Как большевики торговали шедеврами из музейных коллекций

471 предмет из главного собрания страны отобрали для продажи за границу 14 февраля 1928 года. Среди отобранного были 46 золотых табакерок с камнями, 14 шпалер, 37 картин, 133 гравюры. К сожалению, первый опыт распродажи коллекций имел продолжение. В течение нескольких последующих лет из Эрмитажа и других государственных музеев были проданы тысячи экспонатов. По официальным данным, в самом "урожайном", 1930 году СССР продал за границу 577 тыс. картин и других произведений искусства.

АЛЕКСАНДР КРАВЕЦКИЙ

"Распродать музеи для получения средств для спасения голодающих..."

Еще в 1917 году, когда первые погромщики только собирались в помещичьи усадьбы, русские газеты сообщили, что в Америке создано общество, которое ассигновало $20 млн для скупки русских драгоценностей и произведений искусства.

Большевики, конечно же, пытались наладить торговлю национализированными богатствами, однако не преуспели в этом. Официальная продажа экспроприированных предметов грозила судебными исками, поэтому торговали по мелочи, пользуясь посредничеством приезжавших в Россию представителей Коминтерна. Наркомату внешней торговли оставалось только жаловаться на жизнь.

В адресованной политбюро "Записке" нарком внешней торговли Леонид Красин писал: "Сейчас это дело стоит ниже всякой критики. Обыкновенно этот товар попадает в руки Коминтерна, что абсолютная бессмыслица, так как людям, являющимся в данную страну по большей части нелегально и для работы с такого рода торговлей ничего общего не имеющим, поручается продажа товара, на котором при современных условиях торговли могут проваливаться даже легальные профессиональные торговцы. В лучшем случае продажа ведется по-дилетантски через случайных знакомых и по ценам значительно ниже тех, которые могли бы быть выручены при более деловой постановке сбыта. Для продажи более крупных партий, подбираемых сейчас Гохраном, эти архаические методы уже совершенно недопустимы и опасны".

Сетования наркома внешней торговли не были услышаны.

Лидеры советского государства ждали мировой революции и спешили до ее начала хоть что-нибудь продать.

"Для нас важнее,— писал Лев Троцкий,— получить в течение 22-23 г. за известную массу ценностей 50 миллионов, чем надеяться в 23-24 г. получить 75 миллионов. Наступление пролетарской революции в Европе, хотя бы в одной из больших стран, совершенно застопорит рынок ценностей: буржуазия начнет вывозить и продавать, рабочие станут конфисковывать и пр. и пр. Вывод: нужно спешить до последней степени".

Так что в первой половине 1920-х большевики не могли похвастать большими доходами от продажи произведений искусства. Им многое мешало — и отсутствие торговых отношений с другими зарубежными странами, и ожидание мировой революции, и элементарное неумение.

Никаких моральных ограничений, препятствующих продаже национального достояния, у новых правителей не было. "Красная газета" призывала "распродать музеи для получения средств для спасения голодающих", и этот призыв ни у кого не вызывал возражений.

"Предметы немузейного значения"

Первые опыты аукционной продажи произведений искусства, взятых из музея, относятся к 1924 году, когда с молотка пошли "предметы немузейного значения". Декларировалось, что на аукционы будут отправляться только дубликаты и вещи, не представляющие особой художественной ценности.

Однако понять, что такое дубликат и действительно ли экспонат не представляет музейной ценности, непросто. Даже гравюрные оттиски, сделанные с одной и той же доски, часто имеют существенные отличия, не говоря уж о старопечатных книгах, в каждой из которых может оказаться свой набор интереснейших владельческих записей и дополнений.

О том, как выглядели аукционы, на которых распродавали извлеченные из музейных запасников артефакты, читатели советской литературы знают из романа "Двенадцать стульев": как раз на таком аукционе были проданы не имеющие музейного значения полукресла мастера Гамбса, за которыми охотились Остап Бендер и Киса Воробьянинов. Эти аукционы были рассчитаны на внутреннего покупателя, причем 60% выручки шли на нужды бедствовавших музеев.

Следующим шагом стало распространение торговли музейными раритетами за пределы СССР. Валюты катастрофически не хватало. Несмотря на отчаянное сопротивление наркома просвещения Анатолия Луначарского, в 1928 году советское правительство приняло постановление о продаже за границу произведений искусства.

Западные игроки среагировали мгновенно. В том же 1928 году в Эрмитаж приехал владелец немецкого аукционного дома "Рудольф Лепке" Ханс Карл Крюгер. Эта фирма работала в СССР с 1924-го, но ее деятельность ограничивалась покупкой произведений искусства в комиссионных магазинах и на аукционах.

