Через сто лет после Лютеровых тезисов европейских интеллектуалов будоражил новый и скандально загадочный феномен. По рукам ходила серия анонимных памфлетов («Слава братства», «Исповедание братства», «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца»), которая рассказывала о некоем братстве Розы-Креста — содружестве хранителей истинной мудрости, безупречно христианской и притом вобравшей в себя Платона, Пифагора, Зороастра и чуть ли не всю потайную ученость Средиземноморья.

Братство, утверждали брошюры, основал не то в XIV, не то в XV веке ученый муж по имени Христиан Розенкрейц, великий, но никому не известный. Однако сама премудрость Розы-Креста, мол, древняя и всеобъемлющая: Бог открыл ее Адаму и Еноху, Моисею и Соломону. Язык манифестов был предсказуемо темен и возвышен, а тон так многозначителен, что поневоле возникало ощущение, будто неизвестный автор в самом деле только чуть-чуть приподнял завесу, за которой сокрыты безусловные тайны бытия, ему-то, автору, доподлинно известные.

Не то чтобы похожей литературы тогда совсем не было, но братья очень уж настойчиво утверждали, что настоящие таинства натуры только у них, остерегайтесь подделок. И сулили человечеству некие великие перемены в скором будущем.

Конец XVI, XVII век вообще время всевозможных обществ: тайных, полутайных, явных. Чаще всего, конечно, вполне явных, хотя не всегда без какой-нибудь эзотерической подкладки «для своих». А что делать — рыцарские (а в половине Европы и монашеские) ордены уходили в прошлое, структура городского социума с цехами и гильдиями тоже на глазах менялась — как и средневековое устройство ученого мира. Культура двора как перекрестка важных и бонтонных социальных контактов появилась, но вот ренессансная идея двора как средоточия учености, где суверен с приближенными, обсуждая Стация, переходят на латынь, а смакуя Каллимаха — на древнегреческий, уже начала меркнуть. Пусть не всюду. Но количество людей, которые строили «свой круг» на потребности обсуждать Ямвлиха или Филона Библского, течение звезд или новейшую эстетику, в любом случае уже не вмещалось в границы типичных придворных кружочков. А культура салонов, ученых и литературных, еще только-только начинала складываться.

Отсюда итальянские «академии» — бесчисленные подражания флорентийской Платоновской академии, когда аристократические, когда интеллигентские клубы с трескучими названиями. «Академия невидимых», «Академия зачарованных», «Академия воспламененных», «Академия наставленных». Они-то были, но кто их сейчас вспомнит — ну вот разве что общеитальянская академия наук, возводящая свое происхождение к одной из них, по традиции называется «Академия рысьеглазых», Accademia dei Lincei.

Но отсюда же, собственно, и розенкрейцеры, с которыми совсем другая история. Их вроде как и не было — и одновременно они существовали. Они были расточенными одиночками — и одновременно корпорацией мудрецов, направлявшей мировой прогресс: никак не меньше.

Ответственность за появление трех розенкрейцерских манифестов взял на себя ученый лютеранский пастор по имени Иоганн Валентин Андреэ, утверждавший, что это была просто мистификация. И якобы даже отчасти пародия на охвативший ученые круги Европы оккультистский раж. Нынешняя наука, внимательно изучившая наследие самого Андреэ, его наставников и интеллектуалов из его круга, в основном склонна или признавать его авторство, или считать, что манифесты появились примерно в той же среде. Нынешние любители тайн, разумеется, уверены, что Андреэ врал — либо в собственных интересах, либо ради того, чтобы дополнительно законспирировать розенкрейцерское братство. Но и тогда, в XVII веке, на его разоблачения просто не обращали внимания: розенкрейцеры, словно подпоручик Киже, зажили богатой событиями жизнью.

Лучшие умы Европы буквально рвались в столь славную компанию. Убедившись, что вступить в братство несколько затруднительно (примерно как испечь картошку в нарисованном очаге папы Карло), одни множили в своих книгах завуалированные призывы: братья, да посмотрите на меня, обратите внимание, я вам верю, я свой. Другие просто намекали, что в число избранных уже попали. Были во множестве, наконец, и те, кто формально в ряды братьев Розы-Креста не стремился — и тем не менее приветствовал тот великий переворот, который они якобы предпринимали.

