Директор департамента науки и технологий Министерства образования и науки Российской Федерации СЕРГЕЙ МАТВЕЕВ рассказал научному редактору информационного бюллетеня "Коммерсантъ-Наука" АНДРЕЮ МИХЕЕНКОВУ, как Стратегия научно-технологического развития поменяла подход к управлению наукой, почему университетам должно быть достаточно просто показывать хорошие результаты, чтобы получать поддержку, и чем важна связь с подрастающим поколением.

Андрей Михеенков (А.М.): Уважаемый Сергей Юрьевич, вы как ученый занимаетесь увлекательной, современной, перспективной областью — информационными технологиями, но выбираете для себя карьеру чиновника. Это значит, что госслужба предлагает, по крайней мере, такие же интересные задачи. Очевидно, главная из них — Стратегия научно-технического развития, поручение президента.

Сергей Матвеев (С.М.): Ученым я себя сейчас точно назвать не могу. Между "чистой" наукой и госслужбой прошло примерно лет десять, я успел пройти еще два достаточно интересных этапа — технологическое предпринимательство и работу в университете в качестве проректора. И каждый этап добавлял свои навыки. Хотя в основе все равно остался научный базис — я занимался математическим моделированием, архитектурой информационных систем. И, возможно, поэтому не вижу существенной разницы между научными задачами, которые когда-то решал, и задачами государственного управления: и там и там речь идет о сложных системах.

Научно-технологический комплекс страны — это сложная система, в нем есть научные организации, образовательные, есть отдельные ученые, есть предприниматели, есть свои модели правила взаимодействия. Этим стратегия и интересна — это не только нормативно-правовой акт Российский Федерации, но и документ, который определяет образ будущего науки и технологий как единой системы, определяет ее основные элементы, механизмы и инструменты их развития и взаимодействия.

А.М.: Расскажите, пожалуйста, о приоритетах в развитии российской науки.

С.М.: Новые приоритеты научно-технологического развития — крайне интересная история. Мы привыкли к тому, что приоритетами являются конкретные области науки — науки о жизни, информационные технологии... А стратегия, она все переворачивает. Приоритеты стратегии — это области применения научного знания.

Я бы выделил три важных группы приоритетов. Первая — это человек, его качество жизни: здоровье, функциональные продукты питания, безопасность. И одновременно, вторая группа приоритетов — создание возможностей для человека заниматься творческим, интеллектуальным трудом: это робототехнические системы, искусственный интеллект, новый виток развития энергосистем. Приоритеты стратегии — об изменении образа жизни человека. И именно такой подход приведет нас к точке бифуркации, переключения основного ресурса развития с материально-сырьевого на интеллектуальный.

Третья группа приоритетов — освоение пространств, территории страны, дальнего и ближнего космоса, Арктики, Мирового океана. Мне кажется, это очень характерно для нас, это наша особенность. Невозможно в маленькой стране развивать транспортные технологии или построить комический корабль. Когда все близко и доступно, ни у кого мысли о таких технологиях и задачах не возникает. Мы же со своими бескрайними просторами имеем совершенно необычный опыт. Цитируя известного русского философа, освоение и осознание пространства русскому человеку всегда удавалось. Поэтому качество жизни человека, его эффективность и освоение пространств — такое целеполагание для научно-технологического развития задает стратегия.

Но реализация содержательных приоритетов невозможна без существенного изменения самой научно-технологической системы. И именно поэтому в стратегии заложена еще одна не менее важная группа приоритетов, я бы их назвал функциональными. В науке мы все еще сохраняем осколки унаследованной от экономической системы Советского Союза системы управления: в госсекторе науки, который достаточно велик, продолжаем управлять организациями. Стратегия говорит не об управлении организациями, а об управлении результатами. И это важный акцент: содержательные приоритеты сформулированы в терминах применения результатов. Приведу пример: когда речь идет о персонифицированной медицине, мы не знаем, какая именно наука решит эту задачу. Здесь есть место и для IT, и для биологов, генетиков, для физиков и химиков, и, что особенно важно, для гуманитариев. Это очень важно: реализация стратегии и переход от управления организациями к управлению результатами открывает возможность такой мультидисциплинарности, которой в России никогда не было.