Теперь же продавцом был готов выступить главный музей страны. Эрмитажу спустили план, по которому он должен был подготовить товара на 1 млн 300 тыс. руб., из которых 780 тыс. руб. пойдет на нужды музея, а остальное — на индустриализацию.

Практически сразу стало понятно, что, продавая предметы второго ряда, план выполнить не удастся. Серьезные деньги могла дать лишь продажа шедевров. А претендовали на шедевры не только аукционные дома.

Тема коллекции Эрмитажа неожиданно возникла на переговорах, посвященных сугубо экономическим вопросам. Известно, что, беседуя с Галустом Саркисом Гюльбенкяном, возглавлявшим компанию "Ирак Петролеум", один из тогдашних руководителей Советского государства Георгий Пятаков предложил тому приобрести картины из собрания Эрмитажа. Гюльбенкян был известен как собиратель живописи,— "искусствоведческое" предложение должно было стать дополнительной приманкой.

Так или иначе, в сентябре 1928 года эрмитажным экспертам пришлось решать, какую цену следует назначить за "Портрет пожилой женщины" Рембрандта, "Портрет пожилой дамы" Рубенса, "Затруднительное положение" Ватто и "Благовещение" Боутса. Это были уже не дубликаты и не "малоценные экспонаты", о которых шла речь поначалу.

Предметы на продажу искали не только в центральных собраниях, но и в провинциальных. По всей стране рассылались циркуляры, в которых музейным работникам доходчиво объясняли, какое огромное значение имеет распродажа экспонатов "для благосостояния страны, импорта необходимого нашей промышленности оборудования, укрепления курса нашей валюты и проч.". Перечислялись и авторы, которые пользуются у покупателей наибольшим спросом. Среди них были Джотто, Филиппо Липпи, Фра Анджелико, Боттичелли, Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело, Тициан, Веронезе, Дюрер, Кранах. Отдельно подчеркивалось, что хорошо идут гравюры Дюрера и Рембрандта.

"За краденое всегда платят половину"

На первом аукционе фирмы Лепке, который прошел в Берлине в ноябре 1928 года, было продано 122 эрмитажных предмета. В пересчете доход составил 352 011 руб. 42 коп.

В предисловии к аукционному каталогу говорилось о "совместной работе народов в культурной сфере" и прочих духоподъемных материях. О том, что на этом аукционе начинается распродажа крупнейшей в России коллекции европейского искусства,— ни слова. Но этот пробел восполнили публикации европейской прессы. Газеты писали, что на продажу выставлены ворованные предметы, что часть картин принадлежит великому князю Гавриилу Константиновичу, который живет в Берлине и бедствует.

Несколько лотов было арестовано по иску русских эмигрантов, заявивших, что на продажу выставлена их собственность. Среди заявителей был князь Феликс Юсупов, участвовавший в громком убийстве Распутина. Скандал, как водится, послужил хорошей рекламой, и аукцион прошел с большим успехом.

Успех этот означал, что продажа произведений искусства не прекратится, а будет всячески расширяться. При этом выяснилось, что советские торговцы антиквариатом попали на достаточно жесткий рынок. Серьезные деньги обещала продажа шедевров, а не проходных вещей. Поэтому, поняв, что прекращения самой практики торговли произведениями добиться не удастся, именно на защите шедевров сосредоточили свое внимание музейные работники.

Сотрудники Эрмитажа бомбардировали различные инстанции заявлениями и аналитическими записками, в которых сообщали, что торговые организации идут по пути наименьшего сопротивления. Они продают то, на что есть спрос, вместо того чтобы пытаться найти способы реализовать те экспонаты, которые не так жалко.

Сопротивление сотрудников музеев было в общем-то вполне ожидаемым, и у государства были способы его переломить. Причем кроме прямого насилия пытались использовать и экономическое давление. "Препятствием к выделению на экспорт,— писал заместитель управляющего заграничными операциями Наркомторга Печерский,— может стать косность музейщиков, которые подняли кампанию против выделения для экспорта... но достаточно обещать Эрмитажу выделение части валюты, вырученной за эти предметы,— и удастся его преодолеть".

В соответствии с планами будущей продажи произведений искусства музею выделяли дополнительное финансирование, в то время как основное было резко сокращено.

Музейщикам оставалось надеяться лишь на начавшийся в 1929 году мировой экономический кризис, следствием которого стало резкое падение цен на произведения искусства. Однако кризис не помог: план по валютной выручке уже приняли, и его было нужно выполнять.

