Как в церкви помогают реабилитации наркозависимых

26 июня — Международный день борьбы с наркоманией и незаконным оборотом наркотиков. В России, по официальным данным, 640 тыс. человек стоят на учете в наркологических диспансерах. По неофициальным данным, около 7 млн человек в стране употребляют наркотики. Более 165 тыс. человек осуждены за преступления, связанные с незаконным оборотом наркотических веществ,— это почти четверть всех заключенных в стране. На 60% выросло число несовершеннолетних наркозависимых за последние пять лет. Такие цифры были обнародованы весной этого года на заседании Совета безопасности РФ. Специальный корреспондент ИД "Коммерсантъ" Ольга Алленова побеседовала с наркозависимыми людьми, которые пытаются справиться с болезнью в реабилитационных центрах Русской православной церкви, где процент реабилитировавшихся граждан существенно выше, чем в государственных учреждениях.

"Я понял, что просто сдохну как собака в сугробе"

С Андреем мы познакомились в реабилитационном центре в деревне Сологубовка Ленинградской области. От Петербурга полтора часа езды, глушь, поле, а в поле — одинокий деревянный храм и пристройка. Вблизи пристройка оказывается довольно большим двухэтажным домом. Входя, попадаю в столовую с длинным столом, в центре помещения — большие иконы. Более 20 мужчин, молодых и не очень, живут по определенному распорядку: утром и вечером ходят в храм, перед едой читают молитвы, дежурные раздают пищу, а после трапезы убирают посуду. Здесь нет уборщиц, они все делают сами. Здесь никого не держат силой — ворота открыты, можно уйти.

Андрею 38 лет, это крепкий мужчина среднего роста с глазами человека, потерявшего все. Кажется, он родился с трагическим выражением на лице. Лишь пару раз во время нашего разговора на этом лице появляется что-то светлое, оно будто преображается. В эти моменты он говорит о своих надеждах.

— Я употреблял больше 15 лет. Тяжелые наркотики, опиум.

Так долго не живут наркоманы, но я почему-то тут задержался. Наверное, Бог просто дал мне шанс.

В Астрахани я попал в центр, где использовали программу "12 шагов" (самая известная в мире программа реабилитации для анонимных алкоголиков и анонимных наркоманов.— "Власть"), мне помогли, я с опиумом распрощался. Но буквально через год появилась другая зависимость — алкоголь. Она у меня в принципе была и раньше, но опиум перебивал. Я, как человек зависимый, нашел себе замену, чтобы уйти от реальности. Алкоголь стал разрушать еще быстрее. Работу потерял, из семьи пришлось уйти.

— А пока употребляли опиум, работали? Никто не замечал?

— Работал. Я работал на буровой, мастером стройучастка... Судосборщиком работал, сварщиком работал... Вы знаете, алкоголик и наркоман умеет пристраиваться. Я поначалу на работе не употреблял, потом стал на работе, думал, что я все контролирую, а никто не видит. Но это развивается, страсть, она по нарастающей ползет.

— И в итоге выгоняют?

— Если просто выгоняют, это еще ладно, но там травматические случаи могут быть. Подвергаешь опасности не только себя, но и окружающих людей.

— У вас были такие случаи?

— Нет, слава богу. Но я был уже близко к этому. Я напивался, попадал в наркологию, выходил оттуда и снова напивался, даже не успевал доехать до дома. Потому что я думал: я выпью немного, просто отмечу, я все соображаю, все нормально. Это такой самообман, он тебя затягивает, как болото. Стало рушиться все вокруг меня. Понимаете, я был уверен, что все контролирую. Я завязал с опиумом. И вот один раз выхожу я с работы, мне дали хорошую зарплату, а утром я просыпаюсь в больнице. То есть я шел мимо магазина, купил себе спиртное, напился, упал в сугроб и чуть не замерз. Но я даже не помнил, как зашел в магазин, понимаете? Только потом стал отматывать, анализировать и понял. Меня нашел участковый, привез домой. Мать отвезла меня в наркологию. Там меня 21 день приводили в чувство, чистили кровь, капельницы. И вот тогда я понял, что это было последнее предупреждение. Что дальше ничего этого не будет. Ни участкового, ни больниц, ни капельниц. Что я просто сдохну как собака в сугробе. В тот момент мне стало уже ясно, что я себя не контролирую. Я не могу работать. Я разрушил одну семью. Потом вторую. Там были люди, которые меня любили, были мои дети.

— Это все из-за наркотиков или алкоголя?

