Ольга Филина знает, где в России существует федерализм

В России обнаружили оппозицию официальной "исторической памяти". Как и у всякой оппозиции, ее будущее в стране противоречиво

Человеку, желающему быть в центре интеллектуальных дискуссий в наступившем году, можно дать простой рецепт — говори побольше о памяти. Так уж повелось, что в гуманитарных сообществах есть своя мода: один год мейнстримом становится обсуждение городской урбанистики и развития территорий, другой год — перформансов и протестного искусства, ну а сейчас в "топе" память. С одной стороны, юбилей революции обязывает, с другой стороны, сказывается естественный ход вещей: то, что лет 15 назад активно изучалось на Западе, года два назад уже обсуждалось в российских исследовательско-академических кругах, по прошествии времени, наконец, зазвучало в отечественной публицистике, стало интересно широкому кругу наших интеллектуалов.

Идея проста: в случаях, которые раньше делали уместным разговор об "истории", теперь нужно рассуждать о "памяти", делая акцент, соответственно, не на событиях прошлого, а на его носителях — людях, которые этим прошлым живут, его хранят, о нем думают, то есть его вспоминают. Самое интересное — это, конечно, как вспоминают, зачем и в связи с чем. Задаваясь этими вопросами, мы без труда переходим из области науки в область практической политики, что отвечает современной российской привычке.

Неудивительно поэтому, что Комитет гражданских инициатив (КГИ), возглавляемый политиком-экономистом, помог Вольному историческому обществу (ВИО, об этой организации "Огонек" писал в N 9 и 17 за 2014 год) подготовить исследование "Какое прошлое нужно будущему России", заостренное на анализе исторической памяти в нашей стране.

— Мы сегодня наблюдаем в публицистике, в СМИ момент замещения языком истории отсутствующего языка политики,— пояснил один из соавторов исследования Александр Рубцов, член совета ВИО, руководитель Сектора философских исследований идеологических процессов Института философии РАН.— Вся история постепенно превращается в гигантскую метафору, и, споря о ней, мы собственно спорим о будущем. На уровне иносказания оказывается, что дискуссии о прошлом — это битвы за настоящее и будущее.

А потому ставки высоки, и именно в тот день, когда заседал официальный оргкомитет по подготовке и проведению юбилейного года революции (решивший, помимо прочего, открыть в Крыму памятник "Примирение"), ВИО представило свое видение проблемы.

— В ХХ веке произошла еще одна революция, о которой нам нужно сейчас говорить,— это революция памяти,— сообщил социолог Григорий Юдин, член ВИО, руководитель программы Московской высшей школы социальных и экономических наук.— Государство перестало обладать монополией на историю, появились независимые "акторы памяти", которые при помощи интернета, сетевых сообществ, ощущая поддержку снизу, конструируют свои "истории" страны. И люди теперь могут выбирать между двумя видами памяти: государственной, где доминирует смешение исторической науки и мифологии, и контрпамятью, вызывающей из небытия частные истории — семьи, города, края.

Таким образом, в нашей погрязшей в истории стране обнаружилась и своя оппозиция, конечно, тоже историческая. Ее ценности, видение прошлого и будущего на основе более чем 40 глубинных интервью в 8 городах России (центральных, региональных, малых) как раз и исследовались сотрудниками ВИО. Последние подчеркнули, что — хоть КГИ и готов был это оплатить — устраивать общероссийский опрос об исторической памяти соотечественников не имело смысла: россияне давно научились правильно отвечать на такие вопросы, транслируя официальную позицию властей. А вот трехчасовой глубинный разговор с "актором памяти" — музейщиком или краеведом, учителем истории, историческим активистом, профессиональным историком и журналистом, пишущим на соответствующую тему,— обещал большую новизну.

И правда, результаты исследования ВИО благодаря такой методике зазвучали свежо. Во-первых, выяснилось, что настоящий федерализм в России существует — и он, конечно, тоже исторический. Официальная государственная память вполне воспринимается как значимая и своя только московскими "акторами", но уже в региональных столицах окрашивается местным колоритом (национальные республики вспоминают свое, сибиряки — свое). Малые населенные пункты страны вообще живут особыми "историями" — о том, как кто-то известный здесь проезжал, кто-то гостил, в таком-то веке случился пожар, а потом появился новый промысел.

— Как такая память соединяется с официальной государственной? — задается вопросом Григорий Юдин.— Да никак. Они существуют параллельно, только по возможности не конфликтуя. Одно из значимых открытий нашего исследования — это то, что в стране существует очень много нерассказанных историй, которые кому-то важны и ценны. Желание их рассказать, найти им место в современной повестке отчасти подкрепляет запрос на "контрпамять".

