Борис Павлович о том, как и зачем существует социальный и инклюзивный театр

2 апреля весь мир отметил День информирования об аутизме — и в российских городах прошли акции солидарности и информационные встречи. А на национальном театральном фестивале «Золотая маска» показали инклюзивный спектакль «Язык птиц» — режиссер Борис Павлович поставил его с актерами театра БДТ и с ребятами из центра «Антон тут рядом», и это конкурсный показ фестиваля, даже не спецпрограмма. Weekend поговорил с режиссером Борисом Павловичем о том, как и зачем существует социальный и инклюзивный театр

Как получилось, что вы стали заниматься инклюзивным проектом, из которого вырос спектакль "Язык птиц"?

Я семь лет работал в Вятке главным режиссером, и в процессе этой работы мой интерес плавно перешел от репертуара к своего рода театральной урбанистике, к проектам, которые осуществляются в городе и для города, меняют городскую среду. И, как раз когда я собрался уезжать из Вятки, Андрей Могучий позвал меня в БДТ заниматься проектами социально-образовательного характера. Инклюзивных проектов изначально в планах не было, но мне хотелось всего, что выходит на социально-глухие ниши, туда, где есть пустота или проблемные зоны.

И в какой-то момент Любовь Аркус, основатель центра "Антон тут рядом" и главный редактор журнала "Сеанс", нас нашла — и вот уже третий год мы сотрудничаем. В БДТ каждый вторник собирается команда артистов, и у нас происходит лаборатория театрального контакта.

В чем главная задача этой лаборатории или, если угодно, ее главная тема?

Главная тема — это взаимодействие. Человек с аутизмом — это человек, у которого нет априорных связей, межличностных и социальных. Но театр как раз тем и занимается, что выстраивает такие связи.

А как из этого тренинга появился "Язык птиц"?

Спектакль возник как наша необходимость формализовать материал и найти историю, которая не приговаривала бы нас к рассказыванию сюжета, но в то же время обладала бы сильной образностью.

Вначале у меня была идея, что это будут русские духовные стихи. Но это никак не приживалось. Потому что стихия русских духовных стихов, она вся про смерть, ритуалы смерти — такая "работа в черном". А наши ребята-участники, они невероятно солнечные люди. Они просто терялись и не понимали, о чем речь. Тогда Алина Михайлова, хореограф, предложила книжку "Язык птиц", и вдруг оказалось, что это наша история. Птицы путешествуют в поисках священного царя Симурга и в итоге открывают, что священный царь Симург, это они и есть. Такая суфийская прозрачность, она пошла сразу очень здорово.

Эта работа для вас закончена или длится?

Сложно сказать, потому что самое интересное, что у нас есть,— это наши репетиции. Обычно репетиция спектакля — это технологический процесс, очень часто мучительный, какого-то алхимического вываривания. А потом бац — и на спектакле все искрит и случается. Здесь происходит нечто противоположное. На репетициях творится космос, ребята импровизируют удивительные вещи, которые невозможно зафиксировать. Мы можем только зафиксировать тему. Поэтому следующий проект как раз связан с тем, что я хочу попробовать организовать процесс, минуя жесткую форму спектакля с началом и концом.

Нельзя зафиксировать импровизацию, тем не менее спектакль производит очень стабильное впечатление. Как вам это удается?

Это лежит на поверхности, но, кажется, никому не приходит в голову. Я очень боялся, как люди с аутизмом будут реагировать на сцену, зрителей. Но опытным путем я открыл очень простую вещь. Человек с аутизмом — это человек ритуала, человек повтора. И театральная партитура — как раз то, в чем он чувствует себя очень комфортно, он повтором наслаждается. И это уже проблема профессиональных актеров: каким образом не стать в этом рисунке лишь воспроизводящими механизмами? У актеров вообще гораздо более сложная задача — быть живыми на фоне людей, которые живые априори. И они не всегда выигрывают эту ситуацию.

В спектакле на сцене есть обычные актеры и необычные актеры, у них разные возможности. Есть ли у вас задача, чтобы зритель об этом забыл?

Мне кажется, что задача по отношению к зрителю достаточно традиционная: мне хочется, чтобы зритель получил некоторое эмоциональное удовольствие. А задачи, чтобы забыли, где те, а где — эти, нет. Мне вообще не кажется, что ассимиляция — это цель. Цель — чтобы каждый из участников нашел в этом коллективном действии свой органичный способ существования.

Вот среди участников есть девочка, которая большую часть времени просто сидит на стуле и только иногда включается. Она не может жить непрерывным процессом. Ей нужно на все очень сильно решаться. И у нее есть несколько таких точек: например, нужно лечь — для нее это поступок, он требует огромной собранности. И он берет на себя много зрительского внимания. Но я не хочу это нивелировать, потому что это драматический процесс, когда человек принимает решение что-то сделать. Конечно, в этот момент мы понимаем, что это необычный человек. Ну и прекрасно. Потому что этот необычный человек занят продуктивным делом. Он решает объективно важную проблему.

Есть ли у вас критерий успеха этой работы? Ну, кроме "Золотой маски", разумеется.