— Какая разница? Любой наркоман — алкоголик, он просто этого не знает. Я тоже не знал. Мне было все равно, чем затуманить сознание. Чтобы как-то убрать эту тяжесть... Не знаю, как вам объяснить. Какая-то тяжесть во мне постоянно была.

Из наркологии я не поехал домой. Попросился на реабилитацию, там, в Астрахани, месяц отлежал. Потом месяц в монастыре жил, ждал, пока меня сюда отправят. Я про Сологубовку уже знал, что здесь таким, как я, помогают.

— Если вы решили прекратить свою зависимость, то почему надо было уезжать из дома? Не хватило бы воли?

— Да, я ехал целенаправленно. За годы употребления я понял, что так просто от этого не избавлюсь. Я лежал в больницах, в реабилитационных центрах, но как только оттуда выходил — срывался. Я там не смогу, мне надо как-то снова все начинать. Убрать этот круг общения, убрать даже вот эту помощь от матери... Я же приходил домой, мне все с рук сходило: мать из милиции заберет, в больницу отвезет, потом денег нет — она даст. Ей меня жалко, а я этим пользуюсь. Только менять, менять себя. Мир вокруг себя изменить я не смогу, а себя попытаюсь. Думаю, раз Бог дал мне этот шанс, значит, еще не поздно. Я каждый день иду в храм, молюсь. Не знаю, как сказать... Я чувствую, что Бог рядом. И что у меня кроме этой поддержки ничего больше не осталось.

— Вы здесь уже четыре месяца, как проходит реабилитация?

— Здесь много всего: трудотерапия, психотерапия, анализирую свою жизнь и поступки, и каждый день в храме на богослужении — это часть программы.

— Что вы делаете в рамках трудотерапии?

— Делаю все. У нас график, дежурим по очереди на ферме, стройферме, в гараже, на лесопилке, в доме. Все это чередуется, сегодня я дояр, послезавтра пастух, через три дня я строитель, а на четвертый день я вообще сплю, книжку читаю.

— Если есть психотерапия, то вы, наверное, пытаетесь понять, почему стали зависимым?

— Я человек активно зависимый, потому что не имею контакта ни с людьми, ни с собой, ни с Богом. И у меня получается так, что я всегда один, я не могу общаться, мне больно жить. И мне легче уходить от реальности, чем в ней быть. Я не умею переживать какие-то эмоции... Я не могу разобраться в себе, в своих чувствах, поступках. Я все время что-то не то делаю и чувствую это... Это с детства началось, с подросткового возраста. Знаете, когда я в первый раз употребил, я понял, что вот так могу иметь контакт с обществом и с людьми, я становлюсь общительный, мне легко. Сейчас я понимаю, что надо сначала разобраться в себе. Научиться себя слушать. А я все это глушил.

— Что будет после этого центра?

— Еще два месяца самоадаптации, и мне надо будет выходить отсюда. Я так давно никуда не ходил... Вообще я родился в Питере, а с пяти лет в Астрахани жил. Думаю, что и в Питере работу найду. Здесь мне спокойнее. Я знаю, куда прийти, если что.

— Ну а улучшение какое-то чувствуете? Чувствуете, что зависимость уходит, что справитесь?

— Я раньше всегда думал, что справлюсь. Теперь не знаю. Думаю, что эта борьба меня со мной будет теперь всю жизнь.

Мне надо просто знать, что со мной происходит, как с этим справляться и куда мне идти. Сейчас это понимание у меня есть.

— А выпить здесь не хотелось?

— Нет, я не знаю даже, почему так. У меня сейчас, может быть, страх. Понимание того, что со мной было. И что если хоть раз выпью, то это конец.

— Здесь в центре много молодых людей, все зависимые. Никто не предлагал вам выпить? Уйти за выпивкой?

— Нет, это подвергает меня угрозе, зачем мне это? Я сам этого человека уберу из своего круга.

— Ну это совсем исключено или все-таки случается?

— Выпить ни разу не предлагали. Все понимают, где мы находимся. И что вылететь отсюда очень легко. Я, может, всю жизнь шел сюда. Зачем мне сейчас так рисковать? Был здесь один инцидент с крепким чаем. Всплыло через неделю — всем запретили пить чай, всю неделю пили один компот. Здесь первое правило — это честность. Если кто-то нечестный, а ты ему помогаешь, то зачем ты здесь? Лучше уйти.

