Венчурных инвесторов принято считать основными игроками в Кремниевой долине и за ее пределами — без них стартапы не смогли бы привлечь финансирование на открытом рынке. Но если в России объем таких денег попросту несопоставим с госфинансированием, то в США все большее число стартапов сознательно стремятся отложить сделку с инвестором, предпочитая работать напрямую с крупным бизнесом, продавая продукт, а не долю в компании.

Татьяна Едовина

По оценке профессора Стэнфордского университета Ильи Стребулаева, с каждого доллара, который американские компании тратят на научные разработки, 82 цента приходится на венчурный капитал, поэтому он стоит "за нетривиальной долей роста США в последние 40 лет".

В США в прошлом году венчурные инвестиции, по данным PwC, составили $59 млрд, было совершено 4,7 тыс. сделок, однако это меньше, чем на пике — в 2015-м ($74,2 млрд). Две трети из этой суммы пришлось на более поздние стадии инвестирования, вложения на посевной стадии составили лишь $2,1 млрд. Больше всего было сделок в интернете ($22,2 млрд) и телекоме ($13,6 млрд), здравоохранение вышло на третье место ($11,1 млрд), и его доля растет.

На российском венчурном рынке, однако, не первый год наблюдается затишье: по данным PwC и Российской венчурной компании (РВК), сумма венчурных сделок в прошлом году составила всего $165 млн, что на 29% меньше, чем в 2015 году. Число сделок при этом почти не изменилось — 184 против 180. 90% инвестиций и 60% сделок пришлось на ИТ, при этом в секторе биотеха было совершено всего 26 сделок на $9,5 млн против 39 в 2015 году (на $18 млн), в секторе промышленных технологий — 21 сделка на $6,1 млн (15 годом ранее на $8,6 млн). Объем доступного капитала также снизился с $2,19 млрд в 2015 году до $410 млн — впрочем, авторы отчета уточняют, что в 2015 году на итоговый показатель повлияла крупная и нетипичная для рынка сделка по выходу инвесторов из компании Avito на $1,2 млрд (без нее падение бы составило около 60%).

"Позвони мне, когда заработаешь $3 млн"

На начальных стадиях, особенно когда новая технология еще не готова к коммерциализации, привлечь венчурный капитал нелегко и в США. "Это заблуждение, что в долине легко найти финансирование. Инвесторы ищут проекты с очень крупной отдачей и возможностями для роста, тогда как привлечь начальный капитал сложно даже выходцам из крупных корпораций",— сетует основатель финтех-стартапа Allowance Manager Дэн Мидер из Сан-Диего.

Серийный предприниматель Кит Коул из Остина рассказывает, что пытался привлечь венчурные фонды к развитию стартапа Waterlens, имеющего уникальную технологию более быстрого и качественного анализа воды, в том числе с буровых вышек. Однако переговоры с фондами заканчивались словами "позвони, когда выйдешь на выручку от $3 млн", говорит предприниматель. В итоге для апробирования технологии и выхода на рынок он использовал $4 млн — собственные средства от продажи другого бизнеса и капитал нескольких друзей.

Такое стремление к высоким темпам роста объясняется, в частности, тем, что венчурным инвесторам приходится компенсировать убытки, получаемые по вложениям в стартапы, которые не удались. В среднем венчурные и private equity фонды в США прибегают к более агрессивным стратегиям инвестирования и стремятся к большему росту стоимости за более короткое время — с горизонтом в три--пять лет, а не семь--десять, как в среднем в Европе, отмечает партнер Momentum Capital Микке Руухонен.

Государство нам поможет

Многие стартапы, занимающиеся разработкой новой технологии или, к примеру, лекарства, для того чтобы начать исследования или разработку опытного образца, привлекают гранты от госагентств, причем их объем может составлять несколько миллионов долларов. Их крупнейшими распределителями помимо Минобороны США является National Institute of Health — исследовательское агентство департамента здравоохранения США, ежегодный объем грантов и проектного финансирования которого составляет $32 млрд.

С 70-х годов, когда конкуренция с производителями из Японии стала более ожесточенной, часть бюджетов госагентств была переориентирована на прямую поддержку компаний, а не только научные исследования в университетах. Последние, в свою очередь, привлекают бизнес в качестве партнеров по разработкам, которые имеют рыночный потенциал. По словам Кена Делани из института FREEDM при университете Северной Каролины, компании могут стать партнерами, что даст им приоритетный доступ к разработкам, либо купить лицензию (компания затем перечисляет университету роялти).