А.М.: А фундаментальная наука? Как с ней быть?

С.М.: У фундаментальной науки — особая роль. Именно она должна дать технологическому развитию новый масштаб. Мы только начинаем избавляться от синдрома выученной беспомощности — наследия 1990-х годов, когда основной задачей государства было сохранение науки, поддержание научных коллективов, когда было не до серьезных задач. Сейчас другой этап, и стратегия формулирует новую цель для науки — ответить на большие вызовы. Сам факт признания больших вызовов создает возможность для зарождения в России новых масштабных научных проектов, аналогичных тем, о которых мы скучаем: атомному, космическому. Последние годы мы немало тратили усилий на решение отдельных, крайне важных научных проблем, но отчасти утратили навыки смотреть более широко, видеть дальние горизонты. А ведь есть глобальные изменения, проблемы, которые невозможно решить усилием одного, двух, трех исследовательских коллективов. Есть проблемы, где действительно требуется глобальная кооперация и концентрация ресурсов. Только в решении таких задач возможно появление новых отраслей, новых возможностей, нужно только своевременно распознать эти большие вызовы.

А.М.: Деятельность департамента науки и технологий, который вы возглавляете, направлена на развитие фундаментальных и прикладных исследований, сохранение и развитие кадрового потенциала научно-технического комплекса, интеграцию науки и образования, формирование и развитие инфраструктуры науки. Расскажите, как сейчас реализуются задачи департамента, на чем вы делаете акцент в работе.

С.М.: У департамента сейчас не одна и не две задачи, а целый комплекс взаимосвязанных проектов, реализация которых, я уверен, существенно изменит условия взаимодействия всех участников научно-технологической системы. Выделять два или три не совсем правильно, тем не менее попробую.

Первое — сбалансировать и увязать инструменты прямой и косвенной финансовой поддержки науки. Сегодня в России созданы практически все инструменты, аналогичные тому, что есть в мировой практике. Есть различные типы государственных и негосударственных фондов, модель государственных заданий, государственные программы, программы инновационного развития, налоговые преференции. Но эти инструменты пока что не собраны в единую гармонично функционирующую систему.

Для ученого, инженера, технологического предпринимателя, казалось бы, есть все возможности, но... сначала нужно участвовать в конкурсах РНФ или РФФИ, потом участвовать в конкурсах ФЦП, потом попытаться получить поддержку институтов развития. Если вероятность выигрыша на каждом этапе хотя бы 50%, то, вы же знаете, итоговую вероятность можно посчитать умножением, то на выходе мы получаем ноль в экономике. От конкуренции, конечно, отказываться нельзя, но и разрозненность инструментов сохранять невозможно. Нужно создать лифт для идей, а не полосу для бега с препятствиями. Более того, мы в науку привнесли логику контрольно-надзорных и финансовых органов. Переход проекта с одной стадии на другую с точки зрения и нормативно-правового, и финансового регулирования классифицируется как "дублирование тематик", а не как различные стадии "жизненного цикла" знаний. Так что нужно вернуть в финансирование науки логику науки.

Второе — устранить дефицит инфраструктуры. Через разные механизмы — развитие центров коллективного пользования, инжиниринга, поиска возможностей развития мегасайенс- инфраструктуры, через международное партнерство. И кроме инфраструктуры нужно обеспечить доступ к информации: создать современную инфоструктуру. Информационное равенство сегодня — базовая ценность: ученые, инженеры должны знать, в какой бы точке страны они ни находились, что происходит в мировой науке. Без этого невозможно получение достойных результатов, невозможно возникновение прорывных проектов, невозможны сетевая кооперация и академическая мобильность. Первый шаг сделан в этом году — все научные и образовательные организации получили доступ к индексам Web of Science и к патентной информации.

Третье — объективность и прозрачность оценки научных результатов. В относительно изолированной системе, какой была наука последние десятилетия, сформировалась практика доказывать "научный уровень" через договоренности внутри академического или университетского сообщества. Сегодня нужна объективизация — не только наукометрия, а вообще переход к понятной для всех системе правил, включая развитый институт экспертизы. Почему ректор, который успешно развивает науку, должен приходить в министерство и доказывать, что ему нужны деньги на эту науку? Сама система должна быть выстроена так, что если есть результативность — у него автоматически появляются ресурсы. Наличие понятных правил и открытость системы — это то, без чего ни сетевого взаимодействия, ни масштабных проектов просто не возникнет.

