Глава российской контактной группы по Ливии Лев Деньгов — о планах Москвы по примирению Триполи и Тобрука

Власти РФ в последнее время заметно активизировали свою политику на ливийском направлении, а с визитами в Москву зачастили делегации противоборствующих ливийских сторон. Глава российской контактной группы по внутриливийскому урегулированию при МИД РФ и Госдуме, помощник главы Чеченской республики Лев Деньгов рассказал “Ъ”, какие цели преследует Москва в этом регионе и на кого делает ставку.

— О контактной группе по Ливии, которую вы возглавляете, почти ничего не известно. Вот, скажем, контактная группа по Украине — о ней все знают. А здесь — завеса тайны. Чем конкретно вы занимаетесь, какие цели преследуете?

— Контактная группа была создана по инициативе МИД РФ и Государственной думы. Ее деятельность курируют замминистра иностранных дел Михаил Богданов и Адам Делимханов (депутат Думы от Чечни.— “Ъ”). Последний уполномочен работать по ливийскому направлению спикером Госдумы Вячеславом Володиным. Толчком к созданию группы стало задержание в Ливии российского танкера «Механик Чеботарев» (в сентябре 2015 года, на борту было 11 человек.— “Ъ”). Мы задумались о том, как помочь экипажу. Тогда и была создана контактная группа из военных специалистов, представителей Госдумы, нашу работу поддержал глава Чечни Рамзан Кадыров.

— А как получилось, что именно вы ее возглавили?

— Так как я работаю по Ливии с 2008 года, ко мне обратились с предложением возглавить работу группы. Наша деятельность не ограничилась освобождением моряков с «Механика Чеботарева». Нам удалось установить контакты с представителями всех основных группировок, противостоящих друг другу в ливийском конфликте — и со стороны Триполи (где базируется признанное ООН правительство во главе с Фаизом Сараджем.— “Ъ”), и с Тобруком (резиденция парламента, который противостоит правительству и поддерживает маршала Халифу Хафтара, контролирующего восточные районы Ливии.— “Ъ”). Благодаря активному участию Ахмеда Метига (вице-премьер Ливии — “Ъ”), нам удалось быстро договориться об освобождении российских моряков.

Тогда и было решено, чтобы более эффективно использовать эти контакты, создать контактную группу. Ее задача — анализ обстановки, выявление ключевых факторов и игроков, диалог со всеми сторонами конфликта. Хочу особо подчеркнуть: в Ливии мы не хотим ассоциироваться ни с одной из сторон конфликта, мы ведем диалог со всеми.

— Сколько человек входит в контактную группу и сколько из них постоянно находятся в Ливии?

— Сейчас в контактную группу входят пять человек. Среди них есть люди, имеющие опыт работы в силовых структурах, в том числе в Министерстве обороны. Мы также хотим ввести в состав группы специалистов по региону, экспертов-востоковедов. Постоянно в Ливии из наших сотрудников никто не находится, в этом пока нет необходимости.

— Есть ли сейчас в Ливии российские военные советники, инструкторы. И если да, на чьей стороне?

— Российских военных специалистов в Ливии нет. Все разговоры и публикации об этом не соответствуют действительности.

— Но в вашу контактную группу бывшие военные входят…

— Да, и их присутствие необходимо. Например, когда мы посещаем горячие точки. Или такие закрытые до определенного момента для нас города, как Мисурата (где базируются отряды ополчения, сыгравшие роль в свержении ливийского лидера Муаммара Каддафи в 2011 году и заметно активизировавшиеся в последующие годы.— “Ъ”). Мы приехали в Мисурату в январе этого года. Нас пугали, говорили, что там все сплошь исламисты, террористы. Но нам было важно самим оценить там обстановку, проанализировать реальный военный потенциал, кто за что отвечает, почему ходят такие слухи, какова там в действительности роль исламистов. В Мисурате мы встретились со всеми представителями отрядов, которые занимались уничтожением ИГ в Сирте (в декабре 2016 года этот город на средиземноморском побережье был отбит у боевиков запрещенного в России «Исламского государства» — “Ъ”). Мы хотели на них посмотреть, познакомиться с этими людьми, проверить информацию, что именно они сыграли решающую роль в уничтожении ИГ в Ливии, а не Халифа Хафтар, который приписывал себе эти заслуги.

