Как Филипп Киркоров смотрит на себя с высоты своего возраста

Накануне своего 50-летия артист Филипп Киркоров встретился со специальным корреспондентом “Ъ” Андреем Колесниковым в присутствии слушателей, абитуриентов и выпускников Академии журналистики “Ъ” (которые тоже задавали вопросы, но это, увы, в следующий раз). Из разговора выяснилось, что его предавали, и что он тоже, и что перед детьми ему не будет стыдно, и что он вынужден обманывать самого себя, чтобы быть артистом, и что ему нужны десять детей… И еще много такого выяснилось, о чем он до сих пор никогда не говорил.

— Страшно?

— В 50 лет? Может быть, поэтому я и задержался так долго на эстраде — на три с лишним десятка лет… а все это началось в моей жизни в 1985 году… что я никогда не цеплялся всеми когтями за это место и, даже если что-то происходило в моей жизни, я отпускал ситуацию на волю случая, но меня выносило опять на поверхность. И вот я уже плыву по этой поверхности под названием «российский шоу-бизнес» три с лишним десятка лет. Поэтому я сохранил самое яркое свое состояние. Все время находиться на пике невозможно. Можно стремиться, чем я, собственно говоря, и занимаюсь, выполнять качественно свою работу. Кому-то нравится, кому-то не нравится. Но я сохранил, по крайней мере в себе, вот это свое состояние самого яркого взлета, когда мне было 30 лет. Это 1997–1998 годы. Страна была, конечно, может быть, в несколько ином состоянии, чем сегодня.

— И тем более в ином состоянии, чем твое личное состояние. Причем в буквальном смысле.

— Безусловно. Но я себя закодировал, что я буду в этом состоянии держаться как можно больше. И поэтому сегодня, когда грядет цифра 50, для меня это всего лишь информация в паспорте. И у меня десять концертов в Кремле! В принципе 6 тыс. мест в зале, то есть за десять дней на меня посмотрят 60 тыс. зрителей! Это почти четыре «Олимпийских» вместе взятых! Поэтому как бы кто-то что-то ни говорил, но факт остается фактом! И факты — вещь упрямая! 20 лет назад 30 моих концертов в Петербурге вошли в Книгу рекордов Гиннесса… Это сегодня можно зафрахтовать самолет частный. Были бы деньги — плати и лети, куда хочешь. В 1990-х такого не было. А уж расписать свой самолет, раскрасить, как мы тогда… Нас приезжали встречать в аэропорт тысячи людей. Просто даже посмотреть на этот самолет!.. Свое имя написать на государственном самолете компании «Аэрофлот»… Это вообще немыслимо!

Частных студий тогда не было. Все бились за эти часы в студии грамзаписи «Мелодия»! То есть через столько приходилось пройти, что когда ты попадал туда, на олимп… Я так ценил это… Я хочу это сохранить. И поэтому сегодня я пришел к тому, что мои 50 лет… Ну, это информация для… информация…

— Просто информация.

— Да, просто информация для документации. Может быть, я и внешне благодаря профессии сумел себя донести более или менее употребляемым зрителям… И когда им говоришь, что мне 50, они все почему-то странно думают, что я их обманываю. Но пока мне удается обманывать физический свой возраст, потому что есть вот этот стержень внутренний, который…

— То есть самого себя, по сути, обманываешь?

— Да, для того, чтобы выйти на сцену, я должен в первую очередь себя обмануть, потому что я совершенно другой в жизни, нежели на сцене! И мне надо себя полюбить таковым, каким я себя придумал, и подать зрителю, чтобы и он меня полюбил.

— Ты не устал вообще-то?

— Нет. Пока нет. Я не устал, и мне все это очень нравится; я немножко устал от постоянной борьбы с ветряными мельницами, встречающимися на пути, но это все равно уже не та борьба, которая была в 1990-х. Вот случись она сейчас, мне было бы сложно. А тогда море по колено: тебе 20 лет, и 25, и 30. Ты можешь все! Концерт у меня шел тогда пять часов! Но десять концертов в Кремле и сейчас!

— Десять концертов — это очень-очень много, никто не спорит. Это же, наверное…

— Но это не борьба за рублем! Я объясню почему, могу сказать, почему десять!

— Да, хотелось бы.

