Зачем люди едут в заброшенные деревни

Хоррор на пустынной улице, джипинг среди деревянных развалин, праздник в обустроенной зэками церкви... Умирающая деревня русского Севера — одно из самых острых ощущений, которое может случиться с человеком, и местные энтузиасты заманивают туда туристов как умеют.

АЛЕКСЕЙ БОЯРСКИЙ, ЕКАТЕРИНА ДРАНКИНА

По сравнению с соседними Южное Маурино — деревня очень даже живая. Она всего в трех километрах от Вологды, и с мая в огородах начинают копошиться дачники. К столбу приклеено свеженькое объявление: "Уважаемые жители Маурино! Просим сдать 500 р. на подсыпку дороги. Староста деревни". Из чего следует, что есть тут и жители, и даже староста над ними.

В середине апреля дачников еще нет, теплится всего пара окон. Зато признаки недавней жизни — вот они, на каждом шагу. На одном дереве прибит череп коровы. На другом — висельник в синем шарфике головку набок свесил. Едем дальше — еще пара фигур без голов, затем — некто в белом балахоне, потом скелет с косой, в кустах — огромный кованый крест.

Сгущаются сумерки.

Нас встречают устроители живого квеста в Деревне страха.

С нами в команде три студентки колледжа — Маша, Надя и Катя. Девчонки приехали побояться и боятся на всю катушку — жмутся друг к другу, всматриваются в темноту, пищат. К ним приближается человек в капюшоне — косорукий, юродивый, хромой, завывающий. Ведет по деревенской улице, потом пропадает.

Включается фонарь, освещающий фигуру плачущей женщины. В какой-то момент тишину разрывает звонок — в пустой деревне звонит телефон-автомат. В трубке — душераздирающий (естественно) хохот. Скрипит калитка, появляется высокая фигура в длинном балахоне и с лицом, спрятанным под капюшоном. В руке держит серп. Девчонки визжат...

В общем, пугают нас устроители квеста на совесть: четыре человека — мутант с бензопилой, мужик в противогазе и с тесаком, юродивый в капюшоне и снорк — полтора часа растаскивают нас по избам, суют в лицо раскаленные электроды, размахивают пилой и заставляют искать мертвых младенцев.

Немножко даже перестарались: с нашей Катей случилась истерика. Всхлипывала она даже на пути домой.

Кроткие люди в Кульсевеле

— Жуть, да? — спрашивает на следующий день автор идеи Деревни страха Сергей Шварев (косорукий юродивый, оказавшийся симпатичным 30-летним парнем с небольшой бородкой).— Как вам Союзник? (Это который в противогазе.— "Ъ"). Вообще не колется, да? До конца в образе — самому страшно. Это потому, что он профессиональный актер.

Другие участники шоу — профессиональный же офицер МЧС, пиротехник и сам Сергей. Работает мой собеседник в Вологде сварщиком, иногда — кузнецом, а в Южном Маурино, своем родовом гнезде, в последние четыре года пытается делать такой вот туристический проект.

— У нас сначала хорошо шло дело, каждые выходные народ был. Бренд "Деревня страха" даже регистрировать не надо, все и так знают. Даже презентации ужастиков у нас проводили — "Сплит" и "Обитель зла". Но потом дачники возмутились: вопим, дескать, много. Пришлось в летний сезон только по будням проводить квест, а в будни много ли соберешь? Подальше в область с дачниками вопросов не возникло бы — там деревни совсем мертвые, пугай — не хочу, но как туда народ зазвать-то? И это все-таки моя родная деревня, кукол всех, на которых квест держится, отец делал, сам, своими руками...

— Да ерунда это все,— морщится вологодский писатель-деревенщик Анатолий Ехалов.— Не так надо умирающую деревню спасать. Весь этот туризм жизнь туда не вернет. Нужно сельское хозяйство возрождать, а оно на Вологодчине в десяти хозяйствах сосредоточилось, вокруг города.

На родине Василия Белова писатели-деревенщики еще встречаются, а вот оставшиеся в живых северные деревни можно сосчитать на пальцах.

По данным переписи 2010 года, из 8 тыс. сельских населенных пунктов Вологодской области 27% вымерли — не имеют постоянных жителей. Еще около 38% имели численность менее десяти человек, сейчас большинство из них тоже безлюдны.

Из Тимонихи, родной деревни Василия Белова, последний человек уехал в 2002 году.

— О каком сельском хозяйстве можно говорить, если только ветеринарам нужно отдать больше трети стоимости скота?! — возмущается Ехалов.— Фермеры говорят, что кастрировать кролика стоит 600 руб., а продать его — в два раза меньше выручишь...