Второй аукцион состоялся летом 1929 года. Исков от эмигрантов не последовало, поскольку Высший германский суд объявил, что он не уполномочен рассматривать правомочность советского декрета о национализации. Опасность, что вывезенные за пределы СССР предметы будут арестованы, миновала. Но гарантии, что они будут куплены, тоже не было. На аукцион никто не обратил внимания. Ни ажиотажа, ни высоких цен.

Газета Der Tag красноречиво озаглавила свой отчет об аукционе: "Большие имена, маленькие цены".

Имена действительно были "большими". Среди проданных — полотна Рембрандта, Тициана, Лукаса Кранаха. Но цены оказались ниже ожидаемых.

Газета "Сегодня" поместила карикатуру, воспроизводящую выставленную на продажу картину Лоренцо Лотто "Супруги", но вместо двух супругов там были помещены Сталин и антиквар. "Мало платите!" — возмущался Сталин. "За краденое всегда платят половину",— отвечал антиквар.

"Смотрят в печных трубах, отдушинах..."

Низкие цены пытались компенсировать увеличением количества продаваемых предметов. Еще в августе 1928 года появилось распоряжение "О регистрации и инвентаризации музейных коллекций". Музеи должны были срочно подготовить описи фондов, чтобы продавцам было из чего выбирать.

Инвентаризацию предлагалось проводить большевистскими темпами: отложить всю научную работу, а в случае необходимости и вовсе закрыть музеи для посетителей. Составление списков вещей, предназначенных на продажу, стало кошмаром музейщиков.

"В Эрмитаже,— читаем мы в дневнике одной из сотрудниц музея,— работает теперь комиссия по изысканию вещей к продаже... Что творится в картинном отделении. Бедные картинщики! ...В отделении серебра все допытываются, где же тайные кладовые, где спрятаны драгоценности? Взломали пол, искали под полом. Смотрят в печных трубах, отдушинах! Тяжелая обстановка!"

Описание коллекций велось в чудовищной спешке.

В главном музее страны на решение о том, стоит ли передавать для продажи тот или иной предмет, уходило около 30 секунд.

В итоге для продажи отобрали 2200 предметов. Правда, впоследствии этот список пришлось несколько сократить, поскольку выяснилось, что в спешке некоторые экспонаты переписали дважды, включив их и в число предназначенных для продажи, и в число тех, которые надо было оставить в музее.

Единственная польза, которую Эрмитаж мог получить от распродажи своих собраний, состояла в том, что ему должна была перепасть некоторая часть валютной выручки. Но государство обмануло и здесь.

Дело в том, что фирма "Лепке" выдала советскому правительству аванс в 600 тыс. марок. Выручка от аукциона оказалась меньшей, и немцы потребовали компенсации убытков. Компенсировали их, естественно, за счет Эрмитажа. В результате лишь небольшая часть обещанной суммы пошла на нужды музея.

Приостановить продажу было невозможно: выручку уже внесли в план, который не подлежал корректировке. В начале сентября 1929 года в Германию отправили еще 31 контейнер с картинами, а затем — 45 ящиков с картинами и мебелью. Прибытие контейнеров к месту назначения совпало с "черным четвергом", когда за один день индекс Доу--Джонса провалился на 11%.

Трудно было выбрать более неудачное время для торговли антиквариатом, однако плановая экономика Страны Советов с презрением относилась к капиталистическим кризисам, и в ноябре 1929 года в Германию отправился очередной транспорт с полотнами старых мастеров. Аукционы продолжались, вот только картины продавались в среднем втрое дешевле, чем изначально предполагали эксперты.

Вопреки здравому смыслу, ухудшение экономической конъюнктуры вело лишь к расширению экспорта. По официальным данным, в 1930 году за границу было продано более полумиллиона произведений искусства. Индустриализация требовала западного оборудования и технологий, а для этого нужна была валюта. На экспорт шло все, что пользовалось хоть каким-то спросом. Ради валютных поступлений не жалели ни жизней надрывавшихся на лесоповале зэков и крестьян-спецпереселенцев, ни музейных сокровищ. Древесина, и картины старых мастеров, и мебель, и ювелирные украшения превращались в оборудование и технологии.

"Единственно ценное, что осталось,— это Джорджоне и два Леонардо..."

Серьезные деньги давала продажа лишь самых знаменитых картин, причем не через аукционы, а проверенным и очень богатым клиентам.