— Потому что в прошлом году, когда состоялась премьера шоу «Я» в Кремлевском дворце, режиссер которого Франко Драгоне, режиссер, может, кто не знает, придумавший Cirque du Soleil, самый известный в мире цирк, который просто собирает тысячи людей по всей планете! Это режиссер, который создал шоу Селин Дион в Лас-Вегасе в 2003 году с «Титаником» в «Колизеуме», этом зале знаменитом. И вот мы объявили сначала три концерта. Стандартно три концерта, потому что я в Москве давно не работал. Они продались. Мы взяли еще один, еще, получилось пять. И поняли, что можно было и все десять. Поэтому понадеялись на то, что, если мы тогда собрали пять, уж через год-то, да и повод красивый, почему бы и дважды по пять не собрать? Рискнули, ну и риск оправдал свои ожидания.

— А 20 собрал бы?

— Я думаю, и 50 бы собрал!

— А в 70 лет — 70.

— Ну, у нас хороший опыт есть — пример в виде Иосифа Давыдовича Кобзона, который несмотря и вопреки поет. Я смотрю на генетику своего отца: ему 85 лет, голос у него звучит прекрасно. Но я не собираюсь утомлять своим творчеством, если это никому не будет нужно.

— А чего тебе не хватает в жизни?

— Мне всего хватает.

— Так бывает?

— Ну вот что… Все, что я придумал себе в жизни, все в ней случилось. Были всякие периоды. Я живой человек, такой же, как и все, только пою.

— Так же, как все, как все, как все…

— Да, но когда происходило что-то, какие-то коллапсы, меня вытаскивали наружу обстоятельства. Пару раз, тройку раз я задумывался, что я вообще все прекращу, уеду из страны. Так вот доводили. А потом я думал, что зачем я буду доставлять радость тем, кто меня, собственно, хотел убрать с дороги. И до сих пор пытаются что-то делать, говорить, но эти попытки все чаще и чаще оканчиваются крахом, потому что я за эти годы стал очень сильным и в какой-то степени даже циничным в этом плане, и я уже просто не реагирую. Меня даже мои родители спрашивают: как ты можешь подавать руку этому человеку, который еще пять лет назад был причиной того, что тебя чуть не стало как артиста? Я говорю: «Ну а что, мы в одном мире вертимся, крутимся сейчас… Жизнь так коротка, что тратить ее время на эти обиды, позы, мщение…» Так что я говорю: у меня все хорошо.

— То есть, конечно, не все хорошо. И только к 50 годам ты стал говорить, что все хорошо. И что все есть.

— Это приходит не сразу, конечно, да. Я был очень категоричный в суждениях и резкий, за счет этого очень много страдал. И почему-то мои всегда революции оборачивались против меня, и камера всегда находилась по ту сторону. Никогда не была с моей стороны. Показывали ту розовую кофточку, которая провоцировала меня на протяжении того часа пресс-конференции…

— Что-то быстро мы добрались до нее!

— Ну что, я же все равно понимаю, что ты о ней вспомнишь. Куда деваться. Лучше я. Я всегда на шаг вперед пытаюсь идти.

— А есть что-то в твоей сегодняшней жизни, чего в ней слишком много?

— Ну, очень много страз. Поэтому у меня дома все по-другому расцвечено. У меня по-другому дома. И в жизни я тоже одеваюсь по-другому. Но почему-то когда артиста видят на сцене, то думают, что он и в жизни ходит в стразах, перьях. Луи де Фюнес был в жизни очень смурным человеком. А в кино это потрясающий комик. Ну, так бывает. Мне, наоборот, в жизни нужно, чтобы все было очень приглушенно, чтобы мягкие, пастельные тона и вообще чтобы поменьше контактировать с окружающим миром, в связи с тем что обычно мое появление где-то в очень людном, шумном, публичном месте заканчивается либо скандалами, либо какой-то потасовкой. Поэтому мне проще как-то вдалеке существовать от всего этого и наблюдать за всем этим со сцены. Они все такие хорошие в зале, когда они хлопают, аплодируют. Такие замечательные. Как только все это заканчивается, начинаются проблемы.

— А ты понимаешь, чего ты в жизни вот точно не сделал, а должен сделать?

— Хотелось бы десять детей, и внуков надо. Но профессия такова, что нужно было заниматься только собой и любить только себя. И только когда я понял, что могу отпустить вожжи, появились дети.

