Эксклюзивное интервью с Павловым-Андреевичем

Арестованный за очередной перформанс на ежегодном балу Института костюма Met Gala художник Федор Павлов-Андреевич рассказал галеристке Марине Печерской (Pechersky Gallery) о том, как реагирует на его акции публика в разных уголках мира и о том, что сам он чувствует, сидя в стеклянном ящике.

— Федор, пятый перформанс цикла «Foundling» («Подкидыш»), самый резонансный, мы за тебя очень волновались! Расскажи, зачем ты это делаешь?

— На самом деле все, что я делаю в смысле художественной работы,— очень интуитивно. Я делаю то, что мне диктуется, и должен повиноваться, выполнять указания откуда-то, не спрашивая зачем и почему. Объяснить и осознать, что к чему, я могу потом, когда все закончится.

По сути, «Подкидыш» — проверка для публики. С чем она себя идентифицирует? Насколько серьезно к себе относится? Считывает ли окружающий мир как угрозу или как источник новых впечатлений? Публика становится соавтором этой работы, вместе со мной сочиняя ее продолжение, от меня зависит только 20%, все дальнейшее — в головах зрителей. Причем соавторами могут быть как руководители институций, музеев, арт-центров, так и охранники, и просто гости, явившиеся на гала-ужин. Я бросаю «Подкидыша» там, где ему точно не будут рады. Если бы кто-то где-то в одном из пяти эпизодов обрадовался «Подкидышу» и устроил бы вокруг него веселье и танцы, это был бы провал. Но мое счастье и везение в том, что все пять раз мне ужасались и меня выбрасывали. Дважды «Подкидыш» оказывался в самых недрах гламура и роскоши, расцветших на ниве современного искусства. Три раза его не пускали — и ящик перегораживал гостям дорогу прямо на входе, мешал, отвлекал, бесил (одних) и развлекал (других). «Подкидыш» больше не вернется, но впереди новые проекты — ведь теперь я знаю немного больше о зрителе в перформансе. Но все равно что-то еще нужно уточнить. Сейчас, когда «Подкидыш» пережил свой финальный, пятый эпизод, многое встает на свои места.

— Финальный, не шутишь?

— Важно понимать, что пять городов, где прошел перформанс,— это пять городов силы для меня. Венеция, которую я люблю и ненавижу, Москва (с ней такие же отношения), Лондон (город печального холода и тоски по несуществующей родине, центр мирового ростовщичества), мой обожаемый Павлик (Сан-Паулу, столица Южной Америки, полу-Берлин, полу-Бейрут, полу-Нью-Йорк) и, наконец, сам Нью-Йорк.

— Который ты оставил напоследок. Понимал, что все будет непросто?

— Моя задача — выбрать адресата. Место. Музей. Большое пышное событие. И уговорить соратников донести меня до места назначения. Все, с кем я советовался, показывали пальцами на Met Gala. Ну и правда: «подкинься» я на какой-нибудь ужин в MoMA — в чем был бы смысл? Там на выставке Марины Абрамович даже висела моя работа маленькая, они любят перформанс, за что бы им ящик?

— Что у тебя за команда? Кто помогает «подкидываться»?

— Всегда ящик несли четыре парня — как правило, художники, кураторы, люди из мира искусства, мои друзья. Впереди процессии шла прекрасная девушка в вечернем платье, она выступала в роли глашатая. «Так, все расступитесь! Художник прибыл!» — это нужно было произнести громко, «толстым голосом», чтоб сработало. В Венеции сработало отлично. Охрана Франсуа Пино вздрогнула и отступила, барышни со списками понимающе заулыбались. Правда, после охранники утащили ящик в подсобное помещение Palazzo Cini — Пино ведь был в бешенстве,— поставили на попа к стене и принялись истово охранять. Эта картинка — из моих любимых.

— А в Москве?

— В Москве охрана Романа Аркадьевича А. шуток не понимает, поэтому на открытии нового здания «Гаража» ящик взяли в плотное кольцо и сказали: «Так, ребят, все, пусть вылезает». Но в том-то все и дело, что «Подкидыш» всегда испытывает на себе какие-то лучи высокой помощи. И вот вдруг, откуда ни возьмись, является барышня со списками, сама подходит. «А как фамилия гостя?»— «Фамилия его Павлов-Андреевич».— «А, так он в списке, можете проходить».

— Вы любите Сан-Паулу. Какая реакция была у бразильской публики?

— В Сан-Паулу было меньше всего селфи — потому что там люди, перешагивая через ящик, чтобы войти в лифт, который привезет их на званый ужин, даже не смотрели на меня. У богатых бразильцев автоматическая привычка не замечать тех, кто лежит на полу, потому что их очень много, миллионы, и они все чего-то просят. Голый и на полу — это бездомный, бродяга. Я был для них, как ни странно, этим самым.