К постоянным покупателям эрмитажных картин относился уже упомянутый нами Галуст Гюльбенкян. Тонкий ценитель искусства, основатель фирмы "Ирак Петролеум" еще в 1928 году во время переговоров по нефти составил список из 20 эрмитажных картин, предложив за них 10 млн руб. В этот список входили "Юдифь" Джорджоне, "Возвращение блудного сына" Рембрандта, "Мадонна Альба" Рафаэля и многое другое; часть полотен ему удалось заполучить.

Первой покупкой Гюльбенкяна стало эрмитажное "Благовещение" Дирка Боутса: в 1929 году нефтепромышленник заплатил за него $50 тыс.

"Я,— писал Гюльбенкян,— чрезвычайно заинтересован в заключении аналогичных сделок в будущем, поскольку убежден, что цены, которые плачу я,— самые высокие из тех, которые могут реально предлагаться. Я готов приобрести гораздо более ценные работы, но этому препятствуют ваши сотрудники, не желающие представить их на суд независимых экспертов, что было бы более целесообразно и логично".

Серьезным конкурентом Гюльбенкяна был министр финансов США Эндрю Меллон, купивший полотна Рембрандта, Рубенса, Веласкеса, а также "Благовещение" ван Эйка. "Благовещение" сотрудники Эрмитажа пытались сохранить, ссылаясь на то, что в требовании предоставить картину ван Эйк был назван ван Дейком. Нарком просвещения Семен Бубнов, подписавший эту бумагу, предвосхитил советский анекдот про то, что образованный человек должен уметь отличать Баха от Оффенбаха.

Искусствоведы главного музея страны пытались уйти в несознанку, написав, что "Благовещения" ван Дейка у них нет. Однако уловка не сработала, и картину продали.

Всего Эндрю Меллон купил в Эрмитаже 21 картину, заплатив $654 053. К счастью, далеко не все сделки состоялись. Так, в 1931 году советская сторона передала Меллону предложение купить двух эрмитажных Мадонн Леонардо да Винчи и "Юдифь" Джорджоне за $3,5 млн. В сопроводительном письме один из посредников писал Меллону: "Единственно ценное, что осталось,— это Джорджоне и два Леонардо". К счастью, вскоре после этого Меллон ушел со своего поста, прекратил покупать картины, и Леонардо остался в Эрмитаже.

Приобретения Меллона вызвали у Гюльбенкяна большое недовольство. Летом 1930 года он писал Георгию Пятакову: "В публике уже много говорят об этих продажах, которые, по моему мнению, наносят огромный ущерб Вашему престижу... Возможно, что в некоторых случаях в Америке Вам и удастся добиться более высоких цен, нежели предлагаемые мною. Однако невыгодность сделок, совершенных таким образом, настолько значительна с точки зрения престижа, пропаганды и огласки, что мне приходится лишь удивляться, что Вы все же идете на них. Торгуйте, чем хотите, но только не тем, что находится в музейных экспозициях. Продажа того, что составляет национальное достояние, дает основание для серьезнейшего диагноза".

"Думаю, что можно считать вопрос исчерпанным..."

Профессионалы просто не могли без слез входить в музейные залы. Хранитель Строгановского музея вспоминала, как она в 1931 году приходила в Эрмитаж: "Первый шаг из роскошного вестибюля, облицованного золотистым камнем, с массивными серыми колоннами,— нет "Дианы" Гудона, которая была как привет и приглашение в музей. В итальянских залах так много пустых мест, что они стали почти неузнаваемы: нет "Распятия" Чима да Конельяно, "Поклонения волхвов" Боттичелли, "Мадонны Альба" Рафаэля, "Венеры с зеркалом" Тициана — всех основных вещей, которые служили как бы вехами при изучении итальянцев. От когда-то первоклассного собрания Рембрандта не осталось и половины... Если говорить о количестве, то в Эрмитаже еще сотни и сотни картин, но это далеко от того, что было до революции. Музей стал похож на магазин, из которого "хозяева" рады продать что угодно".

Однако эпоха музейных распродаж была недолгой. Трудно сказать, какая именно из целого ряда причин заставила власти прекратить торговлю шедеврами.

С одной стороны, инерционная плановая экономика наконец-то стала приспосабливаться к новым реалиям, и внешнеторговые планы были подкорректированы.

С другой — уходила в прошлое экономическая изоляция СССР, и общий рост экспорта позволял безболезненно отказаться от продажи картин.

Да и партнеры уходили. В 1933 году полицай-президиум Берлина запретил всем иностранным представительствам продавать что-либо с аукционов. А Берлин был главным центром продаж произведений искусства из советских музеев. Прекратил покупки, как уже было сказано, оставивший пост Меллон.