— И к какому выводу вы пришли? «Исламское государство» в Ливии победил не Хафтар?

— Этим занимался не он. Хафтар проводил операции на другом фронте, в Бенгази. А с ИГ в Сирте боролись структуры, подчинявшиеся правительству в Триполи. И, кстати, мы пригласили в Россию людей, проводивших эту антитеррористическую операцию. И они приехали — визит продлился с 19 по 23 апреля этого года, ливийскую делегацию приняли в Совете Федерации, в Думе, МИДе и Росгвардии.

— Вы, как мы поняли, бываете во всех ливийских регионах и, вероятно, представляете себе настроения местных элит и полевых командиров. Как вы думаете, удастся ли реализовать договоренности о прекращении огня, о проведении выборов, которых достигли в конце июля в Париже Халифа Хафтар и Фаиз Сарадж? Или опять, как это уже неоднократно случалось в прошлом, соглашения будут сорваны, боевые действия возобновятся, стороны будут пытаться единолично захватить власть?

— Для нас хорошим сигналом стал уже тот факт, что Сарадж и Хафтар согласились на очередную встречу, еще не так давно это было невозможно. В недавнем прошлом оба лидера крайне негативно отзывались друг о друге.

А что касается позиции России… Часто пишут и говорят о том, что Москва активно поддерживает Хафтара, многие в это верят. Мы столкнулись с этой ситуацией, когда были в Мисурате, а Хафтар именно в этот день поднимался на борт российского авианосца «Адмирал Кузнецов». Это было совпадение. Но в Мисурате в совпадение не верили. Нам говорили: «Вы, наверное, очень смелые люди, что приехали к нам именно сегодня». Но наша задача заключается как раз в том, чтобы показать: мы не поддерживаем только Хафтара, мы ведем диалог со всеми ключевыми участниками конфликта в Ливии.

— Вы с Хафтаром общались. Облегчает ли взаимопонимание с российскими партнерами на человеческом, эмоциональном уровне тот факт, что он дважды учился в СССР? И, кстати, знает ли Хафтар русский язык?

— Русский он если и знает, то очень относительно. Но то, что он у нас учился, конечно, облегчает диалог с ним. И между прочим не только с ним. Когда мы общаемся с военными в Триполи и Мисурате, мы встречаем генералов, которые учились либо в России, либо еще в Советском Союзе. И вот они-то прекрасно говорят по-русски. И тянутся к России, в какой-то степени испытывают ностальгию по ней.

— Считаете ли вероятной скорую отмену введенного в отношении Ливии оружейного эмбарго? Интересуются ли ваши ливийские собеседники поставками российского оружия?

— Интересуются, конечно, но, как я уже говорил, мы не занимаем в этом конфликте чью-то сторону и не хотели бы вооружать одних в ущерб другим. Мы хотели бы, чтобы все находились примерно в равных позициях.

Что касается оружейного эмбарго, то со стороны ливийцев постоянно звучат призывы, чтобы Россия как-то поспособствовала его снятию.

Сейчас в Ливии активно продвигается процесс выработки конституции. Мы надеемся, что стороны выйдут на компромиссные решения, добьются внутреннего консенсуса. Потом должны пройти выборы, о чем говорилось и на встрече Сараджа и Хафтара. Если выборы состоятся и будет наконец избрана легитимная власть (а сейчас ни одна из сторон таким статусом не обладает), то можно ставить в Совбезе ООН вопрос о снятии оружейного эмбарго. Поднимать этот вопрос сейчас бессмысленно и опасно, это лишь приведет к эскалации конфликта.

— На днях в СМИ прошла информация, что Италия, столкнувшаяся с проблемой плывущих из Ливии африканских беженцев, чувствует себя брошенной на произвол судьбы союзниками из ЕС. Может ли Москва в этой ситуации помочь итальянским партнерам, используя свои связи с ливийцами? Насколько, например, реалистичен вариант, что отряды Хафтара установят контроль над побережьем и положат конец бизнесу контрабандистов, переправляющих иммигрантов в Европу?

— Очень своевременный вопрос. Мы активно над этим работаем. Итальянцы нуждаются в поддержке России, потому что Москва ведет диалог одновременно и с Хафтаром, и с Сараджем, и с Мисуратой и с югом страны. А в этом вопросе большую роль играют племена на юге Ливии, и они готовы сотрудничать с Россией.

