Выбор Игоря Гулина

Джефф Дайер Самое время

Подзаголовок вышедшей в 2005 году книги писателя Джеффа Дайера — "Неклассическая история фотографии". Действительно, том этот не похож ни на последовательную, систематизированную историю искусства, ни на философское исследование природы медиума. Скорее "Самое время" — большой монтажный роман, в котором фотография выступает средством связывания эпизодов, неожиданных рифм и поразительных совпадений. Иначе говоря, она играет тут роль, которая в романах отведена судьбе.

Дайер — британец, но его книга посвящена почти исключительно американским фотографам. Из остальных тут появляются эмигранты, те, кто отправлялся в Новый Свет в своего рода фотопаломничества, и пара ранних европейских мастеров — из тех, что особенно повлияли на американскую традицию. Дело, конечно, вовсе не в подобострастии к заокеанской империи. Просто Америка — страна пустынных автострад, маленьких городков, нью-йоркских безумств, Великой депрессии, сексуальной революции, джаза, СПИДа, экстремального богатства и невыносимой бедности, непрерывного движения и вековой заброшенности — это пространство эпического романа ХХ века. Именно его и пытается написать Дайер, прекрасно сознавая, впрочем, что связный нарратив такого рода невозможен, что самый действенный метод тут — своеволие, подчеркнуто индивидуальные ассоциации, солянка, в которой мешаются судьбы и стили, формальные эксперименты и политическая борьба, подробности интимной жизни и похороны президентов, долгие одиночества и тайные встречи. Не подозревающие друг о друге люди делают похожие кадры — и так становятся частью одной большой истории.

Герои Дайера: Альфред Стиглиц, Эдвард Уэстон, Доротея Ланг, Андре Кертеш, Диана Арбус, Гарри Виногранд, Нан Голдин. В общем, все американские классики. Он не следует за траекториями их биографий и поисков. Еще меньше его занимает развитие фотоискусства как такового — жанры, направления, техники. В центре внимания Дайера, скажем так, ситуации фотографирования. Человек снимает город из окна своего дома, снимает забор, стену, другие ограничения пространства. Фотограф, сделавший своей профессией зрение, снимает слепого — того, кто уже никогда ничего не увидит. Один фотограф снимает другого — смотрит на того, кто привык смотреть сам. Что может таиться за съемкой любимого тела? Или, наоборот, за вглядыванием в еле различимый анонимный силуэт вдали пейзажа? Чем может стать дорога и кровать? Каждая из этих ситуаций превращается в пучок сюжетов, ассоциаций, скрытых конфликтов и признаний в любви. Некоторые узлы Дайера выглядят довольно формально, другие действительно таят чудеса совпадений.

Есть ряд главных текстов о фотографии: Сьюзен Зонтаг, Ролана Барта, Джона Берджера. По широте замысла Дайер явно пытается пристроиться в этот ряд, но у него скорее не получается. Некоторые из его наблюдений и трюков и правда крайне остроумны и изящны. Другие — удручающе поверхностны и напыщенны. Берясь за "Самое время", стоит понимать, что книга эта не глубокое проникновение в историю фотоискусства, скорее легкое скольжение по ней. Но ведь именно так мы обычно и смотрим фотографии — на выставке, в альбоме или в интернете. В этом дрейфе Дайер может стать хорошим попутчиком.

Издательство Клаудберри Перевод Мария-Анна Гущина, Александр Иконников-Галицкий

Брехт Эвенс Пантера

Тридцатилетнего Брехта Эвенса называют самой заметной фигурой современного бельгийского комикса, а вышедшая в 2014 году "Пантера" — его главный хит. История — проще некуда. Маленькая Кристина живет с отцом и кошкой. Кошка умирает, и в тот же вечер из нижнего ящика комода выползает благородный принц Пантера. Он играет с героиней, рассказывает ей истории о стране Пантерии, обещает познакомить с друзьями. С самого начала во вроде бы добродушной истории о девочке и ее воображаемом друге проскальзывают тревожные нотки. Вскоре она превращается в настоящий макабр на манер фильма Гиллиама, а то и вовсе Крейвена. Вытесненная смерть возвращается в чудовищных формах, граница между игрой и реальностью норовит взорваться, мешая игрушечные потроха с настоящей кровью. Впрочем, действительно выдающейся книгу Эвенса делает не проницательность в анализе детских травм, а то, как она нарисована. Эвенс не продолжает самую заметную в бельгийском комиксе линию создателя "Тинтина" Эрже и его последователей. История в его рисунках будто бы отходит на второй план перед приключениями цвета и формы. От его книги возникает ощущение, будто Эвенс учился 90 лет назад в Баухаусе у Иттена и Клее — и удивительно органично привил их находки современному комиксу. Конечно, приемы высокого модернизма тут становятся не средством воспитания духа через детское восприятие, а действительно немного игрушкой. Но то, что происходит с этой традицией в рисунках Эвенса, точно не кажется для нее унизительным падением.

Издательство Бумкнига Перевод Екатерина Торицина

Джек А. Голдстоун Революции. Очень краткое введение

Задача книги известного американского социолога Джека Голдстоуна крайне амбициозная: выявить общую структуру революций, этих то и дело случавшихся на протяжении человеческой истории, но очень разных событий. Голдстоун — специалист по макросоциологии, и в первую очередь его интересует общее: то, что объединяет революции национальные и классовые, социалистические и демократические, религиозные и антиклерикальные, насильственные и мирные, антиколониальные и внутренние. Как в революцию превращается бунт или переворот, как она рождает войны или сама порождается ими. Пытаясь держаться этого сверхкрупного масштаба, анализ Голдстоуна часто выглядит довольно формальным. Историческая часть его книги — гораздо любопытнее. Это, собственно, краткая история революций от свержения фараона Пиопи II в XXII веке до н. э. до арабской весны. (Посредине, естественно, и французская, и советская, и "бархатные" революции 80-х.) Голдстоун предлагает своего рода эволюцию революций — постепенное развитие формы этого события, предполагающего разрыв в развитии. Надо заметить, что у него есть собственные предпочтения, и они подчеркнуто либеральны. Идеальными выступают для него те революции, что при деятельном участии прогрессивных элит ведут к прочным представительным демократиям. Другие версии общественного блага выглядят опасными и чреватыми дальнейшей чередой кровавых потрясений.

Издательство Института Гайдара Перевод Анатолий Яковлев

Инна Скляревская Тальони. Феномен и миф

Книга искусствоведа Инны Скляревской посвящена Марии Тальони, одной из главных фигур в истории балета, первой вставшей на пуанты. Писать про балет начала XIX века — самоотверженное предприятие. В этом смысле книга, подобная исследованию Скляревской,— своего рода подвиг. Тщательно собирая свидетельства современников, она подробнейшим образом реконструирует балеты Тальони и влияние, которое та оказывала на современную ей сцену. Но интереснее, конечно, другое: именно появление Тальони вывело балет в ряд главных искусств. Ее "Сильфида" стала одним из символов романтического искусства, одновременно простого и таинственного, изящного и ускользающего. Особенно долгим это влияние было в России (балерина приехала в Петербург в 1837 году и оставалась там целых пять сезонов). Именно след, который Тальони оставила за пределами сцены — в поэзии и изобразительном искусстве, возникший благодаря ей новый идеал красоты,— самое любопытное в этой книге для далекого от истории балета читателя.

Издательство НЛО