Зинаида Серебрякова в Третьяковской галерее

Выставка искусство

Грандиозный, на двух этажах Инженерного корпуса, показ работ Зинаиды Серебряковой приурочен к 50-летию со дня смерти художницы и 100-летию революции, которая драматическим образом изменила ее жизнь, расколов на безусловные до и после отъезда. Выставка объединяет работы, созданные в России и во Франции. Рассказывает Игорь Гребельников.

Редко когда в судьбах больших художниц случались настолько контрастные "до" и "после". Сначала — абсолютная идиллия, счастливые детство и юность, брак и материнство, буколические досуги в имении Нескучное Курской губернии, учеба в Петербурге и Париже, раннее и безоговорочное признание. Причем не только в кругу "мирискусников": уже в 1910 году ее работы купила Третьяковская галерея, и она вполне могла бы стать первой в истории женщиной--академиком Императорской академии художеств — если бы не революция.

При этом в самой живописи найти этот контраст и перелом довольно сложно. Природа взгляда Серебряковой на себя и на мир вокруг так и осталась такой, как в картине "За туалетом. Автопортрет" (1909). Краткий миг любования собой — и упоение тем, что зеркало так запросто и ясно может отразить молодость, красоту, душевный покой, благополучие, начало дня. Этим взглядом, многократно, на разные лады повторенным в автопортретах, Серебрякова наделила и все свое окружение — портреты мужа, друзей, родственников, детей: среди законченных работ нет некрасивых, неодухотворенных лиц, все отмечены печатью чуть ли не ренессансной умиротворенности.

Судя по этюдам и зарисовкам, всякий раз путь художницы к идеалу оказывался поиском и радостной находкой — в том числе и себя самой в идеальном мире. "Портрет превосходен,— писала об одной из работ подруга Серебряковой, художница Анна Остроумова-Лебедева.— Очень хороша поза... Много грации, художественного творческого откровения..." После чего следует на первый взгляд парадоксальный итог: "И почти никакого сходства".

Венцом этого идеального мира Серебряковой оказываются не портреты и пейзажи (нынешняя выставка особенно подробно представляет этот жанр, к которому художница обращалась в течение всей жизни), а картины крестьянского цикла, ставшие центром экспозиции. И тут дело не только в художественном совершенстве этих полотен, их эпичной монументальности, сколько в убедительной вере в созданный мир, восхищении его ясностью и какой-то нематериальной красотой.

Эти картины не о телесности, хотя это и «Баня»; не о земном, хотя это и «Обувающаяся крестьянка», «Жатва», «Беление холстов». Они о первоосновах мира

Эти картины не о телесности, хотя это и "Баня"; не о земном, хотя это и "Обувающаяся крестьянка", "Жатва", "Беление холстов". Они о первоосновах мира, но не мистических или мифологических, в искусстве модерна столь любимых и лелеемых, а о тех, что может видеть каждый,— достаточно замедлиться и настроить зрение.

И этот мир, подробно изученный художницей в деревне, зафиксированный не только в больших картинах, но и в целой галерее крестьянских зарисовок и крестьянских портретов, пришлось покинуть из-за революции, которая обернулась валом несчастий: разгромленное имение, вынужденный переезд с семьей в Харьков, смерть мужа от тифа, переезд в Петроград, потом, в 1924-м,— эмиграция во Францию со смутными видами на заработки, разлука с детьми, только двое из которых смогли с ней позже воссоединиться.

В Москве впервые в таком объеме представлены работы, созданные в эмиграции во Франции, которая, несмотря на 43 прожитых в ней года, так и не стала второй родиной для художницы. Удивительным образом трагические перипетии не сильно изменили эмоциональную тональность работ Серебряковой, не обратили к новым жанрам, за исключением разве что монументального панно, выполненного в 1930-е годы для виллы барона де Броуэра в Бельгии. Художница считала эту роспись погибшей во время войны, но оказалось, что вилла сохранилась, и теперь благодаря галерее "Триумф", владеющей этой работой, она впервые выставляется в Москве.

Вновь ощутить то идеальное, которое составляло самую суть мировосприятия Серебряковой, за время эмигрантской жизни на Западе, где, по ее словам, "все загублено, развенчано, попрано в грязь", общество "смертельно больно", современное искусство "мерзость неописуемая", удалось художнице лишь дважды, да и то на Востоке. Де Броуэр организовал в 1928 и 1932 годах две поездки Серебряковой в Марокко. "Теперь и не верится, что я была там, в этой чудесной стране, где такая радость для глаз! — взахлеб пишет она родным в Россию.— Меня поразило все здесь до крайности — и костюмы самых разнообразных цветов, и все расы человеческие, перемешанные здесь, то негры, арабы, монголы, евреи (совсем библейские)". Эта серия действительно выделяется на общем спокойном фоне пейзажей и портретов, представленных во "французском" разделе выставки, и, конечно, это ближайшая рифма к ее крестьянскому циклу.

Женщинам-художницам в ХХ веке, начиная с авангарда, не оставалось другого пути, кроме как, отбросив стыдливость, отвоевывать право на свой взгляд на себя и на мир. Поражения обходились дорого: достаточно вспомнить судьбы Камиллы Клодель, проведшей полжизни в психиатрической клинике, бесконечные депрессии Джорджии О'Кифф, приведшие к отшельничеству, Луиз Буржуа, десятилетия потратившей на психоаналитиков. Но пример Зинаиды Серебряковой свидетельствует и о другом пути — когда полнота мировосприятия, женская реализованность, способность выразить себя в творчестве в ранние годы пусть и не страхует от горя и трагедий, но и не дает сойти с ума.