— Про десять детей — для примера или это выстраданная цифра?

— Нет, почему-то мне всегда казалось, что это идеально — десять. Может, из десяти бы какой-то один гениальный ребенок родился.

— Еще один вопрос. В чем смысл жизни?

— Вот тут, сейчас?.. Как можно так сразу… Нет, ну…

— Ты знаешь, я, пожалуй, только один раз вот этот вопрос уже задавал в жизни так сразу. По понятным, наверное, причинам Владимиру Владимировичу Путину…

— Ну естественно! И что он?

— Он вообще не задумываясь ответил. Я скажу потом, когда ты все-таки созреешь для ответа.

— Я не созрел еще. Ну так поэтому он и Путин!

— Он, по-моему, не задумываясь, сказал: «В самосовершенствовании». Я удивился. Были ведь варианты.

— Я просто не думаю, что в этом заключается мой смысл жизни. Потому что для меня это норма. Я как артист обязан самосовершенствоваться. Иначе я бы застрял в тех 1990-х и успокоился. И сегодня здесь бы не сидел.

— И не пошел бы на третий и четвертый срок…

— И сроки апреля 2017 года в Кремле занимали другие бы артисты, и их было бы много. Но смысл жизни… Это, я даже не знаю… это все!.. Вот ради чего живешь…

— Если бы меня спросили, я бы тоже сразу ответил. В любви. Другого-то смысла нету.

— Да от нее одни проблемы.

— И в ней смысл.

— Ну да, я понимаю: жить без любви гораздо проще, ну а зачем тогда на свете жить… и лучше разочарование от любви, чем полное ее отсутствие… Но поверь, мне так хорошо, когда ее нет!

— Понял.

— У меня очень все как-то… У меня когда любовь, то ничего уже не хочется. Не хочется. Хочется только любви. Не хочется ничего, что тебя от этого отвлекало бы.

— Ну и черт с ним со всем тогда.

— Нет. Я настолько повернут на сцене, на музыке, на своей профессии, что, когда меня что-то от нее отвлекает, меня это даже раздражает.

— Может, тогда для тебя смысл жизни в спокойствии? Я думаю, что ты бы лет 20 назад по-другому бы ответил.

— Лет 20 назад я бы вообще по-другому… Вообще бы… Жил бы по-другому!

— Послушай, можешь рассказать про свою первую любовь? У тебя вообще была первая любовь?

— Да я себя всегда любил.

— Не отвлекался на постороннее?

— Да, я настолько одного себя…

— Это по-честному, по-моему, очень.

— Ну а чего? Настолько я как-то не делил себя ни с кем, даже когда был маленький… Родители заикнулись: а вот, может быть… Я так понимаю, что мама имела шанс забеременеть… Или, может быть, даже забеременела… История умалчивает, потому что она-таки унесла с собой в могилу эту тайну. Я устроил дикую истерику и сказал, что нет! Только я один должен быть в семье!

— Не жалеешь?

— Сейчас я жалею. Сейчас я жалею. Мне очень не хватает брата или сестры. Очень. Я бы с удовольствием бы, но это осознание пришло уже в 20 лет. А тогда… Тоже у родителей хватило ума!.. Ребенку семь-восемь лет, и у него спрашивают: «Хочешь сестричку?» Я говорю: «Я ее задушу! Не хочу!» Не хочу.

— И сам, что ли, не влюблялся?

— Я внутренне понимал, что мне надо себя создать и донести на сцену таким, какой есть, и я ни о чем таком не думал.

— Ну не мог же ты не влюбиться в десятом классе! Хоть и понимал внутренне.

— Да я был такой страшненький! Был такой гадкий утенок, такой несуразный!

— Нет, я не говорю, чтобы тебя полюбили. А чтобы полюбил ты.

— Ну, я даже как-то и не рассчитывал ни на что. Потом все вдруг началось…

— Любовь наконец?..

— Да нет! Вдруг меня профессия переделала целиком и полностью. Сцена меня изменила полностью! Это удивительно, но это так и есть. Заставила заниматься собой. Внешностью. Ну а тогда я даже как-то… И я не нравился никому, и мне никто не нравился. Я понимал, что мне надо себя ставить на ноги. И я этим занимался.

— Но была же по крайней мере какая-нибудь сильная любовь.

