Они называли себя «Объединенное общество верующих во второе явление Христа». Посторонние, прослышав об их радениях, где верующие заходились в экстатической трясучке, придумали прозвище презрительное, но прижившееся — «трясуны», «шейкеры». Их наставница по имени Энн Ли, уроженка Манчестера, начала проповедовать еще в Англии — но в 1774-м, получив очередное откровение, перебралась с верными приверженцами в Америку, где полвека спустя шейкеров были уже многие тысячи. Хотя особенно приветливой секту назвать было сложно: последователи Энн Ли, уверенные, как водится, в том, что настали последние времена, селились изолированно и принципиально соблюдали строгое целомудрие (так что умножались ряды шейкеров только за счет проповеди и еще за счет воспитания детей-сирот). Сообщаться с инаковерующими, в том числе и по житейским надобностям, они не стремились — и потому сами обеспечивали себя и продовольствием, и одеждой, и прочими предметами обихода. Имущество у них было общее, а всякое проявление в материальном быту тщеславия или пустого украшательства решительно истреблялось.

Не то чтобы мотивированная соображениями аскезы борьба с изнеженностью была чем-то новым сама по себе, конечно. Начиная с еще позднеантичного христианства каждая попытка вернуться к апостольской нравственной высоте (не исключая и протестантизм вообще, и кальвинизм в частности) содержала в себе нормативную атаку на роскошь, излишества и суетность. Но, допустим, от Савонаролы шейкеров отличает положительная программа, разработанная четко и деловито: мы не просто воюем с роскошью, мы обустраиваем наш быт так-то и так-то, на основе внятных и, в общем-то, не чересчур экстремальных принципов. А от эксцессов раннего монашества, граничащих с демонстративным «антиповедением» киников и с упоенным саморазрушением (преподобный Симеон Столпник разводил червей на покрывавших его тело гноящихся струпьях — ну и так далее),— тягой к без пяти минут бюргерской опрятности.

В самом деле, наставления Энн Ли иногда больше всего похожи на практические советы заботливой матери, прививающей детям приличные манеры и добрые навыки. Будьте аккуратны, будьте чистоплотны, учила она, ведь на небесах нет нерях. Держите комнаты в чистоте, благое расположение духа в грязи не возникает. Вещи держите на раз и навсегда для них назначенных местах, чтобы вы их при случае могли найти в любое время дня и ночи, не тратя на поиски драгоценное время. Долой расшитые скатерти, лучше ешьте так, чтобы не заляпать стол.

Обыкновенно пророчицы, почитаемые за Христа, пришедшего воцариться на тысячу лет, учат все-таки в несколько ином стиле. Но тут нужно помнить, что «матушка Ли» из Манчестера. Было ли ее яростное гнушение браком и соитием следствием семейной травмы (ее выдали замуж насильно, дети умерли во младенчестве), не было ли — это все гадания. Но в устройстве ее общины есть еще и пафос протеста против того, как была устроена жизнь рабочих окраин времен промышленной революции, и это-то очевидно. Трущобы, грязь, скученность, повальное пьянство, теснота, миазмы, копошащиеся в сору дети — шейкеры видели в этом не только бытовую бесчеловечность, но еще и бытовое безбожие, что-то вроде блейковских «темных мельниц Сатаны».

При всем том шейкеры совершенно не были врагами технологического прогресса как такового (а ведь есть в Америке некоторые столь же старинные секты, которые нынче не пользуются автомобильным транспортом, не говоря уже об интернете). Только бы он служил все тому же: рациональному труду без видов на личное обогащение, бережливости, аккуратности, экономии времени и сил. К примеру, еще одна известная женщина из шейкерской истории, Табита Бэббит (1779-1853), самолично изобрела циркулярную пилу и оптимизировала производство гвоздей (только не запатентовала эти изобретения, потому что идея единоличного права на интеллектуальную собственность шейкерской морали была совершенно чужда).

Вряд ли первые шейкеры знали что-то существенное о своей современнице Марии-Антуанетте, а если и знали, то наверняка считали французскую королеву распутной Иезавелью,— но в предельно обобщенном смысле основания эстетики у них были похожи. Только для королевы простота и прямолинейность были знаком близости к природе (и элегантный орнамент при этом вовсе не исключался), а для шейкеров — знаком близости к Богу: где просто, там ангелов со сто. Орнамент и вообще декоративность — проявления гордыни, а оклеивание шпоном простенькой древесины — не просто суетность, но и нечестность, обман. Надлежит использовать то, что под рукой, из чего проще получить в итоге крепкую и надежную вещь — клен так клен, сосна так сосна. Очень многие шейкерские изделия впоследствии были заново расчищены и отлакированы, но изначально мастера предпочитали их красить (цвета тоже строго регламентировались) — так легче и так единообразнее. Пропорции должны быть без лишней торжественности, материал, даже самый дешевый, нужно расходовать с умом, вещи призваны в скромности и простодушии служить хозяину — но никак не потакать его самолюбию. Отсюда шкафы и комоды, которые для экономии места можно было поставить в угол или в узкий простенок, отсюда умение ловко оборудовать места для хранения, отсюда стулья, которые можно было развесить по стене и снимать их при надобности.

Да, все это задумывалось как мебель программно бедняцкая. Но, во-первых, сами представления о бедности и роскоши все-таки меняются. Здесь вспоминается один третьеразрядный роман Дюма «из современной жизни», в котором есть обездоленная девушка, скромный цветок чадного Парижа, которая отважно борется с нищетой и все-таки скромно мечтает о красивой жизни. Добродетельные соседи, тоже не богачи, решают ей помочь и вскладчину купить мало-мальски приличную обстановку — «простую, разумеется, но новую и современную». Конечно, из красного дерева, потому что как же иначе? Но увы, в бедном околотке не нашлось красного дерева. И денег на него не нашлось тоже. И пришлось (соберите все свое мужество перед зрелищем настолько ужасающей обездоленности) согласиться на мебель из ореха. «Впрочем, они привыкли обходиться малым»,— добавляет автор, чтобы стало уж совсем слезно, совсем жалостно.

Во-вторых, при всей суровости шейкеров их мебель сейчас видится совсем не как вещи из интерьера Собакевича, где «все было самого тяжелого и беспокойного свойства». Они уверенно предвосхитили то, к чему европейская эстетика неспешно шла-шла через Рескина и «Искусства и ремесла», через «венские мастерские» и Лооса — да и пришла уже в более зрелом ХХ веке. Иные шейкерские комоды или столы выглядят так, что их не постыдились бы ни передовики Баухауса, ни великие скандинавские дизайнеры. Что там, иногда при всей утилитарности эти вещи отдают, кажется, даже ар-декошной горделивостью — настолько тонко и строго безвестные американские сектанты чувствовали пропорции, форму, материал. Теперь шейкеров, почитай, больше нет: последние сто лет община хирела и хирела, сейчас это и не община вовсе — остался только один человек. И множество столярных изделий, превратившихся в музейные ценности и недешевые объекты коллекционирования.

Сергей Ходнев