"Жена забрала ключ от квартиры, я достал из машины болгарку и спилил дверь с петель"

Сергею 35 лет, жизнерадостный, активный блондин. В Сологубовке он три месяца, пообщаться с журналистом вызвался сам, мотивировав так: "Если это кому-то поможет, то я могу". Пока мы беседовали с Андреем, он молчал и включился в беседу, только когда услышал вопрос о совместимости работы и наркозависимости.

— На самом деле на работе очень легко употреблять. У нас на заводе иностранное производство, все там современное, охрана адекватная, никто за тобой не следит. У меня в бригаду утром проходил человек, всем разносил курительное, гашиш, все спокойно шли в туалет, курили и дальше работали. Не считалось, что это плохо, все курят, и я курю. С алкоголем сложнее, от алкоголя и координация, и все остальное нарушаются, диалог невозможно вести, тебя сразу вычисляют. А наркотики — хитрая зараза: если ты не специалист, можно и не заметить. Утром планерка, днем работаешь, вечером зажигаешь. Так что по работе проблем поначалу не было никаких. Единственное, что сразу пострадало,— это семейный бюджет. Понятно, что за все надо платить, домой я денег меньше принесу.

— Но на работе проблемы все-таки появляются?

— Человек зависимый хочет всем вокруг казаться независимым. Он входит в коллектив и начинает вокруг себя такую паутину плести, чтобы ему коллектив и работа не мешали употреблять. Он выделяет себе в круг людей определенных, ищет подходы к начальству, хитрит, манипулирует. Ему нужна работа, потому что безденежье мешает употреблению. Ему нужны хорошие отношения вокруг, потому что от плохого он будет бояться употреблять, а это дискомфорт.

Ему нужно обманывать семью, потому что иначе его будут пытаться лечить, а это опять же мешает употреблению. В итоге вся жизнь сводится к одному — к употреблению. Больше ничего не интересно.

Ты все делаешь для того, чтобы тебе не мешали употреблять. Поэтому ты в итоге остаешься именно на той работе, где комфортнее всего употреблять, общаешься именно с теми людьми, с которыми можешь употреблять, а все остальное из твоей жизни исчезает.

— Как вы сюда попали?

— Я пришел в Александро-Невскую лавру на программу дневной реабилитации наркоманов. У них программа почти такая же, как в Сологубовке. Только жил я дома, а днем был в центре. Сразу хороший был результат, я перестал курить, пить, употреблять вот это все, при этом я совмещал еще и работу: с утра в центре, а после обеда работаю. Все нормально шло, с семьей наладились отношения. Но через две недели в завязке я подумал, что все, совершенно здоров в принципе, и мне даже не хочется ни выпить, ни покурить. И я просто подошел к координатору и сказал, что не могу продолжать реабилитацию, мне надо работать, семью кормить, и я не испытываю никакого желания выпить, и уверен, что не буду ничего употреблять. Меня предупреждали, что на самом деле это только кажется, что я могу управлять собой. Я не поверил. Но так и вышло. Я сам не понимаю, как все вышло. Буквально через дней десять я зашел в вагончик к нашему сотруднику, он употреблял амфетамин и проспал. Я стал его будить на работу, разбудить не могу, увидел наркотики на телевизоре. И все. После этого у меня было два месяца употребления, ежедневного. Опять все стало плохо, жена с детьми уходить собралась, меня колбасит.

Я вспомнил, что мне в дневном центре говорили: это только кажется, что я могу все остановить. Но это не я управляю, а оно мной управляет.

Когда я сюда приехал, то в первый месяц вообще отрицал все, что со мной здесь происходит. Мне казалось, это какой-то бред, глупости какие-то. Понимание, что тебе нужна помощь, сразу не приходит. Трудно понять вообще и поверить, что вот это все в твоей жизни — проблема. Так что у меня тут были сомнения. Но, пробыв здесь месяц, я стал замечать, что все новенькие говорят примерно одно и то же: "Да я все сам могу, да я не болен, да если я выпью стакан, ничего не будет, я умею остановиться, я могу себя контролировать, просто вот меня семья не понимает, а так бы я и вовсе не пил". Слушая, что они говорят в первую неделю, я стал вспоминать, что так же думал и говорил. Короче, я как бы увидел себя со стороны.

— То есть они поначалу считают, что один раз можно?

— Ну как, вот обсуждаем Новый год, и начинается: "Блин, ну на Новый год-то как не выпить вина, это ж по-любому... Все ж пьют". В общем, начинаются уговоры, а в голове все само собой наплетается, что выпить можно, что мы можем все держать под контролем.