— Да не была… Да нет…

— Так, стоп! Стоп! Мы же подошли к такой теме!.. Как нет?!.

— Но мы эту тему обсуждать здесь не будем! Потому что она у меня… Со мной…

— Но ты уже все сказал! Увлекшись…

— Ох… Когда человек принимает какие-то решения важные в своей жизни и, например, идет в ЗАГС, то до этого все считается несерьезным. Потом начинается серьезная жизнь и уже то, ради чего, так скажем, мы живем. Но у кого-то этот период длится всю жизнь, и люди справляют золотые свадьбы, а у кого-то это все заканчивается через десять лет. Все зависит от того, как сложится… Поэтому все, что называется периодом уже после ЗАГСа,— это личная жизнь. И она уже, так скажем, тотально является твоим собственным достоянием и не подлежит обсуждению…

— Про шоу-бизнес-то мы можем поговорить?

— Все что угодно. Мы можем про все что угодно говорить, просто откровений не будет.

— Уже были потому что.

— Это такие… половина театра.

— Это откровения.

— Дело в том, что я артист! Я, как появляется больше двух зрителей, начинаю играть. И даже сегодня…

— Видишь, это уже откровение.

— Даже сегодня… Я как на духу, конечно… Но половину привру, совру. Додумаю что-нибудь! Я люблю нравиться.

— Это я учитываю.

— Я иногда тоже могу себе позволить все что угодно, потому что я артист. Я не держу ответы, как политические деятели, из-за состояния в стране… Я не должен там цифры какие-то… Я эмоционально, так скажем, абсолютно разный. Сегодня один, завтра другой. Сегодня такое настроение, завтра другое. Но то, что я не подлюга, это факт.

— А ты жалеешь о чем-нибудь из того, что у тебя вообще было в жизни? Ты сделал какие-то ошибки?

— А как на этот вопрос ответил Владимир Владимирович?

— Он сказал, что вроде, слава богу, пока… тьфу-тьфу-тьфу…

— Так он и президент: он не имеет права на ошибку! У него ж кнопка!

— Но у тебя были какие-то грандиозные ошибки в жизни? О которых ты сильно жалеешь. Из-за которых кто-то все-таки считает тебя подлюгой.

— Грандиозные — нет. У меня были другие… Если бы прислушивался к мудрым советам людей, повидавших в этой жизни многое, может быть, я от многого себя предостерег. Но, к сожалению, я, как и любой, и даже сейчас сам, давая советы какие-то, видя, как не слушает подрастающее поколение, я понимаю, что это бесполезно. Мы все должны пройти этот путь, наступить на грабли, удариться, упасть, споткнуться, но уже вопрос, кто встанет на один раз больше, чем упал. У кого какая сила. Поэтому я не хочу, чтобы мои дети занимались шоу-бизнесом и вообще в эту сферу шли. Потому что здесь нужны не нервы, а канаты.

— Но запрещать-то не будешь?

— Запрещать не буду. Но и делать все, что вот как некоторые тоже мои коллеги… Я смотрю, как они своих детей…

— Толкают.

— Толкают прям уже в маленьком возрасте! Ребенок сопротивляется, не хочет на обложках фотографироваться, а его: «Нет, давай, вставай, фотографируйся!» Я — нет. Я если увижу тягу, например, к чему-то, увижу, что тянется к пианино — ладно, пойдем в музыкальную школу. Увижу, что к спорту есть тяга — пошли на карате. Вижу, девочка рисует очень красиво, ну, значит, наверное, имеет смысл в художественную школу пойти, посмотреть, что получится. Это самое сложное для всех родителей. И ты спрашивал про ошибки… Ошибки жизненные должны быть — зачем эта стерильность… Ты таким стерильным артистом и будешь… С глазом, ничего не выражающим. Жизнь, если она тебя не побила, зачем? Просто вопрос, афишируешь ли эти все свои ошибки…

— А можешь сейчас какую-нибудь ошибку афишировать?

