Послесловие Дмитрия Орешкина к недавним событиям на Тверской

Послесловие к недавним событиям на Тверской

Дмитрий Орешкин

Вопрос о том, хорош Навальный или плох Навальный, оставляем в стороне: дело оценочное, а оценки слишком зависят от информированности и заинтересованности. В сухом остатке наблюдается следующее: его известность растет. Да, в основном со знаком минус, но социологи знают, что негативный рейтинг для политика лучше, чем отсутствие рейтинга.

Тут важно нечто другое. Во-первых, тенденция. У Трампа, например, число негативных оценок всегда было больше, но со временем оно сокращалось. Напротив, у Клинтон всегда доминировал позитив (порой очень сильно, как в бытность ее госсекретарем), но число симпатизантов со временем падало. Во-вторых, надо иметь в виду, что негативная известность в обществе может довольно легко вывернуться наизнанку. Как, впрочем, и позитивная. В России первое было с Лениным (изначально он был известен скорее как смутьян и немецкий агент), а второе — с Николаем II. Искренние патриотические восторги в начале Первой мировой войны через два года сменились столь же массовым неприятием. А некогда всеобщий любимец Горбачев?

Так вот, известность Навального после последних событий выросла — это медицинский факт. Ему в зачет также идет ослабление политических позиций всех более умеренных критиков системы, включая "Яблоко" и не говоря уже о думских "оппозиционерах". Не важно, плохи они или хороши, важно, что их не видно. Они не имеют вкуса, цвета и запаха. А он имеет. Они отсутствуют. А он присутствует. Они функционируют в предложенной сверху повестке дня, а он навязывает свою.

Навальному не позволяют вести избирательную кампанию (уж точно не зарегистрируют), а он уже ведет. Начал раньше всех, ездит и открывает избирательные штабы, всякий раз делая из этого медийное событие. Ему запрещают выходить на Тверскую, а он выходит. Навального упорно оттесняют на политическую периферию. Он в ответ, вместо того чтобы сломаться, радикализируется. Уверенно забирает на свою сторону молодежь, и все казенные молодежные альтернативы ничего не могут с этим поделать. Более того (хуже того?), он так же уверенно выигрывает и само понятие протеста. Еще немного, и он закрепит за собой статус единственного реального оппозиционера.

Да, на этом пути он теряет более консервативный сектор поддержки: на Тверской людей старшего поколения было заметно меньше. Эти люди не любят резких перемен, несогласованных митингов и вождисских мобилизационных экспромтов. У них, надо признать, для этого есть исторические основания. Впрочем, отсутствие на митинге ничуть не означает уход из списка сторонников. Скорее, наблюдается формирование рутинной структуры электоральной поддержки: с молодежным сплоченным ядром, готовым идти на риск ради не очень конкретного, но отчетливого желания перемен, и размытого, но растущего шлейфа потенциальных сторонников. Которые на площадь не пойдут и, может, даже интервьюеру социологической службы на всякий случай соврут про свои симпатии, но в душе все более склоняются к опасной идее о том, что слишком много воровать все-таки нехорошо. Хотя, конечно, мы понимаем, что новые могут оказаться даже пуще прежних, но все-таки совесть тоже надо иметь...

Вот как раз об этом стоит поговорить в первую очередь. Раз в российском политическом обороте опять незаметно актуализируется понятие совести, значит, плохо дело действующих властей. Автор этих строк не принадлежит к числу фанов Навального (о чем в "Огоньке" N 13 за 2017 год уже было доложено). Более того, я считаю его опасным политиком, с отчетливыми автократическими тенденциями и слишком явной готовностью использовать любые средства для достижения поставленных целей. Проблема в том, что в условиях псевдодемократии и псевдоконкуренции только такой человек — нарушающий правила (потому что они же нечестные), все берущий на себя (потому что остальные трусят), идущий напролом, не жалеющий ни себя, ни других,— и может стать альтернативным лидером. Потому что он все делает искренне.

