Голод, война и реформы: что было причинами российской сверхсмертности в XX веке

Массовые смерти в прошлом столетии, как правило, связывают в России с войнами и репрессиями. Отдельные постсоветские страны на официальном уровне квалифицировали ряд событий советской эпохи как геноцид. "Власть" проанализировала сверхсмертность и выяснила причины демографических потерь в России XX века.

Владимир Тимаков, демограф

В демографии термин "сверхсмертность" чаще всего употребляется при сравнении продолжительности жизни мужчин и женщин. Избыточная смертность мужчин по сравнению со своими ровесницами называется мужской сверхсмертностью. Это относительная величина. Определение ее целиком зависит от нормы, сложившейся в данном обществе в данное время. Например, современные российские мужчины живут гораздо дольше, чем сто лет назад, но мужская сверхсмертность сейчас выше, чем в Российской Империи,— разрыв между полами увеличился.

Есть все основания ввести понятие социальной сверхсмертности, связанной с ухудшением условий жизни по сравнению с устоявшейся нормой. Причинами такой сверхсмертности становятся материальные трудности, психологические стрессы, падение уровня медицинского обслуживания, возникающие во время экономических кризисов или стихийных бедствий.

Величина социальной сверхсмертности, рассчитанная при сравнении со смертностью предыдущего, докризисного периода, позволяет определить, сколько людей могло бы остаться в живых, не случись то или иное социальное потрясение.

Гражданская сверхсмертность во время Великой Отечественной войны

Нередко приходится слышать упреки, обращенные к российской статистике, государству и обществу в целом: почему мы до сих пор не можем определить точное количество погибших в 1941-1945 годах и назвать их поименно?

Значительные расхождения при подсчете жертв Великой Отечественной войны связаны именно с феноменом социальной сверхсмертности. Огромное количество граждан СССР умерло не на поле боя и не в нацистских узилищах, а в советском тылу — от недоедания, стрессов, чрезмерных нагрузок, падения иммунитета. Блокадный Ленинград — это апофеоз голода, но фактически голодали повсюду, от Москвы до Владивостока.

Определение жертв гражданской сверхсмертности сталкивается с труднопреодолимыми проблемами. Представьте, что до войны в городе N от гриппа умирало сто человек в год, а в годы войны цифра возросла до трехсот. Похоже, 200 горожан можно считать жертвами войны, вызвавшей дефицит продуктов и лекарств. Но кого конкретно из трехсот умерших числить в этом траурном списке, а кого отнести к печальной довоенной норме? В осажденном Ленинграде всех умерших принято считать жертвами блокады, но какая-то часть из них и без войны не дотянула бы до января 1944-го. Кого из блокадников включить в сверхсмертность военных лет? Что при расчете сверхсмертности брать за норму в январе 1945-го? Уровень последнего довоенного января 1941 года? Или выстраивать тренд 1938-1941 годов, учитывая, как могла измениться смертность за четыре года без войны?

Советская статистика не так уж сильно исказила действительность. Двадцать миллионов — это приблизительное число жертв, погибших от рук врага на фронте или в оккупации.

Еще около семи миллионов было добавлено к устоявшейся позднесоветской канонической цифре как оценка сверхсмертности в советском тылу. Требовать более точных цифр не приходится, поскольку они зависят от выбранной методики подсчета.

А перечислить всех гражданских жертв войны поименно не удастся никогда. Кто возьмется судить, как учитывать получившую инфаркт вдову или скончавшегося от производственной травмы "фабзайчонка"?

Голод 1930-х годов

Величайшей трагедией, происшедшей с нашей страной в мирное время, признан голод тридцатых годов прошлого века. На Украине эти события известны как голодомор, а в Казахстане — ашаршылык. Частью политиков и граждан этих стран они рассматриваются как геноцид украинской и казахской нации.

О масштабах Великого голода зримо напоминает возрастная структура любой советской переписи населения, убедительнее других — сделанная по свежим следам Всесоюзная перепись 1939 года (см. график 1). Хорошо заметна демографическая яма, самая глубокая точка которой приходится на 1933 год. Среди людей, доживших до 1939-го, существенно меньше рожденных в 1933-м, чем рожденных в любом другом году. Очевидно, что именно 1933-й стал кульминацией трагедии, хотя сползание в яму началось, судя по данным переписи, с 1929 года, а выход из нее произошел в 1936-1938 годах.

Минимальная численность поколения-1933 может объясняться целым рядом причин. Это и сознательный отказ от рождения детей в голодный год, и массовое невынашивание из-за ослабления матерей, и всплеск младенческой смертности.