В России госсредства не только остаются основным источником финансирования разработок, но и заметно превышают объем частных вложений. "В год по госпрограммам, включая проектное финансирование, на НИОКР выделяется примерно 600 млрд руб., объем программ инновационного развития госкомпаний — еще около 1,5 трлн руб., институты развития оказывают поддержку примерно на 20 млрд руб., тогда как на венчурном рынке инвестиции составляют в среднем около 10 млрд руб.",— оценивает директор дочерних фондов РВК Евгений Кузнецов. По его словам, на начальной стадии большинству стартапов так или иначе приходится полагаться на гранты и собственные средства: "Без неинвестиционных денег инвестиции не получишь". Так, по данным РВК и PwC, объем грантов в прошлом году сократился и составил $121,4 млн (был выдан 4651 грант) против 6 тыс. грантов на $178,2 млн годом ранее. В основном их выдавали Фонд Бортника — 4075 грантов на сумму $92,3 млн и Фонд "Сколково" — 576 грантов на сумму $29,1 млн.

Более капиталоемкие и наукоемкие разработки на ранних стадиях финансируются в основном за счет федеральных целевых программ, так как венчурным инвесторам нужны готовые решения, применимые в индустрии, либо некоторое подтверждение от потенциального потребителя, что разработка применима на практике, своеобразные "письма о заинтересованности", поясняет начальник управления инновационного развития Московского физико-технического института Дмитрий Гомер. "Если это решение в области ИКТ, то для его создания достаточно команды и доступа в интернет, но этот рынок перегрет, получить венчурную инвестицию сложнее, чем пять лет назад",— отмечает он.

Михаил Эрман, возглавляющий бизнес-инкубатор НИУ-ВШЭ, также отмечает существенную разницу между тем, занимается ли стартап ИТ-решением или более наукоемкой разработкой. Во втором случае значительные по объему гранты на начальной стадии можно получить в Российском научном фонде, Фонде Бортника (до 20 млн руб.), до 100 млн руб. можно получить, если стать участником Национальной технологической инициативы, говорит господин Эрман. Есть и отдельные венчурные фонды, готовые финансировать В перспективные наукоемкие разработки довольно значительные средства, в частности венчурный фонд LETA Capital, рассматривающий инвестиции от $1 млн. Однако ключевым критерием для таких инвестиций является масштабируемость разработки и возможность выхода на международный рынок, к тому же чисто российского капитала в этой среде почти нет, сходятся во мнении Михаил Эрман и Дмитрий Гомер.

Микроскопы в гараже

Все большее число стартапов не хотят зависеть ни от венчурных фондов, ни от государства. Они стараются выйти на самоокупаемость как можно раньше, а внешние инвестиции привлекать, наоборот, как можно позже. "Когда у тебя есть выручка и прибыль, то можно привлечь инвестора уже на совсем других условиях, а не продавать 20% за $50-100 тыс. в самом начале",— говорит один из основателей инкубатора и акселератора Capital Factory в Остине Фред Шмидт.

Это касается не только разработчиков ИТ-решений, но и, к примеру, стартапов в биотехе, где крайне высоки издержки на проведение исследований, а вложения в такие проекты на ранней стадии сопровождаются высоким риском. Как правило, к такой самостоятельности стремятся уже опытные выходцы из крупных корпораций. В Сан-Диего, где только в биотехе работает 600-700 компаний, под них созданы различные сервисы — можно взять в аренду лаборатории с живым материалом, а некоторые инкубаторы предоставляют оборудование взамен на то, что стартап будет работать с их партнерами.

Многие компании работают в совсем небольших помещениях — так, в офисе стартапа Phenovista Biosciences всего три человека, еще десяток консультантов работают удаленно. Как и несколько компаний-соседей по одноэтажному офисному зданию в пригороде Сан-Диего, они занимаются цифровым анализом клеток, что позволяет, к примеру, определить, будет ли опухоль реагировать на определенное лекарство. Бизнес начался с кредита в $300 тыс. на покупку оборудования по программе поддержки малых компаний, довольно быстро компания вышла на самоокупаемость за счет контрактов на проведение исследований для фармгигантов, рассказывает основатель Phenovista Джеймс Эванс.

Разработчики новых лекарств также не спешат продавать долю в своем капитале, а заключают партнерство с крупной компанией — инвестор выделяет траншами финансирование на проведение разработки (к примеру, по завершении определенных стадий клинических испытаний) и получит право на продажу готового препарата, а стартап — некоторый процент от выручки (как правило, 5-10%). Такой стратегии придерживаются в Orphagen Pharmaceuticals, где разрабатывают новые протеины для нуклеарных рецепторов. А стартап Neuropore Therapies, разрабатывающий лекарства для борьбы с болезнью Паркинсона, получил $500 млн от бельгийской компании, когда начались исследования на пациентах (посевные инвестиции составили $20 млн).

Большой фирме это выгодно, говорят предприниматели из Сан-Диего,— гораздо проще работать с поставщиками, чем увольнять и нанимать новых сотрудников, к тому же аутсорсинг дешевле, так как нет такого объема бонусов. В итоге штат крупных фармкомпаний существенно сократился в последние годы, корпорации теперь концентрируются лишь на ключевых исследованиях, говорит Скотт Тэтчер из Orphagen, тогда как для проверки перспективных разработок им проще профинансировать стартап, чем нанимать для этого отдельную команду исследователей.