Сейчас я уже знаю здесь, что это такая болезнь, хитрая, она сбивает с толку, она с тобой говорит, убеждает, владеет тобой. И если ты не знаешь вот эти проявления, все эти ее голоса и уговоры, то ты поддаешься.

— Значит, попытка разрешить себе вино на Новый год — это уловка?

— Да, самообман такой. "Разрешить себе выпить на Новый год" — это уже все, цель сформулирована и поставлена, ага, до Нового года я потерплю, мне надо поработать, устроить все дела, но у меня в голове одна цель — выпить на Новый год. И когда наступает Новый год, вот оно, долгожданное, ты выпиваешь этот бокал, и понеслось. Болезнь заходит с разных сторон. Как человек зависимый, я могу начать, например, с одной зависимости, ну хоть с труда, а прийти в итоге все равно к наркотикам. Вот у меня как раз был такой случай: я начал много работать, закопался в работе, а потом после работы сам не понял, как у меня в руках очутилась бутылка водки. Потом, когда уже я это здесь разбирал, я понял, что хотел употреблять, но загрузил себя работой, чтобы устать, чтобы перебить одну зависимость другой, а в конце концов чтобы у меня были деньги и я смог на них купить выпивку.

— Никаких уступок себе нельзя делать?

— Чтобы остаться трезвым, то да. Я, например, знаю, что стоит мне выпить одну баночку пива сейчас, я тут же закурю, и уже через несколько часов я поеду и возьму себе какого-нибудь наркотика, потому что мне же надо за руль сесть, на работу ехать. Под наркотиком поначалу можно соображать, ездить, на работу ходить, заниматься делами. От этого даже эйфория: никто не видит, не замечает, я крутой, мне хорошо. Я на работе занимался сметами и договорами, и, когда я под наркотиком, мне было легко общаться с клиентами. То есть когда я разговаривал, то даже не напрягался, как игра. Вот если бы я сейчас был в наркотическом опьянении, мне было бы легко давать вам интервью. А я вот трезвый сижу, у меня есть какое-то смущение, стеснение... Мне трудно подбирать слова... Потому что я волнуюсь, это доставляет мне дискомфорт, мне надо напрягаться... То есть на самом деле мне очень трудно дается общение с вами... А наркотики дают возможность делать это легко. Они кажутся решением любой проблемы, но постепенно ты перестаешь видеть грани, они стираются.

— И в этот момент понимаете, что уже не хорошо, а очень плохо?

— Растет толерантность... Если сначала употребляешь достаточно редко, аккуратно, то потом теряется просто осторожность, теряется чувство меры, растет потребность в наркотиках, их становится все время мало... Я стал очень часто выслушивать критику от клиентов потому, что я безответственно стал относиться к работе... Какие-то важные вещи стал пропускать. Где-то не доделал, где-то просто полностью своеволие. Ответственность куда-то ушла, стал подставлять людей. Потом семья... Жена, дети постоянно мне об этом говорили, я стал орать на них, уходить из дома. Последняя моя пьянка закончилась тем, что жена забрала ключ от квартиры, я достал из машины болгарку, включил ее в подъезде и спилил дверь с петель, чтобы зайти домой. Вот это для меня было делом принципа: как это так, меня не пускали в мой дом... Я перестал звонить отцу, потому что на меня обижаются родители... Я не понимаю, почему они на меня обижаются: вроде работаю, зарабатываю, чего на меня все сердятся? Ерунда какая-то. В общем от того, что все это происходило, мне становилось еще хуже. Мне казалось, меня все не понимают, весь мир от меня отвернулся, и я стал еще больше употреблять в итоге. То есть это какое-то колесо. Я понял, что уже не могу насытиться одним наркотиком, он мне уже ничего не дает, но и без него я не могу.

Были случаи: просыпаюсь, у меня есть наркотики, алкоголь, а понимаю, что мне плохо, я выпиваю, мне лучше не становится, мне становится еще хуже, я выпиваю еще, курю еще и довожу себя до животного состояния, чтобы просто отключиться и все. И это день за днем.

— И денег на это надо все больше?

— Знаете, тут уже деньги не играют большой роли. Ну есть деньги — будет дорогой наркотик. Нет денег — будет дешевая алкогольная продукция.

— А если совсем нет?

— Я такого не знаю, заработать в Питере всегда можно. Ну, конечно, когда все честные способы заканчиваются, то есть в долг взять не у кого, банки кредиты не дают, с работы уволили, остается распродавать имущество. А когда свое распродал, то глаз и на чужое смотрит. Я до этого не дошел, но видел тех, у кого все это было. Хотя и я близко к этому уже был. После последней пьянки меня на учет в наркодиспансер поставили, теперь придется менять работу, допуск не везде дадут. Но, может, оно и к лучшему. Слава Господу, что жив остался.

