Дирижер Владимир Федосеев рассказал Александру Трушину о деле всей жизни и своих учителях

Дирижеру Владимиру Федосееву — 85. О музыке, школе жизни и времени он рассказал в интервью "Огоньку"

— Владимир Иванович, как бы вы назвали ваш возраст? Возраст итогов? Работы? Размышлений? О чем вы думаете вечером после больших концертов?

— Скорее, время размышлений. Мой путь очень долгий и трудный. Было много преград, сопротивления. Вначале я 15 лет руководил оркестром народных инструментов Всесоюзного радио. И многие симфонические дирижеры со скепсисом относились ко мне. Думаю, напрасно: я шел правильным путем, хотя и не всегда осознанно его выбирал. Потому что вся симфоническая музыка мира, не только России, основана на народном творчестве.

У каждого возраста есть свой смысл. Но объединяет всю жизнь то, о чем наш великий поэт сказал: "Любви все возрасты покорны". Любви — к человеку, к родному краю. Эта любовь дается нам Всевышним вместе с глубинным смыслом, который постигается, открывается для каждого в разную пору и по-разному — в силу обстоятельств жизни, зависящих или независимых от нас.

А каждый концерт — это для меня повод еще раз пересмотреть свое понимание сочинения, которым я дирижировал. В тех же самых нотах, в тех же нюансах открывается что-то новое. Полного удовлетворения никогда нет. И всегда есть возможность по-другому подойти к сочинению. Чем старше становлюсь, тем больше обновляю интерпретацию. И это процесс бесконечный.

— Ваше детство пришлось на войну, вы не смогли получить начального музыкального образования и все же стали дирижером. Ваш путь в музыке — исключение из правила: Центральная музыкальная школа — училище — консерватория. Нужна ли таланту "школа" или он все равно пробьется?

— ...Наверное, пробьется, должен пробиться. Иначе он не станет достаточно сильным для этой жизни. А школа необходима, иначе постижение жизни будет заторможенным или запоздалым. Иногда этот этап постижения происходит раньше, чем должно быть, как это было в моей судьбе. Мои родители не были музыкантами, и мне действительно было трудно. У каждого свой путь, который может быть длиннее или короче, но дается по распоряжению свыше. Смогли бы мы только почувствовать это "распоряжение" и вступить на трудный путь. А легких путей в жизни не бывает, поэтому нужно пробиваться.

— Что вам дало общение с великим Мравинским? Ведь это именно он пригласил вас в Ленинградскую филармонию...

— Очень много, за что благодарю судьбу. Мне выпало счастье проникнуть в мир его интересов. И я видел человека сложного, удивительно даровитого (не только в сфере прямых профессиональных задач), чья скромность меня всегда поражала. Для меня Евгений Александрович много значит. Он укреплял меня, наверное, даже не замечая этого.

Мравинский — дирижер высочайшего уровня. Его слово было очень веским в мире музыки в советское время. И приглашение в Ленинградскую филармонию определило мою судьбу. Это был не только великий музыкант, но и человек великой души. Я учился на его репетициях. Он часто приглашал меня к себе домой, мы говорили о музыке и о жизни. Для меня огромное значение имело то, что он открыл мне свое понимание музыки.

Я не был его учеником, он вообще не преподавал. В консерватории я учился у другого выдающегося нашего дирижера — Лео Гинзбурга. Он прививал своим ученикам немецкую школу. И это оказалось очень полезным, особенно когда я позднее работал в Венском симфоническом оркестре.

— Говорят, что звучание Большого симфонического оркестра им. Чайковского, который вы возглавляете уже 43-й год, не похоже ни на какой другой оркестр мира. Что это значит?

— Мне хотелось сделать оркестр со своим почерком, узнаваемым в звуке. И это главное. Когда я впервые встал за пульт БСО, оркестр был значительно старше меня. Все, что со мной тогда происходило, казалось мне маленькой ступенькой к чему-то заоблачному. Наверное, 43 года с одним оркестром — это много. Но для меня БСО — семья, которую я взращивал.

— Вы выступали с лучшими оркестрами мира. С каким вам понравилось работать и почему?

— С Венским симфоническим оркестром благодаря их подготовке и дружелюбию на репетициях... Я всегда буду благодарен дирижеру Карлосу Кляйберу, который пригласил меня в этот оркестр. Это укрепило меня в понимании моей профессии.

— Кто из композиторов вам ближе сегодня и волнует?

— Я влюбляюсь в музыку каждого композитора, которую исполняю. То, что мне не близко, стараюсь не брать. Балетная музыка Сергея Прокофьева, к примеру, мне близка, исполняю ее с большим удовольствием, а симфонии старюсь обходить стороной. Исключая Первую "Классическую". Дмитрий Шостакович — величайший композитор ХХ века. Но я по молодости боялся к нему прикоснуться, лишь с возрастом понял его музыку.