Зато приятель Ехалова Алексей Задумкин, директор туристического хозяйства "Кульсевель" в селе Биряково, полагает, что беды в вымирании сельского хозяйства на селе нет, можно выжить одним лишь туризмом: "В магазинах продукты есть? Есть. Значит, с сельским хозяйством все нормально. А что деревня не у дел осталась, что ж, такой период. Деревня теперь, значит, просто для жизни. Для размышлений. Нам бы еще газ и канализацию. А то городские к системе "сортир на улице" не приучены, размышлять сюда не едут".

Это, между прочим, очень смиренный взгляд на вещи, если знать биографию Задумкина. Всю жизнь — с 1989 года — он был директором Биряковского совхоза, одного из крупнейших в области. Совхоз имел стадо в тысячу голов, работали в хозяйстве жители 43 деревень. К 2013-му из 43 деревень в живых осталась одна — Биряково, бывший райцентр, но вместо 3 тыс. в ней живут теперь 900 человек. А стадо, сократившееся вполовину, пришлось отдать на мясо за долги.

— Зато теперь у нас нет долгов! — радуется кроткий председатель.— Прибыли, правда, тоже нет.

Пиковым в смысле успеха для молодого проекта "Кульсевель" стал первый же год его существования — 2014-й. Тогда бывший совхоз посетило больше 4 тыс. человек, главным образом дети.

Школьникам позволили погладить выживших лошадок, покатали на тракторе "Беларусь" (оставшиеся у совхоза 200 единиц сельхозтехники естественным образом превратились в музейные экспонаты), провели по экотропе.

В следующем году, впрочем, поток стал иссякать, а в этом — в связи с ужесточением правил перевозки детей — совсем захирел.

Иногда приезжают взрослые, гоняют за 100 руб. на тракторе, ночуют в гостевом доме, но в основном хозяева предоставлены сами себе.

— Заманить к нам людей трудно,— признает Задумкин.

Задумкин увлекся филологией. Он уже выпустил книжку "Манифест русского слова", где провозгласил, что никакого переселения народов не было, русские жили в этих местах испокон веков и переводить топонимы — и особенно гидронимы — следует не с угрофинского, а с санскрита, который по существу русский и есть. На каждый топоним Задумкин предлагает взглянуть как на ребус и, разобрав его по слогам, разгадать. "Москва" тогда будет разгадана как фраза "Время царям отмеряет". Что бы это ни значило.

Очень дальние дачи

В 2007 году Михаил Генис, топ-менеджер одного из московских банков, начал строить дачу на Белом озере. Этой идеей — дом именно в этом месте, в 600 км от Москвы — он бредил уже некоторое время, несколько раз побывав в этих местах и заболев ими. А, построив дом, стал думать, чем он может быть здесь полезен.

— Здесь очень глубоко чувствуется богатая история: ремесла, традиции, язык,— говорит он.— Даже в вымерших деревнях, которых тут сотни, есть ощущение, что люди просто вышли, подперев дверь метелкой, как тут принято. А когда людей все-таки встречаешь, это почти всегда удивительные встречи. На Севере ведь не было крепостничества, и это зашито в местном генетическом коде. И вот со всех этих крупиц драгоценных очень хотелось смахнуть пыль, вдохнуть жизнь, прожить вместе с этими людьми какую-то новую страницу.

Михаил Генис создал туристическую компанию "Белозерье", директором и главным проводником которой стал Вячеслав Чистяков, увлеченный краевед и путешественник.

Компания предлагает не совсем обычные маршруты освоения Севера: помимо традиционных объектов — Кирилло-Белозерский монастырь, Белозеро — джипинг по бездорожью в сторону заброшенных деревень, высокий берег Шексны, затопленное село Крохино, нетуристические разрушенные храмы, домашние музеи, сделанные силами одного какого-нибудь сельского уникума.

— Есть здесь мужик, который своими руками, никого не спросясь, церковь из осины построил. И вот когда общаешься с этим удивительным человеком, находишься в этой церкви, это очень важное переживание,— говорит Генис.

Самым важным проектом для "Белозерья" стал автомотофестиваль, организованный в прошлом году в заброшенном карьере. Хотя праздник был сделан буквально из ничего, неожиданно для всех он оказался очень успешным.