— Ну зачем? Будет книга, у меня возможность какая-нибудь появится лет в 60 что-то сказать. Или я, так скажем, приду на суд Божий… Да и то… Я поэтому даже не исповедуюсь никогда. Я не умею это делать. Зачем? Зачем мне рассказывать о том, что у меня вызывает негатив? Зачем мне жить воспоминаниями о том, что у меня было так плохо, или о том, что я сделал какую-то ошибку? Важно извиниться, может быть, перед людьми, которых ты там обидел в своей жизни… В основном вот это самое главное. Но опять-таки я, что, должен выходить каждый раз на арену и говорить: я обидел этого человека, извините меня? Зачем? Самобичевание или линчевание? Я артист, мне это не нужно! Я не живу воспоминаниями категорически. Я живу сегодняшним днем. Я говорю, я не ожидал, что я так надолго задержусь. Поэтому я не живу будущим. Вот ты говоришь: в 70 лет там... Здоровье… Вот чего не купишь, так не купишь. Здоровье. Столько моих знакомых, моих ровесников, которых косит и онкология, и сердечные дела… Что, зачем я буду загадывать… Сегодня хорошо — и хорошо. Кого я обижал, зачем я буду вспоминать… Не хочу. Я настроен на позитив.

— Скажи, а тебя предавали когда-нибудь?

— Ну, смотря что называть предательством.

— Ну, то, что ты под этим понимаешь.

— Да. Ну вот так случилось в жизни. Не могу осуждать людей за это. Они выстраивали свою жизнь так, что надо им, я разменной монетой послужил в данный момент их жизни. Может, они потом жалели, приходили, извинялись. Это мой вопрос — простить, не простить, продолжать общаться, не продолжать. Никого от такого не уберечь. Люди думают исключительно только о себе, и заставить их думать о тебе и обижаться потом на то, что они поступили так с тобой во имя своего блага, это просто, наверное, неправильно. Потому что он думает о себе. Она… Он... Не важно. Ему так хорошо в жизни. Он, так скажем, поступился мной. Ну поступился. Ну ладно. Вопрос, как к этому относиться. На себе волосы рвать? Он меня предал, сука! Ну предал, ну хорошо. Ничего, пошли дальше.

— А можно я спрошу? А ты кого-нибудь предавал?

— Опять-таки смотря что… Да, и я тоже. Наверное, не предавал, а перешагивал, цинично. Профессия. Не в жизни. Ради жизненных благ я никогда не перешагну. Ради достижения творческой цели я перешагну.

— Можешь?

— Да. Могу.

— Настоящий артист.

— Да, я и не спорю. Я же говорю, я зациклен только на этом.

— Ты думаешь, большому артисту позволено?

— Я зациклен на этом. Это сравнимо с ракетой, которая выстреливает в космос. Ей помогают ступени, вот эти штуки, которые отваливаются потом. И сгорают в стратосфере. Но именно благодаря этим штукам эта ракета летит вверх. Ну и что теперь? Вот они отваливаются и сгорают, а она летит выше. Так у меня тоже в жизни было. Люди, которые действительно были со мной в момент моего начала… А потом получилось так, что я шел дальше, а они оставались, потому что я понимал, что это балласт. Но я оставлял в прошлом этих людей. Как бы мне больно ни было, а я так поступал. Я понимал, что мне идти дальше надо, надо идти без этого человека. И я… Ну вот как это, предательство, да? Ну да, предательство.

— Да.

— Да.

— А эта история, про которую ты решился рассказать в выходные в программе «Секрет на миллион»: как в Соединенных Штатах ты в темноте толкнул американского охранника, он упал и умер. Выходит, ты убил его. Американского охранника, которого приставили к тебе. Эта история изменила тебя или все в тебе осталось по-прежнему?

— Эта история давно в прошлом. И точка.

— А у тебя есть друзья?

— Есть, конечно. Их немного.

— Такие настоящие друзья, да?

— Да. Но практически все они не поют. У меня есть одна сестра просто, Каролина, Аня Лорак, мы очень близки. И Кристина, но мы с ней выросли вместе. Мы знаем друг друга уже 45 лет. Кристина Орбакайте, я имею в виду.

— Да это ясно.

— Сестренка. Все. Все остальные мальчишки и девчонки… Они, конечно…

— Конечно. Ну, про врагов не спрашиваю.

— А врагов, таких вот прямо открытых, может, это и плохо, а нет. Потому что в моей жизни так получалось, что очень часто из врагов первоначальных люди становились моими самыми близкими друзьями.

— Ну, если это настоящие враги, то они могут быть и настоящими друзьями.

— Я тоже про себя говорю: я очень хороший друг, но враг я еще лучше. Поэтому со мной лучше не ссориться. В том плане, что не надо делать гадости.