Наш проект называется "Встреча". Для меня критерием успеха является то, что разрозненные субъекты соединяются в общность, которая не задана, а возникает в процессе занятий. Мне кажется, что у нас у всех есть, на какой территории встретиться.

Какая польза театру от этой встречи?

Я думаю, что так же как, например, у нас есть от природы слух, который развивается или не развивается в зависимости от вокальных упражнений, так есть и какой-то орган, какая-то мышца, отвечающая за эмпатию. Это мышца, которую прямо клинически необходимо развивать. Тем более в сложившейся цивилизационной ситуации, когда такие мышцы атрофированы. Кризис эмпатии я вижу как большую проблему. У актеров БДТ, которые три года занимаются, этот механизм эмпатии вышел на другой качественный уровень. Если говорить о социальном целеполагании, то для меня вот это приоритетно. Хотя я отношу эмпатию к профессиональным качествам артиста и режиссера. Так что мне вообще очень сложно отделить одно от другого, где профессия, а где социальность.

А как эта ситуация должна, на ваш взгляд, развиваться дальше?

Я не питаю иллюзий, что один спектакль может в корне изменить ситуацию, но это прецедент слома социального стереотипа. Теперь сферу приложения этого прецедента можно расширять.

Сейчас в Екатеринбурге в ТЮЗе коллеги при моем участии запустили проект, который называется "ЗаЖивое". Я там фактически ничего не делаю, просто провел установочный семинар и немного участвую в координации, но они уже целый сезон двигаются самостоятельно. И на фестивале "Реальный театр" в этом году осенью будет премьера их инклюзивного спектакля. Под эгидой другого фестиваля — фестиваля-школы "Территория" — мы в этом году будем работать в Сибири.

Логично было бы дальше попытаться расширить эту работу за границы собственно театра.

Эмпатия не является прерогативой какой-то сферы людей. Просто я работаю внутри театральной инфраструктуры — но допускаю, что мы можем пойти по пути расширения круга участников.

Пока что мне бы не хотелось никак формализовывать следующий проект. Вообще, по возможности, пока уйти от любой необходимости фиксации. Но в наших ближайших планах — сотрудничество с Союзом театральных деятелей, он предложил провести двухнедельную резиденцию, посвященную инклюзивному театру. Я очень большие надежды возлагаю на эти две недели. Это будет работа, посвященная не конкретному спектаклю, а тому, чтобы понять некоторые общие принципы разомкнутой работы, подумать, какие есть возможности практического взаимодействия профессионального театра и людей с особенностями развития.

А как вы следите за тем, чтобы, грубо говоря, не навредить?

Может быть, это странно звучит, но мне кажется, что это тоже достаточно универсальные вещи. Потому что, когда Лев Абрамович Додин перестает следить за тем, чтобы не навредить, у него люди отправляются в психушку или в запои. Режиссура — это всегда психология так или иначе, можно сказать, мы все друг друга "взрезаем", и главное, не переходить грань, превращаясь в демиурга, который дергает за нитки. Я в какой-то момент сформировал адскую идиосинкразию на тоталитарный театр. Но, к сожалению, это доминирующий инструмент в русском театре. И мне бывает тяжело смотреть даже очень хороший спектакль, потому что я вижу, каким катком это сделано. А я не очень понимаю, какую особенную работу делает этот спектакль, что ради него должны быть положены такие жертвы.

Вы, безусловно, ставите самого себя в ситуацию антитоталитарную. Потому что ваших участников лаборатории нельзя заставить что-то сделать. С ними можно только договориться.

Конечно, и это очень сильный режиссерский челлендж, потому что у нас на репетициях, если ребятам становится скучно, они встают и уходят. В этом смысле каждому режиссеру было бы неплохо сделать такую работу. Мне кажется, что любой действительно искренний хороший режиссер это сможет сделать именно потому, что драматическая работа и заключается в создании игр, которые интересны.

И у вас за эти три года не появился метод работы, предназначенный специально для людей с аутизмом?

Социальный театр — это вообще не метод, а понимание того, что искусство принадлежит народу. В том числе и народу с ограниченными возможностями. Я не верю в то, что инклюзивному театру нужен специальный инструментарий. Мы должны научиться обобществлять те профессиональные навыки, которые у нас есть. Нет ничего более приложимого к людям с аутизмом, чем контактная импровизация, чем упражнения Станиславского на внимание. Это все работающие вещи, театр очень экологичен. Я занимаюсь театром — отвечая на ваш заданный раньше вопрос — потому, что он способствует улучшению общественной экологии.

Хорошо, что проекты возникают, что происходит движение. Но одновременно мы видим и нарастающую агрессию. У вас больше опасений или оптимизма?

Я, честно говоря, искренний утопист, но очень плохой прожектер. У меня нет ни оптимизма, ни пессимизма. У меня есть интерес. Мне кажется, что настоящий двигатель искусства — это любопытство, а не пессимизм и не оптимизм. И опять-таки опыт проживания в этой стране говорит, что все всегда происходит не так, как ты ожидаешь. Поэтому я принял в какой-то момент решение не предугадывать.

---