И наконец, еще одна крайне сложная задача — запуск "большого замкнутого цикла": наука и технологии должны давать вклад в экономику, а экономика должна возвращать деньги в науку — прямо, в виде заказа или покупки прав на результаты или опосредованно, через бюджетное финансирование, гранты фондов. Запуск этого цикла требует равновесия в треугольнике "государство--наука--бизнес" и интенсивного взаимодействия всех участников. Как прямого — через системы платформ, советов, так и косвенного, через создание мощной системы коммуникационных связей: механизмы стратегического планирования, стандартизации, интеллектуальной собственности.

В части достижения баланса важно увеличить количество контрагентов в бизнесе. Весь наукоемкий бизнес на сегодняшний день связан с отраслями, которые возникли из науки 1950-70-х годов — это космос, атом. Но сейчас нужны новые компании, и время для их появления далеко не самое плохое. Появляются совершенно новые секторы экономики, например, информационно-коммуникационные технологии — экспорт свыше, если я не ошибаюсь, 7 млрд долларов — в общем, уже можно сопоставлять с экспортом вооружения. И этот пласт новых игроков совсем не похож на традиционные крупные корпорации. Это подвижный средний бизнес, такой как компании из рейтинга "Техуспех". В силу многих причин они пока не являются серьезными заказчиками науки, но точно ими станут. На это направлена Национальная технологическая инициатива, именно здесь происходит и формирование принципиально новых заказчиков и отработка новых механизмов коммуникации — устранения регуляторных барьеров, создания радикально, качественно иных инструментов интеллектуальной собственности (дорожная карта IPNet).

А.М.: Три с половиной года продолжается реформа науки в России. По общедоступным данным, в 2016 году инвестиции в науку составили 215 млрд рублей, на 67 млрд больше, чем в предыдущем, 2015-м. И важно, что основной рост — это инвестиции из реальной экономики. По предварительным данным, наука достигла в мировом потоке 2,41%, это около 40 тыс. статей. Все эти формальные показатели означают ли, что реформа науки идет хорошо? Какие вы видите проблемы в реформе науки?

С.М.: Уточню формальные показатели — не около, а более 40 тыс., и доля в мировом потоке по результатам 2016 года достигла 2,45%. Так что "майские указы" в этой части исполнены.

Что касается второй части вопроса, я не могу назвать происходящие процессы "реформой науки". Реформа — это изменение формы, иногда — содержания, механизмов функционирования системы "сверху". В российской науке происходят более глубокие, сущностные изменения культуры, базовых принципов, и зарождается это внутри научной среды. То, что вы называете реформой, это скорее работа государства по созданию инструментов, адекватных внутреннему запросу возникающей новой научно-технологической, предпринимательской формации.

Наука меняется, приходят новые люди — доля молодых исследователей за последние пять лет увеличилась примерно с 37 до 43%, и все это начинает работать по-другому. Мы находимся в фазе устойчивого роста, период падения результативности, наблюдавшийся последнее десятилетия, пройден. Перейти к фазе роста унаследованные институты прошлой формации вряд ли смогли бы. Вот вы сказали о публикациях, об их количестве как о формальном критерии. А это далеко не формальный критерий — публикации это, по сути дела, научный маркетинг. Никогда не придут инвестиции в страну, если страна на карте мировой науки в какой-то области не видна. В российскую энергетику готовы инвестировать — мы в этой сфере видны, а в российский биотех — вы что-нибудь слышали об этом?

Поэтому, на мой взгляд, как только в российской науке новая культура, которая сейчас и обеспечивает движение показателей вверх, станет доминировать и вытеснит архаичные институты, преодолев непонимание и сопротивление, мы увидим взрывной рост. И я уверен, что за счет грамотного сочетания инфокоммуникационных технологий, законодательных возможностей, помноженных на национальные особенности и преимущества, мы можем пройти путь, который у других стран занял десятилетия, гораздо быстрее.

