"Дядя Ваня" воронежского Камерного театра в Москве

Фестиваль театр

Фестиваль "Золотая маска" представил на сцене Театра Олега Табакова спектакль воронежского Камерного театра "Дядя Ваня" в постановке основателя и художественного руководителя театра Михаила Бычкова. Рассказывает Роман Должанский.

Кажется, прошли времена, когда пьесы Чехова можно было с успехом ставить как вечные истории, оторванные от реальности и развивающиеся в некой пустоте. И если говорят в театральном обиходе об усталости чеховской драматургии, то имеют в виду, наверное, именно это — полную исчерпанность поэтической приподнятости, невозможность отказа от определения реальных обстоятельств, в которые помещены герои Чехова. И если такие обстоятельства режиссером выбраны и предложены, начинается плодотворный диалог с пьесой, часто конфликтный, но почти всегда интересный, требующий внимания и чуткости зрителя.

Михаил Бычков, выбрав "Дядю Ваню", отправил персонажей канонических "сцен из деревенской жизни" в советские то ли 1960-е, то ли 1970-е годы, то есть в собственные отрочество и молодость. Разглядывая открытую взору публики еще до начала действия декорацию Николая Симонова, легко подмечаешь двойственность занимающего всю сцену деревянного павильона. С одной стороны, вроде бы это не что иное, как еще недостроенный загородный дом, будущая просторная дача, радующая цветом свежего дерева. С другой стороны, комната напоминает загон, в котором устроены нары, вертикальные балки выстраиваются высоким забором, навешанные на них гирлянды подозрительно походят на колючую проволоку, сверху на всех смотрит злой прожектор, а в углу торчит нечто вроде дозорной вышки. Получается, что герои "Дяди Вани" живут едва ли не в лагере.

Няня Марина Тимофеевна похожа на школьную техничку в рабочем халате и платке, приживал Вафля, судя по всему, бывший военный, но здоровяк он только на вид. Вместо самовара на столе титан из советской столовой, из радиолы то и дело звучат бессмертные советские песни, а пионерский горн, кажется, сам готов пропеть: "Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь". В начале спектакля Соня, щуплая угловатая девушка в очках и с небрежно собранными в хвост волосами, поет "Беловежскую пущу", и именно эта мелодия становится навязчивым музыкальным лейтмотивом спектакля. На все случаи жизни здесь есть водка — нянька на словах сулит домашним целебный липовый отвар, а рука ее привычным жестом разливает "беленькую"; доктор Астров, подшучивая над дядей Ваней, по тексту должен "сделать нос", но вместо этого просто придвигает Войницкому очередную рюмку.

Глядя на персонажей воронежского «Дяди Вани», поневоле начинаешь подбирать им другого автора, и первым на ум, конечно, приходит Александр Вампилов

Глядя на персонажей воронежского "Дяди Вани", поневоле начинаешь подбирать им другого автора, и первым на ум, конечно, приходит Александр Вампилов и его пьеса "Прошлым летом в Чулимске". Родство Чехова с Вампиловым — очевидность, а ставить одного большого автора, пристально взглянув на него глазами другого,— законный, часто выигрышный, как и в данном случае, театральный ход. Персонажей Вампилова можно увидеть и в Астрове Андрея Новикова, скрывающемся от лживого, несвободного социума в лесной глухомани ученом, и в Иване Петровиче Камиля Тукаева, потенциально сильном, но совсем сломленном жизнью интеллигенте, и напрасно мечтающей о счастье Соне Татьяны Бабенковой. Приезжие, профессор Серебряков и его жена, в свою очередь, тоже точно списаны с героев выбранной эпохи — благополучно вписавшийся в систему, но вкусивший оттепельного вольнодумия пожилой искусствовед и его молодая жена, блондинка в легкой меховой шубке, женщина с обложки журнала, предел мечтаний мужчин эпохи застоя.

Ученик легендарной Марии Кнебель, Михаил Бычков к тексту пьесы относится с почтением, свобода адаптации оригинала под нужды данного постановочного решения не из его арсенала средство. Конечно, при таком подходе не избежать зрительского недоумения: в каком "Петербурге" родилась Елена Андреевна, о каком "уезде" идет речь, что это за "имение", которое можно продать, а если даже в шутку так назвать дачу, то кто позволит советским гражданам, "чулимским" жителям, на вырученные деньги купить дачу в Финляндии? Сомнения, однако, постепенно проходят: текст текстом, но спектакль насыщен столь многими выразительными подробностями быта и поведения героев, столь точными психологическими нюансами, что наблюдение за ними может составить искреннее счастье тысяч и тысяч зрителей.

В спектакле Михаила Бычкова нет ностальгии. Он, как, собственно, и Чехов, говорит о времени, лишенном надежд, об обществе, в котором хорошие люди не востребованы: когда в финале Войницкий и Соня садятся "работать", он щелкает костяшками счетов без разбора, а она очень скоро откладывает бумаги в сторону — им не дано реализовать себя даже в простом ежедневном труде. Все слова сказаны, им нет доверия — знаменитую чеховскую максиму "в человеке все должно быть прекрасно..." Астров произносит так, будто этот лозунг изо дня в день печатают в газетах. Так что остаются только песни, желательно детские — вроде "А-а-а в Африке горы вот такой вышины...". Чтобы не быть совсем уже смешной, Соне в спектакле Михаила Бычкова приходится последний свой знаменитый монолог про небо в алмазах буквально проглатывать, превращать в скороговорку и заглушать веселым пением. Надо ли говорить, что от этого веселья должно становиться совсем горько.