Как Владимир Путин принимал военно-морской парад и его гостей

30 июля президент России Владимир Путин приплыл на Адмиралтейскую набережную в Санкт-Петербурге, чтобы принять парад, посвященный Дню ВМФ. О том, почему Владимир Путин как раз теперь принял решение именно так отметить этот праздник и какую роль сыграл во всем этом Константин Эрнст,— специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников из Санкт-Петербурга.

На празднование Дня ВМФ в Санкт-Петербурге собралось много гостей. Отличался министр транспорта Максим Соколов в парадном мундире. Отличался, но при этом стал похож на того, кем, видимо, и хотел быть все эти годы: примерно таким же моряком, впрочем, без кортика.

У Адмиралтейской набережной среди гостей… нет, не прогуливался… и не прохаживался… и не скитался… и не передвигался… а был генеральный директор «Первого канала» Константин Эрнст. На самом деле он, похоже, какие-то последние указания тут всем давал. Он был здесь не то что не последним человеком, а, рискну сказать, первым (пока по крайней мере). Я уже заметил к этому времени, например, натянутую через Неву проволоку, по которой на огромной высоте скользила телекамера (потом те, кто видел телевизионную картинку, впопыхах предполагали, что снимали, конечно, со специально снаряженных дронов и с вертолетов тоже, но на самом деле это и была камера на проволоке, натянутой меж двух длиннейших шпилей на крышах зданий по разные стороны Невы).

И совершенно невозможно было даже хоть примерно сосчитать количество камер, задействованных в трансляции: на земле, в небе, под водой на подводных лодках, на катере президента, на других катерах, катерах, катерах…

— Дело в том,— объяснял мне Константин Эрнст,— что Петербург — это колыбель флота!

Я пытался настаивать, что — революции, но Константин Эрнст был неумолим.

Сначала, по данным “Ъ”, весь парад хотели провести в Кронштадте, на Балтике. Но там не оказалось никаких других декораций, кроме непосредственно моря. Не в последнюю очередь из-за этого главную часть парада перенесли прямо в Петербург, город-декорацию, тем более, по меткому выражению Константина Эрнста,— колыбель флота.

Господин Эрнст и его заместитель Александр Файфман рассказали, что готовили сегодняшнюю трансляцию полгода, и я, признаться, вздохнул с облегчением. Теперь было понятно, что за это время можно, конечно, создать и преодолеть любую сложность и на Неве, и на Балтике. Теперь можно было не мучиться, как это они в который уже раз оказались на все это способны.

Впрочем, когда парад начался и я, стоя на набережной, смотрел то на воду, по которой шли корабли, а потом на огромный один из двух мониторов, установленных на пристани,— ловил себя на том, что чаще гляжу на монитор: тут зрелище было гораздо более величественным, чем в жизни. Тут прямо в камеру пенились волны с катера, на котором она была установлена, и лихорадочно накатывали на минный тральщик, а в стекло камеры стучались брызги, которые, казалось, сейчас достанут и тебя самого…

Тут я увидел главного раввина России Берла Лазара. Он направлялся к группе коллег: около одной из трибун стояли муфтий и православный священник. Этот экипаж был проверен временем и обстоятельствами: столько парадов пройдено, столько приемов, столько многочасовых заседаний, многолюдных советов, и каких… И зачем?.. Но не об этом…

Я спросил Берла Лазара, любит ли он море так, как люблю его я.

— Смотреть да, а так не очень,— признался Берл Лазар.

— Но флот?..

— Сейчас все-таки посмотрим парад,— добавил он,— и тогда я пойму, люблю я флот или нет.

— Вот сейчас дождь пойдет, и вы уже ни за что его не полюбите,— предполагал я.

— Нет же! — восклицал Берл Лазар.— Пойдет дождь, и мы будем чувствовать себя как в море!

— Мне кажется,— сказал я ему,— за столько лет мы с вами все уже видели. А вот такого парада еще не видели.

— Почему? — возразил он.— Мы и космос не видели… Но мне кажется, еще можем увидеть…

Один из гостей на трибуне громко и сочувственно произнес, показывая куда-то себе за спину:

— Эх, моряки-то расстраиваются, что фонтан из-за парада заблокировали и они теперь не могут искупаться в нем… Они ведь рано начинают…

Но все-таки, думал я, у них еще почти целый день будет впереди… Впрочем, я, наверное, чего-то не понимал. И я знал, чего: необходимости окунуться в этот фонтан уже прямо сейчас, когда промедление смерти подобно, причем не их, матросской, а чьей-то и вовсе, может, человека, не чувствующего своей причастности к этому великому празднику; потому что отмечать-то начали рано, конечно, ночью, и теперь все сроки уже ведь вышли…

Владимир Путин появился раньше 10:00, когда должна была начаться трансляция, которой полностью был подчинен весь этот праздник, да и сам верховный главнокомандующий тоже, и он еще несколько минут стоял, переговариваясь с министром обороны и командующим флотом. Потом Владимир Путин на катере долго плыл вдоль выстроившихся на Неве кораблей и приветствовал их, как Сергей Шойгу обычно приветствует на Красной площади принимающие участие в воинском параде части…

Потом он сказал несколько слов про мощь и боеготовность флота, которые были нужны стране всегда, а сейчас еще нужнее, и начал принимать парад.