Кстати, цифры, если мы хотим выполнить ключевой показатель стратегии и достичь объема инвестиций в исследования и разработки в 2% от валового продукта, должны быть гораздо более серьезными. Доля публикаций — не 2,44, а практически в два раза больше, 4,3-4,5%. Патентов — если мы сконцентрируемся в областях приоритетов, даже не по широкому ландшафту — должно быть в 2,5-3 раза больше, чем сейчас. Количество сделок с правами на результаты должно вырасти как минимум кратно — в 10 раз. Все научно-технологические системы, любые развитые экономики, с которыми мы сравниваемся, демонстрируют одни и те же соотношения. Способы, комбинации инструментов и механизмов госполитики, стратегии развития у всех разные, а "оцифрованный итог" одинаков.

А.М.: Еще один очевидный приоритет последних лет — интеграция науки и высшей школы, учебной и научной деятельности, что в Советском Союзе было немного иначе устроено, чем на Западе. Есть ли тут сложности? И какой вы видите здесь, в университетской науке, идеальную модель?

С.М.: Действительно, все было устроено по-другому. Успешный выпускник двигался в аспирантуру, мог дальше продолжить исследования в академическом институте. Это не значит, что не было университетской науки, она была, но доминанта была в другом месте, в отраслях и в академических институтах. Сейчас университетская наука совершенно точно есть: по количеству исследователей она сопоставима с академическим сектором, и там и там больше 60 тыс. научных работников. Но, набрав массу, нужно обретать форму. Поэтому для университетской науки сейчас крайне важна приоритезация. Если в академическом секторе даже по названию института понятно, в чем он силен, то в университетах приоритетов практически нет. Я не имею в виду отдельные университеты,— питерский Политех или томское "созвездие" университетов,— я имею в виду сектор высшей школы в целом. В университетах, наряду с широким полем исследований, где есть физика, математика, химия, право, должны появиться особые приоритеты. Кто-то уйдет в квантовые технологии, в фотонику, кто-то — в робототехнику. Сегодня возникает спрос на "научное лицо" университетов, и, уверен, мы в ближайшие годы увидим появление новых, университетских "центров превосходства". И совершенно точно, приоритезация будет поддержана различными программами, например, через создание центров национальной технологической инициативы. Про идеальную модель — скорее всего это будут сетевые коллаборации университетов и академических институтов, где университет выполняет роль масштабного интегратора, отчасти восстанавливая функции, которые раньше были у отраслевой науки.

Сложности, о которых вы говорите, как ни странно, создал закон об образовании. Вернее, не сам закон, он-то как раз совершенно правильно постулировал единство науки и образования, а интерпретация этой нормы. Менеджмент университетов был к этому не готов и решал проблему единства самым простым способом — задачи преподавания и проведения исследований были возложены на одних и тех же людей. Негативные последствия понятны: невероятная перегрузка и отсутствие масштабных результатов, как в сфере образования, так и в сфере науки. Но предел возможностей человека может быть преодолен созданием системы рационального разделения труда.

В 2014 году Трудовой кодекс разделил понятия педагогического работника высшей школы и научного работника. И сегодня в лучших университетах после разделения началась сборка системы, но уже на качественно новом уровне: сделав науку эффективной, сделав образование эффективным, ректоры выстраивают инструменты их взаимодействия. Поэтому в университетах должно быть научное ядро со своими приоритетами, где люди работают в лабораториях и одновременно влияют на образовательный процесс — создавая новые модули, ведя широкую научно-просветительскую деятельность, выявляя таланты, вовлекая молодежь в исследовательский, инженерный процесс. И должна быть профессура высокого уровня, являющаяся "проводниками" нового знания и организаторами их получения. То есть система науки и система образования должны быть разделены на уровне людей и соединены на уровне системы управления университетом.

А.М.: Вот этот ваш последний тезис действительно вызывал напряжение в вузах, знаю по своему педагогическому опыту.