— Вас уволили?

— Нет, с завода я сам уволился в конце позапрошлого года. Кризис, машины стали плохо разбирать, зарплата упала. Но я скажу так: если хотите работать, то работы вообще много, особенно здесь, в Питере или в области. Я стал заниматься строительством, это хороший бизнес. На заводе, даже когда оставался в две смены, я не получал столько, сколько можно заработать, строя баньки в частном секторе. Так что в этом я никакой проблемы не вижу.

— Вы здесь уже три месяца, семья ждет?

— Надеюсь, ждет. По крайней мере так говорят. Раз в две недели жена приезжает, дети.

— А что потом? Через три месяца пойдете на социальную адаптацию?

— Хотелось бы. У меня планы меняются каждую неделю. Я месяц назад вообще в Крым собирался переезжать. Теперь передумал: мне это уже не надо, я уже прожил это будущее, у меня теперь другое. Вообще я так понял, что лучше планы не строить. Потому что будущее получается не таким, как я его вижу в планах.

"У нас неприлично высокий процент реабилитировавшихся"

Клирик храма Святых Царственных Страстотерпцев на станции Сологубовка Алексей Жигалов — молодой, худой священник в рясе — замещает настоятеля храма протоиерея Александра Захарова, который десять лет назад и решил открыть здесь дом для спасения алкоголиков и наркоманов. Началось все с обычного дела: священник пригрел при храме двух бездомных и пьющих. Весть о теплом месте быстро разошлась, и в Сологубовку стали приходить те, от кого общество отвернулось. В 2012-м центр был официально открыт, финансируется он Санкт-Петербургским благотворительным фондом "Диакония", а священник Алексей Жигалов им руководит.

В 2014 году здесь построили жилой корпус на 24 места. Курс реабилитации занимает шесть месяцев, после чего люди, прошедшие курс, возвращаются в обычную жизнь, но остаются в программе социальной адаптации. За последние пять лет через реабилитационные центры фонда "Диакония" прошло около 500 человек.

Священник Алексей Жигалов сидит вместе с нами в круге, пока я общаюсь с живущими в центре людьми. Когда я задаю вопрос, не хотелось ли кому-то из моих собеседников уйти отсюда раньше срока, руку поднимает священник: "Мне хотелось".

— От вас такого ответа не ожидала.

— Как и в любой помогающей профессии, мы также испытываем синдром эмоционального выгорания. У нас здесь сейчас 26 человек, а кроме этой есть и другие площадки. В общей сложности у нас в фонде одномоментно получают помощь около 70 зависимых. Почти у каждого есть родственники, которые также нуждаются во внимании. Плюс еще коллектив, более 30 сотрудников в организации. И всем им нужна помощь священника. Конечно, минутная слабость проходит, когда вспоминаешь встречи с нашими выпускниками.

Каждый год мы проводим встречу выпускников, где-то человек 300 приходят, с женами, с детьми, здоровые, трезвые, счастливые — вот от этого настоящая глубокая радость.

— А для вас, как для священника, это обязанность — работать с наркозависимыми? Основная-то ваша работа — это служба, исповедь, причастие, крестины.

— Это церковное послушание. У нас здесь в приходе базируется отдел по противодействию наркомании и алкоголизму Тихвинской епархии, и я его сотрудник. Отец Александр, настоятель храма,— руководитель этого отдела, и мы вот уже пять лет сотрудничаем с фондом "Диакония" как раз на предмет организации и реализации помощи наркозависимым. Наш храм — это место, связанное с конкретной проблемой. Родственники людей зависимых нас уже знают, к нам уже едут за конкретной помощью. Есть в Петербурге батюшка, он служит в центре, к нему в храм ходят актеры, постоянно я там кого-то встречал. Приходят, спрашивают совета. Такое место. А здесь у нас место, которое занимается помощью ребятам, зависимым от алкоголя и наркотиков. И конечно, они идут к нам как к профессионалам в этой области. Вы уже, наверное, поняли, что мы работаем не просто по принципу "молись, трудись, и все у тебя будет хорошо". Нет. Мы говорим о сотрудничестве человека и Бога. Человек должен сам делать многое для своего излечения. Бог ничего не сделает за человека, без воли и желания самого человека.