В ту эпоху на детей первого года жизни приходилось до трети всех смертей, любое бедствие уносило из жизни прежде всего младенцев, что и запечатлели итоги переписи.

Невысокое качество учета не позволяет оперировать точными цифрами смертности 1930-х годов. Поэтому демографы прибегают к косвенному анализу, опираясь на достаточно достоверные данные более поздних переписей, например сравнивая глубину вышеупомянутого провала в разных регионах СССР. Корифеем такого подхода стал американский демограф Сергей Максудов (Бабенышев). Его работы, опубликованные Гарвардским университетом и Украинским институтом Эдмонтона (Канада), чаще всего цитируются исследователями голодомора. Максудов, изучая ареал Великого голода, доказал, что смертность 1933 года в Киевской и Харьковской областях была заметно выше, чем в близлежащих Курской и Воронежской, но примерно на том же уровне, что в Саратовской области и Ставропольском крае. Метод Максудова был использован для сравнительного анализа катастрофы 1930-х годов по всем республикам СССР (см. график 2). Мы стремились выяснить, везде ли наблюдается упомянутый провал начала 1930-х годов и насколько он глубок. За норму принимались наиболее благополучные годы до сползания в демографическую яму (как правило, 1926-1928 годы).

Судя по цифрам, демографический кризис в начале 1930-х годов затронул практически все союзные республики. При этом на Украине, в Казахстане, Узбекистане и Киргизии самыми худшими оказались 1932-1933 годы, что обусловлено засухами, поразившими степную полосу Советского Союза в 1931 и 1932 годах. В РСФСР, Белоруссии и Таджикистане худшими годами оказались 1933-й и 1934-й, что не вполне коррелирует с климатическими условиями. Надо полагать, что сверхсмертность 1934-го была вызвана здесь не острым голодом, как на Украине и в Казахстане, а многолетним систематическим недоеданием, после того как слом привычной хозяйственной системы повлек снижение продуктивности сельского хозяйства. Республики Закавказья не переживали климатических катаклизмов, и отмеченные там демографические провалы (правда, не столь глубокие, как в славянских республиках) вызваны, скорее всего, исключительно социальными причинами.

В целом можно утверждать, что мы имеем дело не с локальной трагедией, совпадающей с природным катаклизмом в отдельных регионах СССР, а с долгосрочной, углублявшейся с 1929-го социальной катастрофой, достигшей апогея в 1933-м и продолжавшейся вплоть до 1936 года.

Эта катастрофа охватила всю страну и не может быть объяснена не чем иным, как "великим переломом", радикальной ломкой привычного уклада жизни у большинства населения.

Для выяснения роли социальных и климатических факторов в трагедии Великого голода любопытно сравнить ситуацию в советских республиках с ситуацией в Молдавии (без Приднестровья) и Литве, которые в 1930-е годы не входили в состав СССР и не переживали коренной ломки социального уклада. При этом Молдавия расположена в той же степной зоне, что и соседние области Украины, а Литва находится в увлажненном лесном поясе, до которого засуха 1932 года не дотянулась (см. график 3).

Никакого провала 1933 года в Литве не наблюдалось. Зато засуха 1932 года нанесла демографический урон Молдавии, хотя эту страну не затронули радикальные преобразования сельского уклада. Провал 1933-го в РСФСР оказался глубже, чем в Молдавии, несмотря на то, что Молдавия находилась в зоне стихийного бедствия целиком, а РСФСР лишь частично (засуха поразила южные регионы республики — Нижнее Поволжье, Предкавказье и Южный Урал). Получается, что климат сыграл свою роль как причина Великого голода, но значение социального фактора существенно выше.

Если сравнивать демографические потери, то наибольшая глубина провала действительно была достигнута на Украине и в Казахстане, но максимальные абсолютные потери — не менее 60% общего числа жертв Великого голода — понесла Российская Федерация. Людские потери в той или иной степени понесли все союзные республики.

Говорить о Великом голоде как о выборочном этноциде отдельных народов, тем более об этноциде в пользу русского народа (на который приходится больше половины суммарных жертв), не представляется возможным.

Выбранный здесь метод не позволяет назвать точные цифры сверхсмертности, поскольку аккумулирует только младенческую сверхсмертность с потерями от падения рождаемости и годится лишь для межрегионального сравнения масштабов трагедии.

Оценки сверхсмертности 1932-1933 годов, сделанные различными демографами, разнятся от 2,5 млн (С. Максудов) до 7,3 млн (Е. Андреев, Л. Дарский, Т. Харькова). Однако надо учесть, что сверхсмертность наблюдалась не только в два года засухи, но и с первых лет форсированной коллективизации до 1936 года. Вполне соответствует итогам Великого голода "недобор" запрещенной переписи-1937: ожидали 170 млн, насчитали только 162 млн.