С. М.: Когда готовились поправки в Трудовой кодекс, градус дискуссии был крайне высок. И основной спор был с ректорским сообществом, которое должно было взять на себя реализацию новых норм закона. За три года картина изменилась — могу привести в пример и Южный федеральный, Урал — везде сформировалось мощное научно-лабораторное ядро, которое обеспечивает конкурентоспособное содержание образования. Студенты с удовольствием работают в этих лабораториях: доля молодых исследователей в университетах достигла 63%. Кто-то остается в науке, кто-то уходит в бизнес, в том числе взлетает со своими стартапами. Когда есть профессионально выстроенная образовательная система, увлекательная и достойная наука, а еще и бизнес-инкубатор, появляется много возможностей для самореализации творческих талантливых людей. И концентрация всех возможностей в университете и приводит к тому самому "научно-технологическому взрыву".

А.М.: У нас действует федеральная целевая программа (ФЦП) "Исследования и разработки по приоритетным направлениям развития научно-технологического комплекса России на 2014-2020 годы". Какие-то проблемы, трудности, шероховатости в реализации этой программы есть? И если есть, то что их вызывает?

С.М.: Речь сейчас лучше вести не о шероховатостях, а о существенном обновлении ключевых механизмов программы в связи с принятием стратегии. Если не ошибаюсь, пункт 33 — в нем речь идет о создании в России системы трансфера результатов из науки в экономику. Это одна из самых сложных связок проблем: проблем слабой договороспособности, сложности и многоступенчатости систем поддержки, неразвитости систем экспертизы, нечеткости и неочевидности правил — все, о чем мы говорили ранее. Модель проведения конкурсов, когда научное или предпринимательское сообщество предлагает тематики, потом экспертные группы их агрегируют, укрупняют, выносят на научно-координационный совет — она слишком сложная для того, чтобы выполнить функцию трансфера, фактически она олицетворяет тот самый "бег с препятствиями".

Я бы выделил три группы приоритетов. Первая — это человек, его качество жизни. Вторая — создание возможностей для человека заниматься творческим, интеллектуальным трудом. Третья группа — освоение пространств, территории страны, космоса, Арктики, Мирового океана

А.М.: Это перекликается с первым вопросом.

С.М.: Точно. Но если мы посмотрим на программу как на инструмент, который подхватывает фундаментальный задел и доводит до патентования, до технологии, когда венчурный или даже обычный предприниматель готов инвестировать туда,— станет понятно, что нужно менять. На последнем научно-координационном совете программы, который под руководством министра прошел в декабре, речь шла именно о таких корректировках. ФЦП занимает уникальное положение: это единственная программа-прослойка между фундаментальными исследованиями и институтами развития, поэтому мы точно сможем ее использовать как повод обеспечить взаимодействие всех финансовых инструментов.

Как следствие, в отношении ФЦП я вижу три задачи. Первая — вовлечение в работу совершенно новых партнеров из новых, платежеспособных областей, которым нужно решение амбициозных задач. Сегодня в программу преимущественно идут те предприятия и организации, которые привыкли к традиционному механизму работы с государством — готовы мириться с длительными конкурсами, массивными отчетами. Для тех, кто создал бизнес на своих идеях, своими усилиями, механизмы программы сложны, непрозрачны и дискомфортны. А ведь медицинские технологии, информационно-коммуникационные технологии, даже, уверяю вас, ритейл — в каждой такой отрасли огромное количество научных задач. Вы не удивляйтесь — торговля сегодня очевидный "заинтересант": "большие данные", искусственный интеллект, технологии безлюдного обслуживания. У предпринимателей есть ресурс, но научные задачи для них слишком высокорискованные, да и необходимого объема свободных средств нет. Кроме того, наука, какой бы эффективной она ни была, не может гарантировать стопроцентного результата. Тем не менее, если результат получен, качественные переходы и изменения рынков неизбежны. Вот нам нужны такие задачи и такие заказчики.

Вторая — сформировать систему конкурсов, которые позволяют "протягивать" фундаментальные заделы до стадии, готовой к инвестициям, и их последующей передачи в институты развития: Сколково, Фонд Бортника и так далее. Решая эту задачу, заодно планируем "разрубить узел" с псевдодублированием финансирования и построить тот самый "лифт идей".