Конечно, лоскутное одеяло премудрости, которую демонстрировали розенкрейцерские трактаты,— не изобретение Андреэ, а плод большой европейской традиции тайных наук, которые вообще-то процветали до того вполне явным образом. Уж сколько церковных авторитетов громило астрологию, но короли все равно ни мост заложить, ни дату коронации назначить не хотели, не посоветовавшись предварительно со звездочетами. Ренессанс добавил к узкому кругу известных дотоле позднеантичных и арабских источников огромное количество нового материала — каббалу, египетские мистерии, вавилонскую магию, трактаты из «Герметического свода». К началу XVII века вроде бы эзотерические постулаты («то, что внизу, подобно тому, что вверху», родство планет и металлов, человеческих гуморов и стихий) были уж настолько ходячей монетой, что даже не знаешь, с какой бы современной мудростью это сравнить. С психологическими советами из женских журналов разве что.

Другое дело, что приоритеты теперь были расставлены иначе. Так, царицей наук оказывалась алхимия — которая, настаивали розенкрейцеры, является прежде всего духовной практикой, а не вульгарным поиском дармового золота. И процесс «великого делания», в котором преломлялись все космические тайны, розенкрейцеры и их имитаторы описывали с такой новой изощренностью, с такой эрудицией, с таким нагромождением аллегорий и символов, каких не бывало прежде.

И все же как не споткнуться о тот факт, что задолго до выхода первого розенкрейцерского манифеста был всем известен один символ, объединявший пресловутые розу и крест. И это была личная эмблема Лютера.

Любители конспирологии, естественно, истолковывают это в том смысле, что Лютер был из этих невидимых братьев. Но на самом деле все проще. Манифесты 1614-1616 годов можно приписывать Андреэ, а можно не приписывать, однако то, что они возникли именно в протестантской среде,— непреложный факт. И их, по сути, главный посыл — продолжение Реформации. Да, Лютер и его последователи указали широким массам путь к правой вере, но мир по-прежнему разделен, на истинное учение воздвигаются гонения, и вообще в воздухе носятся нехорошие предчувствия (Тридцатилетняя война и в самом деле была уже при дверях). Значит, нужна еще одна реформация, духовная, которая объединит на радость страждущему человечеству истинную веру и истинное знание. Такое достигается не массовой агитацией, а, напротив, тихим и сосредоточенным трудом, и потому легенда о прячущихся братьях-мудрецах выглядит настолько нужной и актуальной, что ее принимают всерьез.

Если учитывать более ранних авторов, которым розенкрейцерские идеи многим обязаны (вроде Генриха Кунрата и Джона Ди), то в совокупности получается литература колоссального объема. Как минимум три поколения интеллектуалов, выходит, тратили свою единственную жизнь на какие-то чудаческие бредни. Философский Меркурий, удержанный в полете золотым сульфуром, жрецы Ио и Деметры, описывающие в Египте Платону дерево сефирот, изумрудный дракон, которого в реторте губят Феб и Цинтия и который в результате гниения превращается в алого двуликого льва, трансмутация элементов под дыханием истинного Азота, которая к удивлению ангелов и планетарных духов должна отозваться чем-то политически важным, что предсказано явлением новых звезд в Лебеде и Стрельце, идеальное государство, устроенное по велениям Гермеса Трисмегиста. Если есть в развитии человеческого знания победительная прогрессистская логика, то где она здесь, спрашивается?

Но в действительности европейская наука с ее положительными триумфами экспериментального знания многим обязана именно розенкрейцерскому импульсу. Одним из тех, кто бредил идеями этой странной ученой утопии, был Фрэнсис Бэкон, да и вообще Англия следила по конфессиональным и политическим причинам за розенкрейцерским бумом в Германии особенно внимательно. Вплоть до того, что именно в Британии философы и естествоиспытатели решили: если непонятно, где же обретаются эти незримые мудрецы, давайте мы сами будем их изображать. И создали Невидимую коллегию, которая после Реставрации возродится уже как Королевское общество: то самое, с Робертом Бойлем, Кристофером Реном, Дени Папеном, Исааком Ньютоном и прочими достойными людьми из школьных учебников.

Сергей Ходнев