Ранним утром в праздник Успения 1534 года семеро воспитанников парижского университета вышли из городских ворот и отправились в сторону Монмартра. Пейзаж, который многим позже прославила совсем другая парижская молодежь, тогда выглядел еще девственно-сельским; там, на склоне холма, вдали от городских миазмов, стояла дряхлая маленькая церквушка, где один из этих семерых, уже принявший сан, отслужил мессу. Перед причащением все члены компании по очереди принесли обеты: соблюдать бедность и целомудрие, совершить паломничество в Святую землю, а если оно вдруг не удастся — то отправиться в Рим и там предать себя в полное распоряжение верховного понтифика на благо церкви.

Служивший обедню Пьер Фавр был из Савойи, остальные шестеро — из разных областей Испании. Франсиско Хавьер, Альфонсо Бобадилья, Диего Лаинес, Альфонсо Сальмерон, Симон Родригес и, наконец, их вождь — сознательно деклассировавшийся баскский дворянин дон Иниго де Лойола, назвавшийся Игнатием в честь священномученика Игнатия Богоносца, того самого, которого в детстве, по преданию, Иисус взял на руки со словами: «Кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном».

Казалось бы, ну мало ли тогда бывало подобных восторженных боголюбцев. Однако шесть лет спустя устав этого общества утвердил папа Павел III, назвавший их «полком Церкви воинствующей» и установивший численность нового ордена в 60 человек. В 1556 году в Игнатиевом «обществе Иисуса» было уже тысяча человек. В 1565-м — 3500. В 1626-м — 15 500. В 1710-м — 20 000.

Душевный склад самого Лойолы, о котором очень много написано и который сам оставил собственное жизнеописание, остается в своем роде загадкой. Мы знаем, что изначально это был бравый кабальеро, бретер и дамский угодник. Что он обратился к ревностному благочестию во время болезни: хотелось читать, но рыцарских романов, до которых он был такой же охотник, как и Дон Кихот, под рукой не было, пришлось читать жития святых, и вот вам результат.

Его портреты до странного напоминают парсуну нашего царя Федора Иоанновича, тихого юродивого на троне; сам modus vivendi времен своих духовных поисков Лойола тоже описывает с намеками на классическое юродство. И при всем том это явно был не просто «Божий человек», но менеджер редкой одаренности. В его автобиографии много видений и экстазов, бурная юность намекает на то, что темперамент его должен бы клониться к порывистости холерика. Но он и сам действовал с редкой основательностью, и сподвижникам привил эту железную четкость стратегического мышления. Ту четкость, помноженную на вдохновение, которой так не хватало в тот момент растерявшейся католической церкви.

Дать соборный ответ на Лютерову смуту Рим готовился долго, чересчур долго, несколько десятилетий. Император Карл V, один из главных инициаторов созыва вселенского собора, надеялся, что собор даст старт реформе католицизма (что жить по-старому уже нельзя — это и в католическом лагере сознавали очень многие) и издаст какие-нибудь компромиссные эдикты, которые позволят утихомирить религиозную распрю. Но в итоге собор собрался в Триденте (Тренто) только в 1545 году, заседал с перерывами почти 20 лет, пережив нескольких пап, и вместо компромисса с протестантами избрал линию на обострение конфликта, на собственную реформу католицизма, на систематизацию римского учения и на мобилизацию церкви перед лицом новоявленной ереси.

Намерения разумные, но не всегда реализуемые. Скажем, собор констатировал, что духовенство, увы, впрямь довольно невежественное en masse, нуждается в новой системе образования. Но для того чтобы осуществить это пожелание, у Римской церкви, от которой отпадали области за областями, недоставало и сил, и средств.