Наконец, третье, самое важное — радикально изменить механизмы экспертизы заявок. Из "внутренней", которая проводилась дирекцией программы, она, даже в отношении уже объявленных конкурсов, станет внешней, с участием фондов, РАН, институтов развития. Экспертиза проектов — прекрасный повод выстроить систему эффективной коммуникации между всеми организациями и органами власти, которые поддерживают науку, технологии и инновации.

А.М.: Вопрос, который, по-видимому, довольно специфичен для России — так сложилось исторически, что у нас были академгородки и иные центры концентрации науки, большинство из которых превратились в наукограды: Троицк, Зеленоград, Протвино, Жуковский. Как вы оцениваете ситуацию с наукоградами и какие здесь стратегические перспективы?

С.М.: Я оцениваю наукограды как точки концентрации интеллектуального, творческого потенциала, там качество людей другое. Но сохраниться в логике, в которой они существовали в 1990-х, 2000-х и дошли до настоящего момента, невозможно. Наукограды имеют функциональную ограниченность — только наука, образование и иногда крупные наукоемкие производства. А современному человеку с головой нужны и другие способы реализации. Мы зачастую противопоставляем сферу науки и предпринимательство. Но те, кто создают высокотехнологичный бизнес, несут в себе то же самое творческое начало. Поэтому у жителя наукограда должны быть разные способы реализации, однако меню возможностей для таланта в наукограде сегодня, к сожалению, маленькое.

Это заметно на примере подмосковных наукоградов — цифры трудовой миграции зашкаливают, во многом потому что те, кто не может найти там интересную работу, ищут ее на другой территории. Если в наукограде не появятся бизнес-инкубаторы, высокотехнологичные производства, увязанные с их приоритетами развития города, мы просто утратим эту уникальную социокультурную среду.

Чтобы стимулировать трансформацию наукоградов, был принят федеральный закон N100-ФЗ. И там за формальной буквой есть очень интересные вещи. Например, в качестве показателей наукограда учитывается не только объем высокотехнологичного производства, но и инвестиции в новые предприятия. Тот, кто это понял и двинулся по пути расширения возможностей, тот выигрывает. Пример — Дубна. Стоит посмотреть на особую экономическую зону, какие там предприятия: от биомеда до многослойных печатных плат и центра обработки финансовых трансакций. Город, обладая хорошим интеллектуальным потенциалом, предлагает и крайне широкий спектр возможностей: можно строить карьеру исследователя в ОИЯИ, можно участвовать в строительстве комплекса NICA, решая инженерные задачи, можно заниматься обработкой "больших данных", создавать системы для "умного города" или тонкопленочные фильтры для медицины катастроф. И этот широкий набор возможностей для людей принципиально меняет характер города, характер среды.

Выбор таких приоритетов для города должен быть сделан с участием всего активного населения и должен быть закреплен документально — в форме долгосрочной стратегии. Уверен, что город, который четко сформулировал, в каких областях он будет жить и работать, каково будет "меню возможностей" для населения, точно имеет шанс на успех. К сожалению лишь 5 из 13 наукоградов разработали соответствующие документы.

Из хороших примеров могу еще назвать Бийск — в их стратегии поставлены задачи федерального уровня: стать городом, в котором создаются функциональные и медицинские продукты питания. Фактически Бийск формирует новый геобренд. Это очень важно, ведь города конкурируют друг с другом, конкурируют за людей, конкурируют за инвестиции, за узнаваемость. Стоит вспомнить опыт Жака Сегела, одного из основоположников европейского пиара, он участвовал в кампании по ребрендингу Ленинграда. Собственно, его находка — известный ролик, который прошел по всем каналам Европы — полет над городом: "Это Париж? Нет. Это Рим? Нет. Это Берлин? Нет. Это Ленинград? Нет. Это Санкт-Петербург. New name of new flame". Он создал очень хорошую школу геобрендинга, и для российских наукоградов это как никогда востребовано — они должны четко позиционироваться со своими продуктами и технологиями как минимум в федеральном масштабе.

А.М. Сейчас международное положение России менее благоприятно, чем было некоторое время назад, у нас имеются очевидные напряженности. Не мешает ли эта политическая ситуация научной кооперации, как здесь обстоят дела?