Владимир Путин ведь мог не плыть на этом катере. В конце концов, не едет же он на длинной машине с открытым верхом, держась за ручку посреди этой машины, чтобы не дай бог не упасть, по Красной площади — нет, он спокойно стоит возле Мавзолея и ждет своего времени, чтобы произнести примерно такую же речь…

Но сейчас он все решил сделать сам, так же как сам и придумал этот парад в таких его масштабах и декорациях. Зачем это нужно было Владимиру Путину? Что, он вдруг почувствовал, что морякам недодали за все эти годы? И за Сирию, за эти боевые походы к ее берегам, за походы, к которым военные моряки оказались вдруг готовы — и можно даже сказать: как ни странно?..

Об этом трудно судить, ответ на вопрос знает, как обычно, только один человек, а он был в этот день недоступен для таких разговоров и вообще неприступен, как Петропавловская крепость, с которой раздался первый выстрел из пушки, оповещающий о начале торжества. Но уж точно это не было связано с предстоящими президентскими выборами, как тут же стали говорить наблюдатели из «Фейсбука», столь же далекие сейчас от происходящего, сколь и Владимир Путин от этих выборов,— хотя бы потому, что до них еще целая вечность, длиной в ту секунду, когда он скажет, идет или не идет…

И кажется, что не может не пойти… И столько всего еще кажется…

Впрочем, перст Медного всадника за спиной Владимира Путина указывал именно на него, и камера была расположена именно так, что перст указывал именно на него, потому что если бы она была расположена иначе, то перст мог бы указывать ну хотя бы на вице-премьера Дмитрия Рогозина, сидевшего пусть и на трибуне, но ведь все-таки в первом ряду…

Мимо верховного главнокомандующего по Неве проходили ракетные катера, малые ракетные корабли (большие тут просто не поместились бы), и я так и косил глазом на тот монитор, на котором реальность была дополненной, причем настолько мощно и бескомпромиссно, что, казалось, и даже высылка не одной сотни американских дипломатов из России приурочена именно к этому празднику, хоть и не могло же так быть…

Вывезли на одном из кораблей и ботик Петра I, и теперь Владимир Путин со всех сторон был окружен многозначительным этим символом, на фоне которого он совсем не имел никакого права померкнуть…

Да, так это и было: плывут пароходы — ура Владимиру Путину (в прямом, а не в переносном смысле), летят самолеты (Ту-142, Су-30М, Су-33…) — ура Владимиру Путину… Заправляются в воздухе — ура Владимиру Путину… Ничто тут не могло случиться без его участия, без его поддержки по крайней мере духовной, или, другими словами, без благословения его… Появилось звено палубной авиации, истребители шли, как обычно, невыносимо близко друг к другу… — и тут, такое впечатление, по ним заработали зенитки, и в небе в огромном количестве стали распускаться и тут же рваться на части белые облачка вокруг них. Я не сразу понял, что это уже начался салют…

Парад закончился, и Владимир Путин тоже отбыл на катере к новому зданию, а вернее, к новым многочисленным зданиям Военно-медицинской академии… Сто сорок семь тысяч квадратных метров, пятьдесят тысяч стационарных больных в год, двадцать пять операционных… — да что же, к большой войне, судя по всему, готовимся?.. И была у этого визита подоплека: Владимир Путин хочет, чтобы тут был всероссийский центр трансплантологии, а Минздрав находит в себе силы возражать: нет тут людей, которые могли бы делать эти операции, и новый закон о трансплантологии до сих пор не принят…

Так вот, пока Владимир Путин перемещался к этим корпусам, напичканным оборудованием, которое, кажется, не видели пока вообще никакие российские, а может, и мировые клиники, и это не преувеличение, я видел это своими глазами… Так вот, в это время вице-премьер Дмитрий Рогозин на мой вопрос, какой корабль тут запомнился ему больше всего (я-то думал грешным делом, что скажет: катер президента…), отвечал, что «Адмирал Горшков», потому что «долго ничего не делалось, а тут на новой платформе решили применить все, что придумали за годы бездействия, а ведь известно, что в таких проектах не должно быть больше тридцати процентов новшеств, а “Адмирал Горшков” состоит из них на восемьдесят семь процентов, а это немыслимая по сложности работа…». И вот Дмитрий Рогозин в хорошем настроении, потому что обошлось не только это, а и весь парад, слава богу, обошелся, продолжал рассказывать про «Адмирала Горшкова», а я обратил внимание, что с трибуны по проходу аккуратно, как по трапу, спускаются два сухопутных губернатора, Андрей Воробьев и Алексей Дюмин. Я не стал мучить их расспросами, почему они сочли своим долгом присутствовать тут, ведь это по всем признакам не их праздник (нет, не в такой день я бы спрашивал об этом), и дождался, когда Алексей Дюмин в обществе Андрея Воробьева и подошедшего к нам Геннадия Тимченко сам начнет говорить.

— Международную обстановку колбасит! — воскликнул Алексей Дюмин.— И в этот момент мы вот это все видим!..

И он продолжал, горячась и ликуя, и я отдавал себе отчет в том, что мы становимся сейчас свидетелями лучшей речи Алексея Дюмина в его, может, жизни, потому что так вдруг случается: начнешь и не можешь остановиться, и не хочешь, главное,— не надо тебе останавливаться, и только смертельно было жалко, что диктофон я не успел включить, но поди знай…

До слез хохотали Андрей Воробьев и Геннадий Тимченко, да и сам Алексей Дюмин, ну и я, конечно, тоже, потому что губернатор, казалось, в какой-то момент перестал разбирать слова и просто произносил лучшие из тех, какие знал…

Вот теперь это был праздник.

А потом, когда сняли оцепление, я, конечно, увидел двух гражданских, в бескозырках, впрочем, которые методично, целеустремленно шли к освобожденному фонтану. Я понял: произойдет все, что должно произойти.

И даже больше.

Андрей Колесников, Санкт-Петербург