— И наконец, Нью-Йорк. Все же почему ты выбрал Met Gala? Ведь это событие скорее из плоскости поп-культуры, хоть и проходит в одном из главных музеев Америки.

— Про Met Gala я вообще ничего не знал. Я не очень-то про моду. Но Рей Кавакубо, которой было в этот раз все посвящено, крутая, конечно. И я грешным делом подумал, что стеклянный ящик — это как раз идеальный костюм для такой вечеринки. Там люди приходили, неся на себе кто гнезда, кто полдома, кто в ковер заворачивался, я уже не говорю про наготу, ее было там в достатке. Но полицейская леди, писавшая на меня рапорт, все очень быстро мне объяснила: «Если бы ты был Леди Гагой, мы бы тебя вообще не тронули. Проблема в том, что ты неизвестно кто». И вот в первый раз такое было: сперва, как обычно, все друзья, кого я позвал в соавторы, легко согласились. Зная привычку пугаться в последний момент, я договорился с семью людьми вместо четверых. Утром в понедельник трое соскочили сразу — боялись за свои рабочие визы, все европейцы потому что. Двое, конечно, стали задерживаться на работе. Предпоследний выживший, художник-перформансист, куда более радикальный, чем я, прибыл на место и тут же мне позвонил: «Знаешь, тут кругом копы, а у меня ганджа на кармане, я, короче, сваливаю». Остался один — тоже перформансист — и он-то и оказался настоящим поборником live art. Мы ходили и ходили вокруг с моим другом, оператором Лавуазье Клеменче, и еще с двумя подругами, которые остались до конца, и смотрели: как же пробраться. Тройной кордон. Полицейские на каждом углу, даже в трех кварталах. Часть в штатском, высматривают. Пара тысяч фанатов с телефонами — орут и свистят. И огромная очередь лимузинов со звездами внутри — ждут своей очереди подъехать. Что было дальше, рассказывать пока не могу. Против меня заведено уголовное дело. Адвокаты очень серьезные — но их требование, чтобы я молчал насчет подробностей. Буду молчать — суд только в начале июня.

— Как тебе нью-йоркская КПЗ?

— Могу сказать, что эти сутки стали одним из главных приключений моей жизни. Там не было воды, воду из крана тамошнюю пить нельзя, опасно для жизни, как сказали мне зеки с опытом. А так дают два апельсина в день, маленькую пачку корнфлекса и 200-граммовый пакетик молока, еще раз в день сэндвич с арахисовым маслом. Мне этого все равно ничего нельзя, так что я отлично провел время, медитируя и слушая разговоры в камере,— нас было 26 человек, некоторые спали на полу, остальные на металлических лавках вдоль стен.

— И ты там сидел среди убийц, воров и насильников?

— Убийц там не было, в основном — домашнее насилие (девушке довольно позвонить и сказать, что парень угрожал ей по телефону,— парня сразу возьмут в кутузку, таких было несколько), несколько карманников, пара дилеров, каждый, приходя в камеру, должен устроить небольшую презентацию, рассказать в режиме стендапа, за что он сюда попал. Дальше его оценивают и либо подвергают осмеянию, либо начинают уважать. Меня звали исключительно «my glassbox nigga» и все время допытывались, как я туда поместился. Мой перформанс в этот раз закончился, как мне показалось, только когда я вышел из зала суда через сутки. Ящик остался у полицейских, как я их ни уговаривал. И белая ткань, которой они мгновенно накрыли ящик и в которую меня потом укутали. Это был самый длинный эпизод «Подкидыша» за все пять городов, конечно.

— Что ты чувствуешь, сидя в ящике? Тебе не страшно?

— Я сейчас закончил серию перформансов, которую ты показывала у себя в галерее, «Временные памятники». И вот там мне довольно много времени пришлось провести на большой высоте с минимальной страховкой. В самом последнем эпизоде, «Пайраду» в Сан-Паулу, я провисел на высоте 40 м 7 часов 40 минут, а у меня ведь боязнь высоты очень сильная. Так вот, в ящике мне тоже было не очень приятно, потому как у меня клаустрофобия. Но перформанс для того и существует, чтоб работать с твоими страхами, с твоей внутренней правдой, с твоей честностью.

Возвращаясь к теме «Подкидыша» как произведения, отданного в руки публике. Все, что я хочу сказать: возьмите мое тело, оно теперь ваше. Обращайтесь с ним на свое усмотрение. Если вы полагаете, что это тело — ерунда, выбросьте его. Если оно вам нравится, останьтесь с ним рядом сколько пожелаете. Если вы его боитесь, позовите полицию. Если вам угодно его не замечать, можете перешагнуть.

Следующий проект Федора Павлова-Андреевича в Москве — спектакль «Петрушевская читает + Анданте». Премьера пройдет 27 мая в Центре им. Мейерхольда