— Речь идет о том, чтобы южане пресекали потоки мигрантов на дальних подступах? То есть, условно говоря, разворачивали обратно автобусы, в котором едут нигерийские мигранты?

— Мы этого добиваемся. Но это не просто. Некоторые кланы и группы заинтересованы в том, чтобы эти потоки продолжали идти. Мы же надеемся поспособствовать тому, чтобы объединить южан в переговорном процессе между Сараджем, Хафтаром и племенами на юге. Но для начала мы бы хотели увидеть единство мнения по данному вопросу между Хафтаром и Сараджем.

— Глава правительства в Триполи Фаиз Сарадж считается исламистом, сторонником введения в стране норм шариата. Насколько радикальных взглядов он придерживается? Не станет ли это препятствием при выстраивании отношений с Россией или Западом?

— Я выскажу свое личное мнение о нем. На мой взгляд, он, наоборот, оппонент радикального ислама.

— Но исламисты есть в его коалиции.

— Да, но сам он придерживается позиции, что Ливия должна быть абсолютно нормальной страной — умеренно исламской, открытой миру. И он также активно борется с террористами.

— Откуда же у него такая репутация?

— Она создана теми странами, которые не заинтересованы в том, чтобы Россия общалась с Триполи. Триполи — это ведь столица, там находится законодательная, исполнительная и судебная власть. Там национальная нефтяная корпорация, национальный банк и прочие государственные структуры. Конечно, некоторые страны были заинтересованы в том, чтобы мы туда не лезли. А мы им все карты смешали, и начали активно общаться и с Триполи, и с Тобруком. И уже пожинаем плоды этой работы: Роснефть заключила соглашение о сотрудничестве с государственной нефтяной компанией Ливии — NOC. Директор NOC Мустафа Саналла, с которым глава Роснефти Игорь Сечин заключал сделку, сам непосредственно из Триполи. И две недели назад произошла первая отгрузка ливийской нефти компании «Роснефть».

— Что Россия с ней будет делать?

— Полагаю, что перепродавать.

— А еще какие у России экономические интересы в Ливии?

— В планах переподписать контракты, заключенные при Муаммаре Каддафи. Речь идет, в частности, о прежних договоренностях в транспортной сфере (строительство железных дорог), энергетике (электрификация) и ряде других.

— А ливийцам есть чем платить?

— Ну, у них же есть нефть.

— То есть речь, как и в случае с Ираном, идет о схеме «нефть в обмен на услуги»?

— Не знаю, какой будет схема, непосредственно этими вопросами я не занимаюсь.

На самом деле экономика для России в Ливии и не главное. Мы там, по сути, занимаемся миротворческой работой. Для нас главное — остановить кровопролитие, помочь ливийцам договориться между собой, с тем чтобы они смогли установить у себя порядок и Ливия перестала быть благоприятной средой для развития терроризма. Для России именно это основная задача — помочь ливийскому народу и выдавить оттуда террористов.

— Есть у вас данные о присутствии в Ливии (сейчас или раньше) радикальных боевиков из России или других стран бывшего СССР?

— Одной из задач нашей контактной группы было выяснение этого. Я встречался с представителем ливийского комитета госбезопасности, который сказал, что на сегодняшний день ни одного выходца из России и других стран бывшего СССР там нет. Он сказал, что у него около 50 тыс. записей телефонных разговоров представителей исламистских и радикальных группировок (в Ливии.— “Ъ”) и русская речь там не звучит.

— А из каких государств тогда эти боевики?

— Я бы не хотел вдаваться в эти подробности.

— Тогда сформулируем вопрос иначе. Как много среди боевиков-исламистов в Ливии самих ливийцев?

— Ливийцев среди них практически нет, их не больше 5%. Остальные — пришлые.

— Может ли Москва провести внутриливийские переговоры по примеру Парижа?

— Такие планы есть. Мы ведем с ливийцами активные переговоры, несколько делегаций из Ливии уже посетили Москву, и заявили о готовности приехать еще – в Москву или в Грозный.

— А когда могут пройти такие переговоры?

— Сейчас тяжело сказать. Еще должно состояться несколько визитов, и тогда, надеюсь, появится ясность по поводу времени и места переговоров.

Интервью записали Елена Черненко и Максим Юсин