— Только не надо угрожать.

— Гадости делать не надо. Гадости, гадости делать не надо. Вон французик из Бордо пытался гадость сделать, за 24 часа ликвидировали из страны. Так что не надо. Лучше не трогать меня. Я никого не трогаю, вот и меня лучше тоже не трогать. Врагов, таких вот явно открытых, ненавидящих, у меня нет: не рискнул пока никто так выйти на открытую войну. А тех, кто хочет где-то какую-то подлянку сделать или подножку,— сплошь и рядом. Я даже знаю их имена. Но самое главное, что они знают, что я знаю. Но при этом улыбаются, встречаются, обнимаются. Комплименты… И многие из них придут на мой юбилей.

— И ты их пригласишь…

— Ну, так устроен наш мир. И не только наш. Я смотрю, как там… И там тоже. Там еще фальшивее все. Там просто настолько деланные улыбки.... Они там еще сильнее ненавидят друг друга, чем мы здесь друг друга. Там еще просто циничнее это все выглядит, потому что приклеенный этот голливудский рот… Аплодирующие на «Оскаре» и Grammy друг другу коллеги, ненавидящие за то, что получила эта жаба «Оскар», а та, видите ли, пролетела.

— Какой уровень премий — такого уровня и ненависть.

— Но они все играют! Эта фальшь так читается! Поэтому я лучше не буду в это играть.

— Но ты уже играешь. Много лет.

— Да ну! (И уже отвечая на вопрос слушавшей этот разговор галеристки Айдан Салаховой.) Просто я ненавижу одиночество, особенно публичное. А вообще вы знаете, что такое публичное одиночество? Вы знаете вообще, что значит публичное одиночество?!

— А это и есть жизнь, видимо, настоящего артиста.

— Да! Ну а почему?! Ну ладно, я не буду спрашивать, я скажу, как я понимаю публичное одиночество. Скромность — это вообще не мой конек, абсолютно, иначе не было бы ничего в моей жизни. Я один там наверху, сорри! И мне настолько от этого уже дискомфортно, что я испытываю там это публичное одиночество. Будучи окруженным коллегами, артистами, людьми. Но я там один. И у меня даже постоянное желание помочь кому-то и кого-то подтянуть до себя, чтобы там мне было не скучно! И даже порой я себя оговариваю, говорю, что у меня там творческий кризис, или что мне плохо, или что мне нечего петь. Для того чтобы тем, кто за мной идет, стало полегче жить от одной мысли, что, вот, у него кризис! Слава тебе господи! И как-то доползти. Но я от этого реально испытываю удовольствие, потому что у меня есть возможность своим ресурсом, своими возможностями, опытом подтянуть кого-то из талантливых людей до себя и как-то прекратить это существование одному. Потому что там вовсе не весело одному. Ты начинаешь конкурировать сам с собой. Ты начинаешь делать какие-то вещи, опережая или обгоняя самого себя. Мне это становится неинтересно. Поэтому и начинается действительно творческий кризис, когда ты на одном уровне застрял. И когда появляются такие вот неудержимые, как тот же Басков, пусть… А что ты смеешься? Яркий, талантливый, тоже неугомонный, и он везде, и в это кризисное время сделал очень дорогое шоу…

— Я не поэтому смеюсь. Тебе не кажется, что это все-таки слишком? Что ты там один — и все тут? И что рядом вообще никого нет?

— Но я так ощущаю! Я поэтому и ощущаю себя одиноким!

— Алла Пугачева? Сергей Шнуров?

— Алла Пугачева не поет в данный момент. Она сказала так.

— Ей для того, чтобы там быть, даже петь не надо.

— А мы сейчас расцениваем рабочее положение, состояние зрителя, который приходит на «Песню года» и встречает артиста, который в данный момент поет. Я сейчас не говорю, что я там один, я говорю свое ощущение публичного одиночества. Поэтому я хочу помочь молодым, талантливым, на мой взгляд, людям, чтобы они поднялись и заняли пустоты, которые так и зияют на нашей эстраде. Я эти пустоты кожей ощущаю. Когда поэтому появляется личность — вот, например, для меня это Сергей Лазарев, я сделаю все для этого артиста, чтобы он реализовался на 100%. И встал рядом со мной.

— Ну ладно, ладно.

