Алексей Гусев о ретроспективе Эрика Ромера

В летнем кинотеатре Garage начинается ретроспектива Эрика Ромера, одного из основателей французской "новой волны". За четыре дня на большом экране будет показан первый его цикл — "Шесть нравоучительных историй", каждый сеанс сопровождается лекцией

В великой пятерке режиссеров французской "новой волны" Эрик Ромер был и самым старшим, и самым молодым. Старшим — по возрасту, молодым — по духу. Последние фильмы Риветта или Шаброля сняты людьми пожившими, трезвыми, опытными, за восемьдесят; последние фильмы Годара сняты человеком слегка за восемьсот; и даже Трюффо, стараясь быть вечно молодым, под конец жизни снимал устало и печально. Фильмы Ромера, дебютировавшего в сорок, все сняты человеком под тридцать. Не потому, что они бесшабашны или как-то особенно энергичны. А потому, что легки, ясны и прозрачны.

Вероятно, именно из-за этой прозрачности Ромера в синефильских кругах знают чуть хуже и ценят чуть меньше, чем его коллег по журналу Cahiers du cinema, из которого на рубеже 1950-1960-х в кинорежиссуру пришла та самая пятерка критиков. Он словно бы менее серьезен, чем его сотоварищи, в нем нет ни шабролевского цинизма, ни тотальности годаровского эксперимента, ни фирменного надрыва Трюффо. Хотя Ромер абсолютно серьезен — просто он не хмурится, когда говорит о важных вещах.

"Новую волну", однажды круто переменившую курс истории кино, поначалу вообще называли "бандой Шерера" (настоящая фамилия Ромера). Не потому, что он был старше остальных, и даже не потому, что именно он стал преемником Андре Базена на посту главреда Cahiers. Просто, пожалуй, он полнее других воплощал идеалы, провозглашенные "новой волной". В его фильмах больше свободы, чем в "На последнем дыхании", больше воздуха, чем в "400 ударах", и больше точности авторского анализа, чем даже в "Красавчике Серже".

Ромер остался в тени своих коллег, возможно, еще и потому, что, в отличие от них, его никогда не заботили политика и остросоциальная проблематика. Почти все его фильмы — это истории любовных переживаний. Ромеру, ориентировавшемуся на традицию классицизма, идеальным материалом для рассказа служит состояние души и характера в момент прикосновения человека к гармонии — то есть любви.

Большая часть его фильмографии, в русле все той же классицистской традиции, оформлена как циклы: "Шесть нравоучительных историй", "Комедии и поговорки", "Сказки времен года". Но это не из-за тяги к стройности. На свете все бывает по-разному, ничто не вердикт, все — частный случай, подробная, но краткая повесть. По отдельности любой фильм претендует на утверждение какой-то истины. Однако, будучи собраны в цикл по как можно более необязательному принципу, фильмы начинают уравновешивать друг друга. Что в единственном числе — заповедь, во множественном — декамерон. По сути, ромеровские циклы — продолжение базеновской idee-fixe о глубинном построении кадра: они отменяют линейность повествования, дают возможность множественных ракурсов, придают смыслу объем, а миру — баланс.

Фильмы Ромера, оставляющие ощущение чуть ли не импровизации перед камерой, каким-то чудом, будто сами собой складываются на глазах у зрителя в стройную конструкцию. "Шесть нравоучительных историй" — не слишком удачный перевод названия первого цикла Ромера. Чего у Ромера не сыщешь, так это нравоучения. Рассказывая, к примеру, о соблазне в пятом фильме цикла, "Колене Клер", Ромер неспешно, без нажима, не пропуская при этом ни единой мелочи, показывает механизм, казалось бы, совершенного невинного влечения. Пасторальный пейзаж здесь — не фон, а камертон, тональность мироздания, по которой измеряется человек со всеми его мыслями и поступками. Нужна прозрачность ромеровской режиссуры, чтобы расслышать в гармонии мира едва различимую фальшь.

Летний кинотеатр Garage, 8-11 июня