И с этим, кстати, связан второй занимательный тезис исследователей: опрошенные "акторы памяти" признаются, что в последние годы интерес к их трудам возрос, сформировалась якобы низовая потребность в "рассказчиках историй". Притом что многие из опрошенных "контристориков" были разбужены еще перестройкой, ждать своего звездного часа (чтобы осуществить мечту — завести популярный сайт, издать журнал, организовать краеведческий музей) пришлось долго — только к 2014-2015 годам общество созрело до их предложений. Теперь открылась новая проблема: некоторые темы и хотелось бы осветить (включая трагические периоды в жизни страны), да не очень понятно, как — не сформировались подходы... Потому "контрпамять" и окрестили "медленной", она долго пробивает себе дорогу, с трудом обрастает инфраструктурой, но зато весьма устойчива и может в определенные периоды потеснить официальную.

— Этому бы можно было радоваться, и нам кажется, что хорошо, что "истории" у всех разные,— заметил Андрей Колесников, руководитель программы Московского центра Карнеги.— Но мы иногда недооцениваем, насколько разными они могут быть. Скажем, война памятников, которая ведется в современной России, поддерживается снизу теми, кто устанавливает бюсты Сталину. Никакой Кремль таких указаний не дает — просто возникает стихийная активность, потому что сломан консенсус по поводу очень важных для общества вещей. Скажем, тот же консенсус по поводу репрессий, который появился на заре перестройки: теперь они многим кажутся "политически оправданными".

В этой связи ожидать появления абсолютно здоровой, гражданственной "контрпамяти" в стране, больной собственной историей,— тоже странно. Как показал опрос Центра социально-политического мониторинга РАНХиГС, даже шаткий консенсус по поводу нашего прошлого, действительно, утрачивается. Скажем, почти в два раза с 2001 по 2015 год снизилось число тех, кто испытывает стыд за сталинские репрессии (теперь таких только 8,3 процента), почти в 7 раз — кто с болью вспоминает чеченские и афганские военные кампании (таких 2,7 процента). И, что еще удивительнее, гордиться общей историей мы стали меньше: в 2001 году, например, 37,8 процента россиян с удовольствием вспоминали наши общие успехи в освоении космоса, к 2015 году такие воспоминания остались только у 17,6 процента опрошенных, а национальная гордость наукой и НТР снизилась с 15,7 до 9,4 процента соответственно. "Общее" теперь не вызывает ни гордости, ни чувства стыда, то есть становится попросту неактуальным.

Не остается и общих источников исторических знаний, которые бы пользовались популярностью и уважением. Согласно тому же опросу РАНХиГС, в 2001 году с помощью учебной литературы постигали прошлое более 70 процентов россиян, в 2015 году — только 47 процентов. У специальной исторической литературы — падение с 23,6 до 18,5 процента, у центральных музеев — с 31,2 до 21,8. Исторические кинофильмы и телепередачи не теряют в популярности, но и не приобретают, интересуя стабильно около 60 процентов россиян. Так что остается актуальным вопрос: достаточно ли одного телевизора, чтобы эффективно поддерживать "общую память"? Возможно, и недостаточно, а потому — решаясь на поворот к исторической теме — государство не вполне рассчитало свой арсенал.

"Контрпамять" становится вызовом официальной, но и ее будущее противоречиво. Она может превратиться в те самые "истории", которые слушал недоросль Фонвизина, тоже считавший (а сейчас сказали бы, что справедливо!) скучной большую, единую историю. А может дать начало интересу к гражданской истории, которой так и не случилось в нашей стране, сконцентрированной на воспоминаниях о военных успехах и великих полководцах. И, если "гражданское" когда-нибудь станет у нас общим, это само по себе окажется важнейшим фактом российской истории.

"Контрпамять" становится вызовом официальной. Она может дать начало интересу к гражданской истории, которой так и не случилось в нашей стране, сконцентрированной на воспоминаниях о военных успехах

Опрос

Помни свое

Общих воспоминаний и общих источников памяти у россиян все меньше

Основные источники приобретения знаний об истории России

(в % к числу ответивших, возможно больше одного ответа)

События прошлого или настоящего России, вызывающие стыд (открытый вопрос, возможно более одного ответа)

Источник: Центр социально-политического мониторинга РАНХиГС, 2016 год

Ольга Филина