— Чем вы руководствуетесь, когда лечите людей от зависимости?

— В основе нашего курса реабилитации лежит авторская программа "Метанойя", разработанная нами. В ее основе многолетний опыт коллег: это и катехизация, и Миннесотская модель лечения зависимостей, и психотерапия. А руководствуемся мы верой в Бога и пониманием, что человек пришел в эту жизнь не для того, чтобы умереть от наркотиков.

— Какой результат у вашей программы? Вы сравнивали ее эффективность с тем, что делают светские центры?

— У нас неприлично высокий процент, и если мы его будем озвучивать как конечный результат, то, может быть, официальная медицина забросает нас камнями. У нас нет длительного, диспансерного наблюдения, и мы можем оперировать только теми цифрами, которые у нас есть на выходе ребят из процесса и пока они находятся в сопровождении. Это примерно год-полтора после реабилитации. Они живут уже дома, но поддерживают контакт с нашими специалистами.

— Так какой процент?

— 60%.

— Реабилитировавшихся?! А по данным Национального научного центра наркологии, только 9% реабилитируются.

— Да, это очень высокий процент. Но мы не всегда знаем, как потом складывается их жизнь.

Нам не хватает какой-то серьезной социологической, статистической базы. С кем-то связь есть, с кем-то она пропадает. У нас же география помощи — 50 городов. Люди приезжают отовсюду. Но повторюсь еще раз: реабилитировавшимися считаются те, кто не употребляет в течение года, а мы первые год-полтора поддерживаем контакт со всеми, и статистика наша выводится именно из этого срока.

— Люди, которые живут в центре, могут отсюда уйти?

— В любой момент.

— Они могут общаться с родными и близкими?

— Первый месяц они не могут пользоваться телефоном, а после один раз в две недели они могут позвонить родным, но для этого надо написать заявление с мотивацией. Человек должен сам понимать, для чего он звонит.

— А родные могут приехать сюда неожиданно?

— Конечно, могут, но, как правило, поводов для неожиданных визитов нет. Все родственники знают номер телефона руководителя центра. Каждый человек прикреплен здесь к конкретному консультанту по химической зависимости. Телефон консультанта тоже есть у родственников. Консультанты сами когда-то были наркозависимыми, они хорошо понимают состояние всех, кто здесь находится, и их родных. Поэтому приехать-то можно, но лучше для начала созвониться с консультантом. Он знает состояние своего подопечного и знает, полезно ли ему сейчас встретиться с семьей или он после этой встречи сорвется и уедет. Но вообще сюда едут те, кто о нас уже знает. Прежде чем привезти сюда своего ребенка, люди заходят на сайт, наводят справки, приезжают, смотрят центр. Здесь можно пожить день, чтобы осмотреться.

Наркозависимость — это болезнь семейная. Употребляет один, страдает вся семья. Поэтому работа с родителями тоже важный аспект нашей программы. У нас в фонде "Диакония" есть группа для родственников, каждую пятницу вечером приезжают те, у кого есть возможность. Мы настоятельно рекомендуем родителям посещать наши группы, потому что родители сами должны понимать, с чем столкнулись их дети. К сожалению, для большинства родителей наркозависимость их ребенка — это результат дурного влияния улицы или потому что он такой балбес, слабовольный, слабохарактерный, никчемный и тому подобное. И никто даже не подозревает, что наркозависимость — это просто диагноз заболевания, которое надо лечить. И мы об этом с ними говорим.

— А попасть сюда может любой? Или очередь?

— Мы берем всех желающих, если есть места. Программа рассчитана на полгода, места освобождаются регулярно. Иногда надо неделю подождать, иногда месяц. Вообще таких центров, как наш, немного. По всей России чуть больше 70 церковных реабилитационных центров. А потребность в них огромная.

"Меня вообще окружали одни наркоманы. В итоге я остался один"

Сергею 32 года, он уже прошел курс реабилитации в дневном стационаре "Лавра" координационного центра по противодействию наркомании и алкоголизму Санкт-Петербургской епархии и теперь приходит сюда по собственному желанию — на встречи с психологом. Дневной стационар работает в одном из корпусов Александро-Невской лавры, сюда приходят как наркозависимые, так и их родственники. С Сергеем мы проговорили около часа в коридоре корпуса, пока в соседнем кабинете за дверью его мать общалась с психологом в группе родственников наркозависимых.

