На российских экранах документальный фильм о пионерах кинематографа

Премьера кино

Название фильма двусмысленно, как сама фамилия первых режиссеров: Люмьер означает «свет». Звучит оно и как задорное «Во дают наши Люмьеры!», и как мистическое «Свет! Я вижу свет!». Институт братьев Люмьер в их родном Лионе почти что храм. В год столетия кинематографа он доверил избранным режиссерам снять минутные сюжеты камерой самих Люмьеров: так по огромным церковным праздникам выносят особенно чудотворные мощи святых, так получился фильм «Люмьеры и компания».

Если институт — храм, а Фремо — первосвященник, то пророк — режиссер Бертран Тавернье, президент института. В порядке творческой «дедовщины» Фремо часто ссылается на него. Но Тавернье — особый пророк: воплощение жизнелюбия, любви к творчеству и парадоксам. Вот на экране учения альпийских стрелков: «спецназ» конца XIX века отчаянно пытается перемахнуть через невысокую стенку. Фремо почтительно цитирует Тавернье: «Теперь я понял, почему Франция проигрывала все войны!»

Культ Люмьеров — культ веселый, как само их творчество, напитанное радостью от одного того, что поезда прибывают, поливальщики оказываются мокрыми с головы до ног, а младенцы упитаны и требуют добавки. Но культ есть культ. Его сокровенная суть: кино Люмьеров, как Священное Писание, содержит все, что будет снято за минувшие с первого публичного кинопоказа 122 года, и все, что еще не снято. Вот, говорит Фремо, посмотрите на сцену, снятую оператором, сидящим вместе с моряками в шлюпке в бурном море: это же вылитый «Броненосец “Потемкин”»! А план с неподвижными курильщиками опиума заключает в себе кино Ясудзиро Одзу: он тоже снимал с низкой точки. А жуткий пожар на нефтяных приисках в Баку — это же первый экологический фильм-катастрофа! Фремо даже в невиннейших «Первых шагах младенца» видит формулу саспенса. Упадет младенец или не упадет? Ага, упал! Вот то-то.

Прозреть Эйзенштейна в Люмьерах можно только в состоянии религиозного экстаза. Хотя благодаря им у человечества «открылся третий глаз», они оставались людьми «прекрасной эпохи». Поэтому гораздо убедительнее параллели между их фильмами и современной живописью. То, что зарисовки детских забав на лужайках — ожившая вселенная Огюста Ренуара, очевидно. Но Фремо замечает, что и «Игра в карты» — это оживший Поль Сезанн. Хотя не упоминает, что виды Лиона братья снимали с верхней точки, как писал Париж Камиль Писсарро.

Что касается научных обобщений, то Фремо расставляет точки над i в очень существенном вопросе. Популярная философия кино гласит: его история сводится к борьбе «реалистической» «линии Люмьеров» и фантасмагорической «линии Мельеса». Сомнительность такой философии очевидна давно, но Фремо подкрепляет сомнения неопровержимыми уликами. Дело не в том, что Люмьеры задолго до Мельеса открыли спецэффекты, а в том, что ни о какой «жизни врасплох» в их зарисовках и речи не идет.

Существуют, например, два «ремейка» знаменитого «Выхода рабочих с фабрики» братьев Люмьер. И повторяемость в них «спонтанных» деталей — собака, пересекающая кадр,— объяснима только одним образом: Люмьеры строго мизансценировали жизнь. Как, например, смело скомпонован легендарный фильм с рассекающей экран диагональю поезда, вечно прибывающего на вокзал Ла-Сьота. «Случайные типажи» на перроне — актеры, точнее говоря, типажи, получившие актерское задание. Они не играют, а актерствуют, но какая разница. В сценках уличной игры в шары или игры в карты на террасе кафе непременно присутствуют безбожно комикующие типы, не дающие зрителям забыть, что они лицезрят нечто безумно забавное. Проще говоря, жаль, что Фремо не пришла в голову эта аналогия: они выполняют функцию закадрового смеха в ситкомах.

Но главное в фильме не зоркость Фремо-аналитика и не экстаз «верующего» Фремо. Главное — одна фраза по поводу снятого кем-то из операторов Люмьеров сценки на взморье: «Единственный сюжет этого фильма — его красота». Воистину так. Красота мира — единственный сюжет и фильмов Люмьеров, и фильма «Люмьеры!».