С.М.: Мне кажется, что не только не мешает, а напротив, способствует научным контактам. Я не профессионал в экономике и не могу сказать, как санкции или контрсанкции влияют на нее, на рынки. Но я убежден, когда возникает конфликт и спор, эта напряженность не может продолжаться долго, постоянно находиться в конфронтации дискомфортно для всех сторон. Согласитесь, нужно искать выход. Когда зашли в тупик, чтобы начать искать выход, нужно сделать шаг назад. А наука — это ровно тот "шаг назад". Наука существует до экономики, у науки есть общие вызовы, общие проблемы. Я могу сказать, что мы в рамках департамента были даже до конца не готовы к возрастающему объему коммуникации, не привыкли к такому количеству запросов по международной кооперации. Буквально недавно, например, достигли соглашения о взаимодействии по трем важным направлениям с Евросоюзом — ВИЧ, туберкулез, гепатит, где и у нас, и у них есть заделы. Например, Россия продвинута в области биомаркеров, диагностики и так далее. Скомпоновав это все с европейскими исследованиями по методам лечения, я уверен, получим проекты, которые действительно отвечают на серьезные вызовы сохранения здоровья нации. Поэтому шаг назад — и международное сотрудничество в науке становится для нас ровно тем инструментом, который способен в будущем преодолеть любые противоречия в сфере экономики.

А.М.: Позвольте личный вопрос: очевидно, что нагрузка у вас гигантская, позволяете ли вы себе хоть на какое-то время отключаться от службы, от служебных обязанностей и как вы проводите свободное время?

С.М.: Ну, совсем отключаться не получается, потому что как только уезжаешь с работы, то, так уж наверное мозг устроен, он начинает из каких-то потаенных уголков извлекать то, что ты забыл сделать. В результате начинаешь писать мейлы, добавлять какие-то мероприятия в календарь.

Тем не менее есть то, что помогает. Спорт — практически ежедневно, во сколько бы ни освободился — в 9, 10, 11 вечера, физическая нагрузка просто необходима. Я сторонник баланса — физические и интеллектуальные усилия должны дополнять друг друга, дефицит в одной сфере обязательно приведет к проблемам в другой.

Если удается, музыка — симфоническая, опера. И еще, очень важно — общение с сыном. Это крайне интересно, позволяет взглянуть на мир, на все, что делаешь, из другого времени: ему 15 лет, и мне кажется, что детей нужно слушать, они знают что-то такое, чего мы не знаем. Это общение позволяет увидеть новую систему координат, не твою из твоего понятного прошлого, а из их не вполне определенного будущего. Он мне в какой-то момент помог в профессиональных вопросах, когда мы спорили о цифровизации сферы интеллектуального права, о возможности использования технологий блокчейн. Для меня это важная тема — министерство является регулятором сферы интеллектуальной собственности. Я спросил, можно ли из цифровых денег сделать реальные. И он мне начал рассказывать: да пап, никаких проблем, есть там qiwi-кошелек, еще что-то. Понимаете, мы несем большой груз прошлого, а они его не несут. То, что для нас кажется преодолением барьера или технологическим достижением, для них и барьером и проблемой-то не является, скорее, совершенно естественным процессом. Поэтому отключаться от подрастающего поколения точно нельзя, или рано или поздно все наши идеи о создании научно-технологической системы окажутся на свалке истории. То, что мы сегодня создаем, это тот мир, который должен быть понятным и естественным для них, а не для нас.

Матвеев Сергей Юрьевич

Родился 15 мая 1973 года, кандидат технических наук. Выпускник (1990 г.) средней школы N7 г. Калининграда. В 1996 году с отличием закончил физический факультет Калининградского государственного университета по специальности "Физика".

Защитил диссертацию по специальности "Математическое и программное обеспечение вычислительных машин, комплексов, сетей и систем" в диссертационном совете Пензенского государственного университета.

Работал на должностях программиста, заведующего лабораторией компьютерной графики, заведующего лабораторией геоинформационных систем, директора Центра новых информационных технологий Калининградского государственного университета. С 2007 года — проректор Балтийского федерального университета имени Иммануила Канта. С 2012 года — заместитель директора департамента государственной научно-технической политики Министерства образования и науки Российской Федерации. С декабря 2017 года — директор департамента науки и технологий Министерства образования и науки Российской Федерации.