— Употребляю я достаточно давно. Больше 15 лет. В основном амфетамин, допинг. Начиналось с разных таблеток для дискотек, а потом пошло-поехало. Была у меня подружка, которая поссорила меня со всеми друзьями-наркоманами, а потом сама со мной поссорилась. Она тоже наркоманка. Меня вообще окружали одни наркоманы. В итоге я остался один. Ходил только к барыге, к дилеру своему. Но он меня подставил и сдал полиции. Сказал им, что я у него купил наркотики, и меня взяли за хранение. Я был в тупике. Ждал суда. Ни друзей, ни помощи. Мать предложила мне пойти сюда, в группу реабилитации. Ну сначала детокс надо пройти в больнице, потом сюда. Я все сделал, пришел. Стал ходить на группу. Это для меня было что-то из другой жизни. Сначала я воспринимал это как баловство какое-то. Потом стал серьезнее относиться. Мы много общались с психологами, общались в группе, оценивали свои поступки, я составлял свой портрет, стал смотреть на себя со стороны. Частью программы было участие в богослужении, поначалу мне было трудно, но сейчас я сам хожу, хотя программа закончилась и меня никто не заставляет. Консультанты наши сами были наркозависимыми, они не по книгам это все знают. Константин Александрович в прошлом наркоман, алкоголик, а сейчас психолог, уже 17 лет преподает. И я вижу его и понимаю, что можно преодолеть зависимость. Главное — это не съезжать с намеченного пути, держаться за него, даже если земля ползет вниз, а ты держись и иди вверх.

Даже если тебе лень, даже если кажется ерундой, а просто надо делать то, что задумано. Сколько раз у меня так бывало: на полпути уже тупик, чувствую, что ерунда это все, не хочу, не верю.

Но приходишь, сидишь со всеми в группе, что-то пишешь, говоришь, а потом, оборачиваясь назад, понимаешь, что ты уже немного другой, что это усилие над собой вознаграждено.

— Как же вы справлялись? Ведь жили-то дома, вся среда вокруг прежняя, а вам надо менять жизнь.

— Спасала тогда меня рыбалка. Я живу рядом с Невой, ходил рыбачить постоянно. Отвлекало хорошо. Не работал я долго, а потом предложили мне на полставки в епархию, подсобником. Готовлю залы к конференциям, мероприятиям.

— А что с судом?

— На суд пришел Константин Александрович и ходатайствовал за меня. Мне дали три года условно... Я вот сейчас посещаю Федеральную службу исполнения наказаний, отмечаюсь раз в месяц.

— Вы говорите, что не работали долгое время. А где брали деньги на наркотики, если не работали?

— Деньги... деньги... Они чудесным способом всегда находятся, если честно. Вот если очень захочешь, по-любому через два-три часа найдется человек, который проспонсирует. Например, он тоже хочет, но не знает, где взять, а я знаю. Вариантов много.

— А здоровье как? После 15 лет наркотиков?

— Ну как. Я употреблял систематически. Не ешь по три дня, не спишь, только куришь сигареты. Иногда после такого трехдневного марафона здоровья хватало до кухни дойти, чтобы что-то съесть там и доползти до барыги. Сейчас я бегаю утром, занимаюсь спортом вечером.

— Семья есть у вас?

— Нет. Кому нужен такой наркоман?

— А родители?

— Мама есть, с ней и живу. Мама, собака и кошка.

— Вы уже закончили реабилитационный курс, уже можете считать себя выздоровевшим человеком?

— Знаете, я так понял, что выздоровевшим я уже никогда не буду. Это зависимость навсегда. Но я могу с этим бороться.

Восьмой месяц трезвости у меня идет. Я хожу по средам на беседу к психологу, к Константину Александровичу. Могу и в понедельник прийти к другому психологу, Олегу Владимировичу. Дверь всегда открыта. Постоянно что-то новое открывается для меня. Так что это только начало пути. Жить становится интереснее. Я с удовольствием просыпаюсь в семь утра, делаю пробежку с собакой, еду на работу, после работы опять пробежка, занимаюсь с гантелями. По выходным, если погода хорошая, на рыбалку, это мне интересно, постоянно меняю снасти. Все это точно лучше, чем та жизнь в постоянном поиске наркотиков.

— А тяга исчезла?

— Да, уже не тянет. В первые месяцы, кроме наркотиков, ничего не интересно, ничего не хочется делать. И важно вот эти четыре месяца преодолеть, чтобы начать процесс. Нельзя останавливаться, чтобы не скатиться вниз... Надо постоянно что-то делать для себя, постоянно в развитии надо находиться. Но сейчас у меня есть страх, что вдруг люди вернутся, с кем я потреблял долгое время...