Свою лепту внес и Большой террор, за годы которого были арестованы практически все советские чиновники, занимавшиеся распродажей музейных коллекций.

Защитники музеев почувствовали перемены и начали действовать. Сотрудники Эрмитажа стали писать обращения на высочайшее имя. И в конце концов последовала реакция. Когда под угрозой продажи оказалась уникальная коллекция иранского серебра, Иосиф Орбели, хранитель отделения мусульманского Средневековья, написал Сталину.

И получил ответ: "Уважаемый товарищ Орбели! Проверка показала, что заявки "Антиквариата" необоснованны. В связи с этим соответствующая инстанция обязала Наркомвнешторг и его экспортные органы не трогать сектор Востока Эрмитажа. Думаю, что можно считать вопрос исчерпанным".

Исчерпанным вопрос, конечно же, не был: сталинская охранная грамота касалась только восточных коллекций. Из других отделов предметы еще продолжали забирать, но уже не так активно. А со временем и вовсе перестали.

Последняя советская продажа абсолютно уникального предмета была связана не с Эрмитажем, а с Публичной библиотекой. В конце 1933 года Британский музей купил у СССР Синайский кодекс (IV век) — древнейший греческий список Библии, включающий весь Новый Завет и частично — Ветхий.

История этой рукописи совершенно замечательна. Немецкий библеист Тишендорф, посвятивший жизнь реконструкции греческого текста Нового Завета, обнаружил фрагменты этого манускрипта в монастыре святой Екатерины на Синае. Не имея возможности получить всю рукопись, он обратился к российскому правительству и отправился на Синай уже в качестве представителя Александра II.

Тишендорфу удалось обнаружить и получить Синайский кодекс, который впоследствии, в 1862 году, и был издан — к празднованию тысячелетия российской государственности. Сама же рукопись была передана Публичной библиотеке.

За Синайский кодекс советское правительство получило с англичан £100 тыс. Тогда эта сумма казалась фантастической. Сейчас же фантастическим кажется то, что легендарная рукопись когда-то принадлежала России. "Эта коммерческая операция,— сказал один из британских комментаторов,— еще раз доказала приверженность англоязычных наций Библии".

Секрет Полишинеля

Советский лозунг "Искусство принадлежит народу" плохо сочетался с продажей народного достояния капиталистам. Поэтому о распродажах старались помалкивать.

Труднее всех было эрмитажным экскурсоводам, вынужденным постоянно отвечать на вопросы про исчезнувшие картины. Экскурсоводы отводили глаза и говорили что-то маловразумительное. Посетители нервничали и писали жалобы в дирекцию музея. Жалобы передавались в ГПУ. При этом официальные советские справочники по внешней торговле совершенно спокойно публиковали сведения о том, сколько предметов искусства продано за границу в текущем году (понятно, что речь шла не только о распродаже коллекций, но, например, и о продукции кустарных промыслов).

Слухов о проданных шедеврах было очень много. Кое-где можно прочитать, что в музейных экспозициях мы в основном видим копии, а подлинники давно проданы большевиками. Параллельно рассказывалось, что архивы, на основе которых мы могли бы узнать правду, сгорели.

Распространение все новых легенд могла прекратить только корректная академическая публикация документов.

В 2006 году Эрмитаж выпустил первый том, посвященный "музейным распродажам". Затем вышло еще три.

Эта публикация была не обличительной однодневкой, а грамотным и корректным изданием документов.

"Пришло время,— писал в предисловии к первому тому Михаил Пиотровский,— грамотной публикации документов и внимательного изучения истории продаж и тех уроков, которые из него следует извлечь нашему музейному сообществу".

Сотни страниц, воспроизводящих акты передачи картин, межведомственную переписку и другие документы, не содержали особых сенсаций. Да и какие здесь могут быть сенсации! Отрицание факта распродаж шедевров — занятие не менее безнадежное, чем отрицание ГУЛАГа или же холокоста.

Но сенсация все-таки случилась. В апреле этого года в интернете появились сообщения о том, что изданные тома "музейных распродаж" изъяты из книжного магазина, публикация приостановлена, а архивные материалы упакованы в коробки и куда-то вывезены. Эрмитаж лениво опроверг эту информацию, но опровержение смахивало на то, как экскурсоводы отвечали на вопросы трудящихся о пропавших из экспозиции картинах. Слухи возбудили любопытство и желание прочитать весьма увесистые тома.