— Это все Славка, конечно, он все мероприятие на своем горбу вытащил.— Генис кивает на своего вечно занятого чем-то партнера Чистякова.— И еще один очень правильный партнер в этом деле был — вологодский автоклуб "4/4". Автогоночное сообщество запустило свое сарафанное радио, и собралась действительно тьма народа — порядка трех тысяч человек было! По всему периметру этого гигантского карьера люди сидели ножки свесив и смотрели, как машины в грязи рычат. Просто счастье.

В этом году фестиваль пройдет 27 мая, и Генис опять страшно волнуется: "Это ведь такой кайф, когда останавливаешься на дороге людям помочь шину накачать, а они тебя спрашивают: про фестиваль слышали? За кого болеть будете?"

Прибыли никакой "Белозерье" с фестиваля не получает, а затраты, как говорит Генис, невелики: "Это просто очень важно для людей: хоть маленькое что-то, что обеспечивает черты локальной принадлежности к социуму. Есть внутренняя мотивация, связанная с ощущением себя в мире, ощущение своей маленькой родины. И даже такая ерунда, как этот наш фестиваль, я прямо вижу, как он меняет что-то у людей в восприятии себя".

Острожники

Самая страшная из вологодских тюрем "Вологодский пятак" — для осужденных пожизненно. На ее фоне кузнец Сергей с его деревенскими страшилками выглядит трогательно: вот уж нашел где пугать, далеко ли здесь за страхами ходить надо?

Местные рассказали историю про людоеда и телевизионщиков. Причем телевизионщики оказались страшнее людоеда. Людоед — маленький человечек, почти карлик — сидит в "Вологодском пятаке". Осужден он именно за людоедство — ел сердца рослых мужчин, верил, что так вырастет.

Телевизионщики приехали его снимать, запасясь печеньками в виде человечков. Такой ход придумали, значит. Людоед в ужасе сбежал от них и потом попытался вскрыть себе вены.

В деревне Слобода Сокольского района, куда я еду, из полутора сотен жителей осталось десять. Точнее, было десять, но теперь строится еще три дома. Один из тех десятерых — Евгений Осколков, до пенсии работавший в соседней колонии. Не тюремщиком, инженером по теплоснабжению, но служба все равно, судя по всему, давалась непросто.

После выхода на пенсию Осколков начал отстраивать в деревне церковь, взорванную в 1937-м. Первые деньги на строительство дал внук расстрелянного тогда же, в 1937-м, священника — он живет под Москвой, но о корнях не забыл, ездит.

Начинал Осколков всего с несколькими сподвижниками, со временем подтянулся актив. Сейчас актив как раз собрался в избе у местного художника. Жену художника Анну все почему-то называют матушкой — она взяла на себя функции смотрительницы церкви. За столом священник, глава сельского поселения и спонсоры — хозяин лесопилки и автосервиса из райцентра.

Приехал также начальник колонии особого режима, плотный мужчина в камуфляже, и его заместитель. Колония отвечает за весь церковный интерьер — мебель и другие деревянные предметы. Двое заключенных (по 158-й — кража — и по 105-й — убийство) сделали для церкви пятиметровый резной иконостас. Еще один — скульптуру преподобного Филиппа Рабангского, основателя монастыря, который стоял на месте той взорванной церкви с XV века.

Основная тема собрания — что делать с построенной церковью. Поначалу рассчитывали передать ее под крыло Русской православной церкви: по слухам, за иные постройки она не на шутку бьется. Но выяснилось, что маленькая церквушка в полуживой деревне никому не нужна.

— Может быть, нам монаха найти? — растерянно спрашивает Осколков.— Пусть здесь живет, мы ему пристройку сделаем, кормить будем...

На ухоженной площади над рекой стоит новенькая, с иголочки, церковь и колокольня. Рядом — мемориальные камни в память о вернувшихся и не вернувшихся с войны жителях деревни и та самая деревянная фигура Филиппа Рабангского. У ног преподобного крутится деревенский черный кот.

— Вон новый дом построили.— Евгений Осколков выходит вслед за мной на улицу.— А вон еще новый. Как появилась церковь, начали покупать участки, старые дома сносить и строить новые. Церковь теперь — визитная карточка деревни, прямо в объявлении о продаже домов ее фото дают.

Чтобы заманивать в Слободу людей, Осколков со своим активом научились организовывать мероприятия. Провели фестиваль духовной культуры "Преображение на Сухоне", устроили свой "Бессмертный полк", Масленицу справили.

— На некоторые мероприятия до трехсот человек приезжает из Сокола, даже из Вологды,— хвастается Осколков.— Приедут, оглядятся, а мы им и говорим: "Оставайтесь, живите..."