— И затянут обратно?

— И затянут обратно. Я боюсь, что может возникнуть желание поэкспериментировать, вспомнить эту первую эйфорию. Я заведомо знаю, что это провальный шаг. Но я боюсь.

— Есть в вашей жизни что-то, что может заменить эту эйфорию?

— Сейчас у меня стабильное, ровное состояние, мне хорошо. Я боюсь этих всплесков, боюсь сорваться, чтобы выйти на этот пик, потому что за ним пустота, смерть, я это сейчас точно знаю. Я видел людей, которые умирали, и про них никто не вспоминал, как будто это были не люди, а мусор. Бывший мой коллектив, с которым я употреблял,— они все исчезли в тот момент, когда надо было мне помочь. А незнакомые мне люди вызвались помочь и помогли, даже приехали на суд ходатайствовать за меня. Я на всю свою жизнь другими глазами посмотрел. До этого к лавре не очень-то относился, с пренебрежением, потому что здесь всякие бродяги, попрошайки сидели. А сейчас я этого не замечаю, я в них вижу людей, которым не повезло когда-то, как и мне. Оказалось, что здесь внутри совсем другая жизнь кипит. И здесь у меня поддержка. Очень сильная. С отцом Максимом (руководитель координационного центра по противодействию наркомании и алкоголизму отдела по церковной благотворительности Санкт-Петербургской епархии протоиерей Максим Плетнев.— "Власть") можно всегда поговорить. Любой жизненный вопрос или что там накопилось в душе можно обсудить с консультантами, они всегда отвечают на звонок, я могу звонить в любой момент.

— Своих бывших друзей вы ни разу не встречали?

— Встречал, конечно, мы в одном районе живем. Были моменты: подойдет, предложит, я разворачиваюсь и ухожу. Я понимаю, чем это чревато. У меня условный срок. Меня, может, этот условный срок и сдерживал в такие тяжелые моменты. А потом уже мозг включается, и понимаешь, что молодец, все правильно.

— Каким видите свое будущее?

— Я вижу и представляю, а на самом деле все не так получается. Совсем не так, все по-другому. Никогда не получается так, как я хотел. Все имеют свой путь, на все воля Божья. То, что я себе представляю, не всегда хорошо и правильно, поэтому я просто молюсь, чтобы Бог дал мне силы.

"Ствол нашей программы — это модель терапевтического сообщества"

Татьяна Ермошина, психолог координационного центра по противодействию наркомании и алкоголизму при отделе по церковной благотворительности и социальному служению Санкт-Петербургской епархии Московского патриархата РПЦ, работает с наркозависимыми в дневном стационаре при Александро-Невской лавре по программе "Городской буксир".

— Чем ваша программа отличается от известной программы "12 шагов"?

— "12 шагов" у нас не применяется, но после прохождения реабилитации наши воспитанники могут посещать собрания сообществ анонимных алкоголиков и наркоманов. Мы же используем комплексный подход. Этот подход включает как церковную практику: духовные беседы со священниками, катехизацию, литургическую жизнь, так и современные психотерапевтические воспитательные методики: групповую и индивидуальную психотерапию, трудотерапию, арт-терапию.

В нашей программе очень важно, чтобы человек признал свою зависимость, и дальше мы используем классическую психотерапевтическую модель, прописывание заданий, дневник чувств, чего нет в "12 шагах".

— Чем ваша модель отличается от программы "Метанойя", которую применяют сейчас в Сологубовке?

— Мы много упражнений привнесли из своего собственного опыта. У нас есть психологи разных направлений, кто-то психоанализом занимается, кто-то — арт-терапией, я, например, веду кроме классической программы психодраму (проигрывание различных ситуаций.— "Власть"). У нас живая программа: мы не стоим на месте, что-то можем менять, добавлять какие-то модули. Если говорить образно, то ствол нашей программы — это модель терапевтического сообщества, а ветки и листья мы добавляем по желанию.

— А как религиозная составляющая вписывается?

— Сначала мы реализуем психотерапевтическую программу, это естественно. Человек сначала должен осознать себя на физическом уровне, понять, что он от этого недуга может избавиться физически. Для этого есть обязательное требование к детоксикации в условиях стационара. Когда ему стало чуть получше, острая стадия абстиненции прошла, тогда он может начать решать какие-то минимальные психологические проблемы, и подключаются психологи. Вместе с психологами работают и священники, занимаются катехизацией. И одним из итогов нашей программы является то, что человек осознает свой путь к Богу.