— Поэтому у меня свое понятие об этом, и оно, может быть, нескромно звучит, но для меня публичное одиночество именно это. Я себя ощущаю одиноким.

— Чувствуется, что больная для тебя тема.

— Просто действительно неприятно, когда читаешь или слышишь упреки в свой адрес, что мы вот…

— Застыли на этой сцене. Да?

— Застыли, забронзовели и никого не пускаем. В этих «Новогодних огоньках»… Это неправильно. Сколько же с нулевых появилось этих замечательных проектов! «Фабрика звезд», «Икс-фактор», «Фактор А», «Голос», конкурс «Новая волна»… Каждый год есть победители.... Ну почему не появилась новая Пугачева, почему не спето новое «Арлекино»?! Почему из всех этих конкурсов не явилось ни одной звезды? Большой, яркой суперзвезды, почему не появилось до сих пор за все эти годы нового «Арлекино»? Почему?

— А «Между нами тает лед» как же? «Грибы»?! 50 млн просмотров! Специально для твоего юбилея!

— Сегодня популярность меряется 50 млн просмотров. Но я тоже выпустил самоироничный ролик «Троллинг», у меня был, тоже было там… 50 млн просмотров… Фишка — это не есть дар! Найти фишку, найти какую-то изюминку — это не значит проявить себя надолго, явлением стать! Мы же говорим про явление, мы же говорим про одиозность какую-то, про культ!

— Когда 50 млн просмотров — это уже культ. Это уже все.

— Но это на какое время культ!

— А это экспериментальным путем проверяется.

— Давайте встретимся у кассы и посмотрим на «Лед» через год, через два! Мы же говорим о долгожителях? На эстраде. Мы же говорим про то, чтобы оставить след какой-то. Чтобы потом через пять лет при названии песни… Как это… «Тает лед», да?.. Чтобы мы понимали, о чем идет речь. А не чтобы я, или ты, или журналисты пытались вспомнить, что же это такое было.

— У тебя вообще с журналистами сейчас как?

— Нет-нет, сейчас у меня ровные, ровные отношения, я умею делать выводы…Тогда очень тяжело было, после истории с ассистенткой режиссера этой… Не мне тебе объяснять о твоих коллегах, которые сами внедрили в сознание масс, рисуя электронные ролики, рисуя ей эти синяки, чтобы создать эту всю волну, погнать ее... Не буду говорить о тех, кто хотел, так скажем, моей крови и уничтожения меня. То состояние, до которого меня довели этим абсурдом изначально, я помню… Да все знают, что я не совершал! Мне проще было, как во времена войны или во времена сталинских репрессий, признаться в том, что я делал то, чего я не делал! Мне было проще сказать, что, да, я виноват, я ее побил, только все отцепитесь от меня, пожалуйста, оставьте меня в покое, я хочу жить дальше, все, угомонитесь, я это сделал! Только отстаньте от меня. У меня не было другого выхода: я был загнан в угол до такой степени, что мне было просто уже все равно. Массе было интересно, что это кровь, что Киркоров плохой…Да, у меня был инцидент, да, у меня была стычка с ассистентом режиссера во время репетиции из-за ее непрофессионализма, ее хамства, и я единственно жалею, что я ей хамски ответил. Чем воспользовались тут же представители некоторых моих коллег по сцене, которые тут же решили: ох, хороший повод сейчас, перед Новым годом, снять конкурента с корпоративной дистанции и свести счеты. Что, собственно говоря, и произошло. Они действительно добились своего: с корпоративов я сошел… на тот период… но народ, как бы им ни хотелось, все-таки не смог меня разлюбить. Не поверил в своей массе, что я такое мог сделать. И я не собираюсь сегодня оправдываться и говорить, что я это сделал или не сделал. Я знаю, как было дело. Главный вывод: что бы ни случилось сегодня в моей жизни, вывести меня из равновесия, спровоцировать уже ничто не сможет. Просто у меня растут два ребенка, которые через какое-то время начнут читать, рыться в интернете, и я не хочу, чтобы за какой-либо факт из моей биографии, появившийся после их рождения, им было стыдно. Я всегда смогу им сказать: «Ребята, это было до вашего рождения. Розовая кофточка, эти рисованные синяки в редакции бульварного портала… Это все было до вашего рождения».

Знайте главное. С момента вашего рождения жизнь вашего отца поменялась на 180 градусов.