Если же прибавить сюда вызванное социальными потрясениями снижение рождаемости, можно вывести оценку общих демографических потерь "великого перелома" между 8 млн и 12 млн человек.

Тогда на РСФСР может приходиться от 4,8 млн до 7,5 млн из них, на Украину — от 2,2 млн до 3,4 млн человек и до 0,5 млн — на Казахстан (не считая сокращения населения КазАССР за счет массовой эмиграции спасающихся от голода людей в Китай).

Шоковая терапия и дефолт

Второй за ХХ столетие резкий всплеск смертности в мирное время приходится на 1990-е годы, когда тотальной ломке подвергся советский уклад жизни. Статистика смертности в этот период отличается высокой степенью достоверности, поэтому здесь мы можем оперировать точными цифрами.

На графике видно, как менялись общие коэффициенты смертности (ОКС), то есть количество смертей на 1000 жителей, в бывших союзных республиках за первые десять лет радикальных реформ. Рост смертности в первой половине 1990-х годов наблюдался практически во всех бывших республиках СССР. Во второй половине 1990-х в странах Прибалтики и Средней Азии тенденция переменилась на более благоприятную, но в России, на Украине, в Белоруссии, Казахстане и Грузии смертность продолжала нарастать.

Здесь есть все основания говорить о высокой сверхсмертности из-за ухудшения материальных условий и кризиса социальной сферы.

При оценке демографических потерь, понесенных Россией в ходе ломки советского уклада жизни, возникает соблазн принять за норму количество смертей и рождений, регистрируемое в последние дореформенные годы (1985-1989 гг.). Поскольку в это время естественный прирост российского населения приближался к миллиону, а в 2000 году к миллиону приблизилась естественная убыль, то кажется логичным объявить, что общие потери от сверхсмертности и снижения рождаемости достигли двух миллионов в год и что вызванный шоковой терапией социально-демографический кризис до сих пор не преодолен.

Однако такой подход не может быть принят, поскольку на протяжении последней четверти века произошли тектонические сдвиги в возрастной структуре населения, заложенные еще до реформ. В России стало гораздо больше стариков и меньше молодых людей репродуктивного возраста, что совершенно естественным образом, без всякого ухудшения жизненных условий, должно было привести к росту смертности и снижению рождаемости.

Если в 1980-е годы умирали в основном представители 1905-1925 годов рождения, жестоко прореженные войной, то в 1990-е начали умирать те, кто не воевал или попал на фронт под самый занавес войны, то есть поколение более многочисленное. Если в 1980-е родителями становились дети послевоенного беби-бума (поколения 1946-1962 гг.), то в 1990-е пришло время становиться мамами и папами тем, кто сам был рожден в конце 1960-х--начале 1970-х годов, когда страна переживала демографический провал — "эхо войны".

Однако нельзя весь демографический кризис 1990-х годов списать на изменения возрастной структуры. Из графика видно, что частота смертей в России увеличилась на целую треть всего за одно пятилетие. Такие темпы никак не могут быть объяснены увеличением числа стариков.

При оценке российской сверхсмертности в пореформенный период была использована модель, предполагающая линейное изменение возрастных коэффициентов смертности и рождаемости со среднего уровня 1985-1989 годов до среднего уровня 2011-2015 годов. Таким образом был как бы переброшен воображаемый мост из стабильной реальности восьмидесятых в стабильную реальность десятых.

Демографические показатели этой "России без потрясений" получились лучше, чем если бы мы опирались на советский тренд 1965-1979 годов, но хуже, чем если бы мы приняли за основу тренд 1960-1989 годов или среднемировую тенденцию. Можно утверждать, что сделанная оценка близка к золотой середине или даже чуть скромнее ее.

Полученные результаты для оценки сверхсмертности периода реформ представлены в графике 5.

В самый худший год радикальных перемен, 1994-й, сверхсмертность превысила 600 тыс. человек, что сравнимо со сверхсмертностью голодного 1946 года.

Это, конечно, не значит, что в 1994 году на улицах должны были появиться изможденные дистрофией люди.

Сверхсмертность 1994 года рассчитывается для общества совершенно другого технологического и материального уровня. Здесь за норму принимается не суровый 1940-й, а вполне благополучный 1985 год, когда вопрос калорийности питания был давно решен, а главной проблемой большинства населения было не получить за трудодни немолотую пшеницу, а всего лишь достать по государственным ценам говядину и колбасу.