Точнее, недоставало бы, если б не Лойола и его «полк Церкви воинствующей», ринувшийся в бой по всем фронтам. Начав с «Римского коллегиума», Collegium Romanum, иезуиты быстро стали строить сеть учебных заведений буквально по всему миру. К моменту смерти основателя ордена в 1556 году этих заведений было уже 74, а дальше уже можно было и сбиться со счета. Учебные планы и методика преподавания были куда прогрессивнее и разумнее, чем в морально устаревших университетах (к примеру, для закрепления навыков публичной речи и познаний в латыни иезуиты активно использовали любительский театр — и это при традиционно опасливом отношении церкви к лицедейству), так что отправить отпрыска учиться к иезуитам — это было респектабельно и даже модно.

Так же рано «общество Иисуса» приступило к миссионерству: не считаясь ни с языковыми барьерами, ни с опасностями, иезуиты разъехались проповедовать по всему свету. И при этом брали свое не харизмой или запугиваниями, а тонкой методичностью и открытостью. Китайцев, например, они ухитрились убедить (не жертвуя ничем из догматики), что христианство — это такое конфуцианство, только особенно возвышенное. Это много значило для культурного и дипломатического обмена: первые переговоры России с тем же Китаем в XVII веке, например, шли через посредство иезуитов. Но и для науки тоже: благодаря им лингвистические, этнографические и естественнонаучные реляции стекались со всего мира в Европу непрерывным потоком.

Наконец, и в самой Европе, и католической и протестантской, орден трудился не менее рьяно. В ход опять-таки шли все медиатехнологии: театр, искусство, музыка, яркая и парадоксальная риторика, броские слоганы, эффектные церемонии. Плюс наука, образование, индивидуальный подход к духовному руководству.

Сто лет спустя после основания ордена ему было чем хвалиться. Католицизм отвоевал свои позиции в Польше и Венгрии, испанских Нидерландах и Франции. Чуть ли не каждый день приходили известия о новых сонмах душ, которые церковь приобрела за пределами Старого Света. Церковь собралась, успокоилась, перегруппировалась и была уверена, что в ее распоряжении есть элитный отряд, который в любой момент готов броситься на решение самой сложной задачи.

Но именно могущество иезуитов оказало им дурную службу. Что в протестантских кругах быстро стала складываться «черная легенда» о зловещем воинстве Ватикана — это понятно, но и католические государи постепенно стали с подозрением смотреть на транснациональную корпорацию, у которой своя воля, свои интересы, свои правила. И которую заведомо невозможно контролировать.

В 1660-м Паскаль обрушился в своих «Письмах к провинциалу» на иезуитский нравственный релятивизм: орденские авторитеты действительно учили, что дурное дело не всегда так уж однозначно дурно, если под него можно подвести доброе намерение. С тех пор от славы учителей лицемерия и цепных псов реакции иезуиты не могли отмыться столетиями. Во второй половине XVIII века на смену нехорошей репутации приходят прямые репрессии — государство за государством запрещают деятельность ордена, а потом и Ватикан его по всей форме упраздняет (и парадоксальным образом только в екатерининской России гонимые отцы находят приют). Ненадолго, правда,— до падения Наполеона.

В век индустриальной революции говорить о всевластии религиозного ордена, казалось бы, странно, но именно в XIX столетии ужас перед иезуитами приобретает гомерические масштабы. Можно вспомнить хотя бы «Агасфера» Эжена Сю, но конспирологические фантазии пошиба «Протоколов Сионских мудрецов» циркулировали отнюдь не только в художественной литературе. На иезуитов сваливали войны и громкие убийства, антиправительственные выступления и правительственную реакцию. И так до начала ХХ века: ходила, например, версия, что это иезуиты развязали Первую мировую, а перед этим утопили неугодную им финансовую элиту на «Титанике».

Но среди тех вещей, которые ордену привил Лойола, совершенно точно были немалый запас прочности и умение ждать. И они дождались. Ни в 1914-м, ни тем более в 1534-м в это никто бы не поверил, но в 2013 году иезуит впервые в истории сел на престол св. Петра.

Сергей Ходнев