Станислав Кучер — о Евгении Евтушенко

Евгения Евтушенко похоронят 9 апреля на Переделкинском кладбище. По мнению обозревателя «Коммерсантъ FM» Станислава Кучера, сделанные за эти выходные десятки тысяч публикаций стихотворений Евтушенко в очередной раз подтвердили не только уникальность русскоязычного Facebook, но и вечную актуальность ставшей до банального классической строчки «Поэт в России больше, чем поэт».

В 1990-м, когда Евтушенко снял фильм «Похороны Сталина», мне, еще тинейджеру, но уже стажеру самой на тот момент прогрессивной «молодежки» страны, повезло взять у него интервью. Мне тогда казалось: все, на дворе новая эпоха, тема сталинизма себя исчерпала. Евгению Александровичу казалось иначе. В 1953-м на те грандиозные похороны 20-летний Евтушенко пришел не с пригласительным билетом на огороженный участок со стороны Охотного ряда, а в толпе людей, искренне скорбивших по уходу «отца народов». Десятки человек из той толпы не вернулись домой, поскольку оказались задавлены насмерть, другие вернулись раздавленными морально, и Евтушенко был одним из таких.

«Понимаете, — сказал мне поэт, — была создана искусственная схема, в которую был втиснут живой народ. А когда народ вгоняют в рамки схемы — практической или теоретической — он разбивается об углы этой схемы. Это случилось и при жизни Сталина, это повторилось и на его похоронах…».

В самом фильме Евтушенко сыграл роль скульптора, который за свою жизнь вылепил много всяких сталиных, ворошиловых, кагановичей. Вот что он сказал мне об этой роли: «Я хорошо знаю такой тип людей. Создатели культа ведь не всегда были беззастенчивыми циничными спекулянтами. Часто они оказывались несчастными жертвами». И еще одна по сей день актуальная фраза из того интервью: «Я прошел огромную эволюцию и пришел к выводу: если история как таковая топчет историю человеческих жизней и любовей, такая история становится преступницей».

Евтушенко ответил на многие вопросы, которые волновали меня лично: и про свое раннее стихотворение о Сталине (его не могла ему простить моя бабушка), и про «Братскую ГЭС», и про тандем «художник и власть». Для меня этот разговор поставил жирную точку в уже тогда успевшем всем надоесть споре на тему «Кто же такой этот поэт, собиравший в хрущевскую оттепель стадионы?». Перестройка вывела на передний план новых трибунов, голоса великих шестидесятников звучали все слабее, а сплетен в виде версий об их отношениях друг с другом и с государством появилось столько, сколько не снилось героям самых модных «медиасрачей» сегодняшних соцсетей.

Я тогда лишний раз понял то, в чем уверен по сей день: каким бы ни был Евгений Евтушенко в разное время, этот человек всегда был и до конца остался Настоящим. Самим собой. Ведущим, а не ведомым. Режиссером собственной жизни, а не марионеткой в чужом театре. Человеком с рваной, причем рваной своими же руками, но чистой совестью. Многие из тех, кто с презрительным высокомерием пинали его при жизни и снова бросились пинать сейчас за то, что он сумел стать звездой в тоталитарном государстве, могут похвастаться стерильно чистой совестью по единственной причине — она у них никогда не бывала в употреблении.

У Евтушенко — бывала, и именно поэтому, на мой взгляд, он написал сотни талантливых, десятки сильных и несколько гениальных стихотворений, которые будет читать и цитировать еще не одно поколение моих соотечественников. Броская фраза Бродского «если Евтушенко против колхозов, то я за» тоже останется в истории, но я уверен, что, если души не умирают, то там, в другой реальности, эти двое помирятся, как, не сомневаюсь, давно помирились Есенин и Пастернак, рядом с могилой которого завещал похоронить себя Евтушенко.

Не знаю, на каких весах в той реальности взвешиваются заслуги поэтов. Но здесь, на Земле, они измеряются количеством людей, чью духовную жизнь поэты сделали богаче сильной рифмой и светлой эмоцией. И в этом плане Евгений Евтушенко точно может спать спокойно. Тем более, именно теперь, когда он ушел, лучшие его стихи читаются так, словно были написаны вчера. Напоследок напомню его просьбу из одного такого стихотворения, написанного в августе 68-го «Танки идут по Праге»:

Прежде, чем я подохну,

Как — мне не важно — прозван,

Я обращаюсь к потомку

Только с единственной просьбой.

Пусть надо мной — без рыданий –

Просто напишут, по правде:

«Русский писатель. Раздавлен

Русскими танками в Праге».