В 1990-е люди досрочно уходили из жизни не от голода, а по другим, менее явным причинам. В 2,5 раза возросла смертность от диабета, более чем вдвое — от гриппа и других дыхательных инфекций, примерно вдвое — от туберкулеза. Главными причинами сверхсмертности оказались инфаркты и несчастные случаи, в частности отравления и травмы, что указывает на кризис привычного социального порядка, сопровождавшийся перманентным стрессом, резким снижением производственной и потребительской культуры. По нашей оценке, за этот период было около 7 млн досрочных смертей и, напротив, не свершилось почти 12 млн ожидаемых рождений.

Причины сверхсмертности

Распространено мнение, что демографическая катастрофа 1930-х годов является актом геноцида, "ужасным замыслом, осуществленным с холодным расчетом власть имущими той эпохи" (Иоанн Павел II, послание от 23 ноября 2003 года). На Украине эта версия доведена до представления о целенаправленном массовом убийстве украинцев по этническому признаку.

Голодомор признан геноцидом украинского народа в 17 государствах мира, включая США и Ватикан.

Бесспорно, Великий голод 1933 года в степной зоне СССР был самой мучительной из социальных трагедий мирного времени. Однако понятие геноцид сопряжено не с глубиной страданий, а с численным сокращением той или иной группы населения, и в его определении должны превалировать сухие цифры. Если быть последовательным, то определение геноцида придется, во-первых, распространить на все народы СССР и постсоветского пространства; во-вторых, признать периодами геноцида не только 1930-е, но и 1990-е годы. Термин "геноцид" хотя и производит яркий публицистический эффект, но не годится для определения происшедших событий.

Версия о том, что советское руководство сознательно уничтожало собственное население, не согласуется с целым рядом веских исторических фактов.

Для районов, в наибольшей степени пораженных засухой (прежде всего Украина и Северный Кавказ), планы хлебозаготовок в 1932 году неоднократно снижались. Для Украины, например, эти планы были снижены трижды: постановлением политбюро ВКП(б) от 6 мая 1932 года — на 18% (для колхозов и совхозов), от 21 июля — на 1,4% (для единоличного сектора) и от 29 октября — еще на 19% (для всех видов хозяйств). Наконец, 12 января 1933 года политбюро "прощает" недоимку голодающим регионам (Северо-Кавказскому краю, Уральской области, УССР и КазАССР), в том числе Украине — почти 9% от урезанного плана на 1932 год. Важно, что все эти решения были приняты до начала массовых голодных смертей, первые случаи которых фиксируются с конца января.

В связи с двумя последовательными неурожаями коренным образом изменилась экспортно-импортная политика. Если в 1931 году СССР вывез зерна на 157,6 млн руб., то в засушливом 1932-м — всего на 56,8 млн руб., а 31 марта 1933-го политбюро приняло решение прекратить экспорт и начать ввозить хлеб.

В течение весенне-летнего периода 1933 года, на который пришелся пик Великого голода, принимается более десятка государственных решений об экстренной помощи вымирающим территориям. Согласно документам Совнаркома и политбюро, на одну лишь Украину было переброшено около 85 млн пудов продовольствия, взятого не только в госрезервах, но и в соседних регионах РСФСР. Нельзя исключить, что именно этот лихорадочный маневр хлебными резервами привел к тому, что Украина в 1934 году начала выходить из демографического кризиса, а Россия задержалась на дне демографической ямы.

Гораздо убедительнее версии "организованного голода" выглядит то, что советские вожди столкнулись с непредвиденным падением аграрного производства после форсированной ломки старого хозяйственного уклада. Наложившаяся на социальные потрясения засуха поставила их в положение, из которого уже не было выхода.

Точно в такой же ситуации оказались вожди рыночных реформ на постсоветском пространстве, которые ожидали скорого достижения европейского уровня жизни, а на деле ведомые ими страны пережили глубокое падение ВВП. Попытки сохранить в полном объеме дореформенные социальные гарантии натолкнулись на жесточайший бюджетный дефицит.

Для любых руководителей, даже обуреваемых самыми радикальными идеями, плановое сокращение собственного населения выглядит безумием. Конечно, и лидеры СССР, и лидеры постсоветских стран этого не хотели. В конце 1936 года советское правительство совершило такой чрезвычайный шаг, как запрет абортов, что привело к заметному росту рождаемости и позволило частично возместить демографические потери "великого перелома".

Точно так же в 2005-2006 годах, практически одновременно, Россия под руководством Путина и Украина под руководством Ющенко инициировали демографические меры, призванные компенсировать потери 1990-х. При этом и в Москве, и в Киеве продолжали считать себя преемниками реформаторов. То есть причиной компенсационных мер стал не поворот к старому строю, а появление финансовых ресурсов. Экономики Украины и РФ к этому моменту оправились от революционного шока, что дало возможность оживить социальную политику.