Как искренне клеймил коррупцию белорусских властей молодой и смелый Лукашенко; как искренне стремился к переменам молодой и решительный Ельцин. Как искренне начинал Горбачев. А Ленин, что, разве неискренне брал у Парвуса деньги немецкого генштаба на улучшение жизни российского пролетариата? А молодые социалисты Муссолини и Гитлер разве не искренне разоблачали насквозь прогнившие и погрязшие в торговле влиянием парламентские режимы Италии и Германии? Искренне, еще как искренне — себя не жалея! И народы, верхним чутьем это ощущая, охотно откликались...

Наблюдается формирование рутинной структуры электоральной поддержки: с молодежным сплоченным ядром, готовым идти на риск ради не очень конкретного, но отчетливого желания перемен, и размытого, но растущего шлейфа потенциальных сторонников

Оставим в стороне умствования насчет кремлевского проекта и рассуждения о том, кто и на каком из этажей администрации его поддерживает. Мало ли, сколько там было проектов, этажей и башен. Не в этом дело. А в том, есть ли в России другой человек (другой проект?), готовый рискнуть абсолютно всем — семьей, родительским бизнесом, своей свободой и свободой брата, глазным яблоком (раньше говорили "зеницей ока"), уголовными статьями,— для достижения своей сверхцели. И, главное, почему для достижения этой вполне легальной, конституционной и даже по-своему скучной цели — стать главным чиновником страны — ему приходится преодолевать полосу препятствий, как будто специально заимствованных из русских сказок или героического эпоса.

Эмманюэль Макрон — на год моложе! — стал президентом Франции без отсидок, автозаков, зеленки в глаза и выламывания рук. С одной стороны, там его конституционные права как гражданина и кандидата были защищены реально действующими законами, реально независимыми судами, реальными механизмами правового государства, нормальными избирательными комиссиями и свободным доступом к СМИ. С другой стороны, заполучив статус первого лица в государстве, Макрон прекрасно знает, что он всего лишь наемный чиновник и не более того. Жестко ограниченный в своем потенциальном произволе теми же законами, судами и прессой. А вовсе никакой не вождь, не демиург, не гегемон, не ниспровергатель, готовый пройти огонь и воду, чтобы потом, овеянный пороховым или слезоточивым дымом, в неоновых сполохах рекламных молний и громов воссесть на трон беспредельного Вседержителя. Но ведь именно этого прямо и недвусмысленно требует от претендента на лидерство то ли социокультурный шаблон России, то ли вертикальное устройство действующей власти.

Это уже не проблема беззаконного Навального, неразумной молодежи, кремлевского или вашингтонского проекта, американских печенек и заброшенного к нам иностранными агентами Майдана. И даже не проблема книг, которые следовало собрать бы все, да сжечь — вместе с интернетом и, по совету Сорокина из "Дня опричника", иностранными паспортами. Нет, за этим мерещится нечто более фундаментальное и величественное. То ли Иван Грозный с кровавыми костями в колесе на арене цирка, то ли Иван-дурак с юннатами у вольера Конька-Горбунка в зоопарке.

На социокультурный шаблон валить проще и умней всего. Колея, особый путь, path dependence, историческая траектория, все такое. Но на дворе нынче конструктивизм, и отделываться умными словами все труднее. У всех особый путь. У всех path dependence. Но зачем мелочь по карманам было тырить, по телевизору врать, выпускать Чурова на электоральную площадку и зеленкой плескаться? Предполагалось, что все забудется, перемелется, мука будет. А оказывается, нет, не все. Что-то остается. Может, сразу и не слишком заметное. Так понемногу и формируется траектория...

А про Навального еще Пушкин очень просто сказал (правда, имея в виду Бориса Годунова, который тоже был личностью амбивалентной): "Он смел, вот все — а мы..." То есть больше всех от событий на Тверской проиграл Г.А. Явлинский. Еще вчера конфигурация политической конкуренции в России строилась по линии "Путин и пустота". При этом фамилия пустоты могла быть разной: Зюганов, Миронов, Жириновский. На этом фоне Явлинский смотрелся точно не хуже прочих. С лета 2017 года конфигурация конкуренции меняется. Явлинского просят не беспокоиться.