Очень люблю Георгия Свиридова. Если Шостакович — это линия Мусоргского, то Свиридов — линия Бородина. К сожалению, не все это понимают. Но люди очень любят Свиридова. Когда я на бис играю его сочинения, с двух первых нот раздаются аплодисменты.

Мне ближе всего Петр Ильич Чайковский. Но, думаю, не только мне, его любят во всем мире. За исполнение его Шестой симфонии я получил вторую премию на конкурсе "Двадцать лучших грамзаписей" в Японии. Первое место был присуждено Герберту Караяну за "Альпийскую симфонию" Рихарда Штрауса. Для меня очень почетно стоять рядом с таким великим музыкантом. А Чайковского в Японии просто считают своим национальным композитором.

Вообще для понимания музыки исполнителю надо погрузиться не только в материал, то есть партитуру, ноты, надо изучать материю, в которой живет дух композитора, подвигнувший его на создание сочинения. То есть его жизнь. Тогда становится понятен смысл музыки.

— Написана ли музыка, которая отражает наше время?

— Трудный вопрос, ведь время сейчас такое сложное и многоликое... К сожалению, музыки XXI века просто нет. Мы в оркестре проводили международный конкурс на лучшее сочинение последних дней. Не получили ни одного хорошего произведения. В мире много играют современной западной музыки. Но это все далеко не первоклассные сочинения, они не отражают наше время.

— Вы говорили, что в музыкальном искусстве утрачиваются критерии качества, происходит фальсификация вкуса. Это происходит только в музыке или подмена понятий коснулась всех сторон жизни?

— Конечно, это всюду! Ведь музыка, как и вся культура,— это ее часть, ее "продукт". Если же аплодисменты звучат не там и не тем, кому надо бы аплодировать, значит, плохо учим.

Количество стало заменять качество. Вот то же телевидение. Его много. Я много езжу по деревням. Домик стоит, еле дышит, а на нем — телевизионная тарелка. Старушки вокруг домика сидят. Они же всю культуру получают из этой тарелки. А качества там нет. То, что людям показывают, просто отвлекает их от реальной жизни, оно засоряет их жизнь. И люди-зрители живут не своей настоящей, а телевизионной жизнью.

Трудно объяснить, что такое качество. Может, когда люди впадают в дрожь от музыки. Или когда душа человека откликается на исполнение. Сейчас таких исполнителей мало. Нет сейчас и такого восприятия музыки. Все затмила другая, коммерческая музыка — электронная, а не живая. Но это временно. Наш оркестр много ездит по российским городам, концерты проходят с успехом, и я чувствую, что провинция начинает жить культурой. Мы этот провал преодолеем.

— На ваших глазах кончилась одна эпоха и началась другая. Почему новая свободная жизнь не дала таких вершин в культуре, как дала зарегламентированная советская культура?

— И в той культуре были Шостакович, Нестеров, Твардовский, Булгаков, Платонов и еще много других. Все это были художники удушаемые, но не задушенные. А МХАТ? Малый театр? Большой балет и многое другое? Мы сейчас живем той великой культурой. Происходит какой-то циклический спад. Наверное, и в прошлые века были такие спады. Потом происходил выплеск великой музыки. Гении не рождаются каждый день.

А что если мы просто не видим, не можем ощутить начало, зарождение настоящего таланта? Но он все равно себя проявит. В России, к примеру, всегда были прекрасные певческие голоса. И сейчас есть, но они не дорабатывают, не дотягивают до совершенства. Голоса есть, а школа потеряна. Я говорю именно о русской вокальной школе. И конечно, как только появляется голос, певец сразу едет на Запад учиться и работать. Там их принимают с удовольствием. И обратно редко кто из них возвращается, разве что на гастроли.

— У вас 35 наград и премий, в том числе государственные (СССР и России). Вы увенчаны всеми возможными лаврами. Входите ли вы во власть или держите дистанцию?

— Боже мой! Никогда не считал награды и премии. Конечно, дело не в них, а в том, что решается за нас, когда мы об этом даже не знаем. Может быть, иногда только чувствуем... Вершина же в искусстве недосягаема, чем ближе к ней подходишь, тем дальше она отступает. Но к вершине надо стремиться всегда.

А на вопрос об отношениях с властью отвечу словами классика: "Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь". Грибоедов-то прав. Для меня музыка заменяет политику и все нехорошее, что творится в мире.

Музыка дает человеку правдивое понимание жизни. У меня много друзей, у меня есть прекрасная музыка, и поэтому я счастлив.

Беседовал Александр Дмитриев