Встречи

Историк Ирина Щербакова имеет не одну награду ФРГ, а недавно была удостоена еще и медали Гете. О ее взгляде на историю и сегодняшнее состояние российско-немецких отношений с Ириной Щербаковой беседовал известный журналист, сопредседатель комиссии по медиа "Петербургского диалога" Йоханн Меллер.

— Когда вы оказываетесь в Веймаре...

— ...то я как будто приезжаю домой. Я была здесь еще во времена ГДР, а после краха коммунизма одним из наиболее важных для меня исследовательских объектов был советский лагерь для интернированных лиц в Бухенвальде, что опять-таки привело меня в Веймар. Этот город связывает немецкую и российскую историю — как в хорошем, так и в плохом.

— За свою научную работу и вклад в увековечивание памяти жертв тирании вы удостоились наших наград. И вот теперь вам вручили еще и медаль Гете. Это признание заслуг в том числе Ирины Щербаковой — переводчицы и большого знатока немецкой литературы.

— Разумеется, я очень польщена. Я действительно родом из литературоведения и только потом начала подвизаться на историческом поприще. Но в определенной мере я все же осталась германисткой. Ведь моя тема — это наша общая история, пугающая и трагичная в равной мере, которая в XX веке привела к чудовищной вражде.

Лагеря для интернированных лиц, созданные в период советской оккупации в ряде мест на востоке Германии, там, где до этого, как в Бухенвальде, существовали концентрационные лагеря, в 1990-е годы стали одной из основных тем моей научной деятельности. Через них прошло множество немцев, в том числе невинных. Позднее в "Мемориале" мы тоже занимались судьбами жертв войны, цвангсарбайтеров — миллионы людей из Советского Союза угоняли на работы в Германию. Их история была исследована только в последние два десятилетия, причем совместно российскими и немецкими историками.

Я считаю, что представляю целую группу людей, которые пытаются разобраться в тех страшных событиях. Моя награда относится в том числе к ним: она относится к нашей общей работе и воздает должное ее важности.

Я ребенок послевоенного поколения, и тем не менее война наложила свой отпечаток на всю мою семью. Мой отец, вернувшийся с войны инвалидом, всю свою жизнь занимался тем, что тогда произошло. Во время войны он не смог бы допустить даже мысли, что однажды его дочь в Германии будет награждена за такую исследовательскую работу. В детские годы память об этой чудовищной войне еще была очень свежа, а немецкий язык был языком приказов из фильмов о войне, языком врага. Но у нас в стране никогда не забывали, что немецкая культура и просвещение не одно столетие имели для нас большое значение.

— Откуда в России такие симпатии к немецкому после всего, что произошло?

— Отношения между нашими двумя народами, безусловно, очень особенные. Конечно, Франция тоже сыграла определенную роль в нашей истории, а французский долгое время был языком высшего сословия. Имели место и англофильские течения. Но немецкое и немцы всегда были частью нашей культуры и нашего общества. Немецкое никогда не было для нас чем-то чужим, оно всегда оставалось своим. Так, в Германии трудно найти мало-мальски значительный дворянский род, не имевший родства с русскими, и наоборот. Достаточно вспомнить Веймар и Марию Павловну. Или возьмите русскую литературу: в "Детстве" Толстого домашний учитель — немец, сердечный, одухотворенный, он разговаривает с учеником по-немецки. А Фридрих Шиллер в XIX веке был самым популярным драматургом в российских театрах. Гейне и Гете входили в наш образовательный канон. Знаменитый лермонтовский перевод "Ночной песни странника" в мое время еще входил в школьную программу. "Фауст" в переводе Пастернака, отношение Рильке к России... Мы можем говорить об этом часами.

До Первой мировой войны немецкий был самым распространенным иностранным языком в России. По-французски говорило дворянство, но немецкий был языком гимназии, образования и литературы. Кстати, наши гимназии в принципе были созданы по прусскому образцу. Русская культура, наука, армия — все это в XVIII-XIX веках было немыслимо без немецких влияний и участия самих немцев.

Многие немецкие ученые и военные приезжали служить и работать в России. Не надо забывать о немецких крестьянах, завезенных в страну Екатериной II, селившихся в больших анклавах в Крыму, на Кавказе и в Поволжье и наложивших колоссальный отпечаток на ландшафты, и прежде всего на сельское хозяйство в этих регионах. Наконец, нужно помнить и о марксизме.

Увы, есть и другая, страшная и чудовищная страница наших отношений, которая связана с двумя мировыми войнами, с унесенными десятками миллионов человеческих жизней. Несмотря на это, в России все же не забыли немецкую культуру. Наши культурофицеры, которые после войны направлялись в Германию, считали себя продолжателями этой традиции и хотели помочь одержать победу над варварством фашизма, чтобы снова явить миру немецкую культуру, наследие классики — наше общее наследие.

К этому добавлялись активные попытки советских людей разобраться в вопросе, почему немцы напали на Советский Союз. Что двигало немецкими солдатами? Почему они сделали это? И какие это должно получить последствия? К слову, это одна из причин такой популярности Генриха Белля в нашей стране. Он олицетворял ту Германию, которая пыталась разобраться со своими деяниями.

И потому после краха коммунистической системы у нас началась некая эйфория: теперь наконец-то мы сможем вместе заняться нашей совместной историей, и прежде всего ужасами XX века. В этой атмосфере воодушевления, кстати, и появился "Мемориал".

— Как получилось, что сегодня мы стали друг для друга более чужими? Откуда вообще взялся взаимный недружественный настрой?

— В России внешнеполитические тенденции неотделимы от внутриполитических процессов. Задолго до событий 2014 года — Крыма и войны на Украине — в России началось ощутимое ослабление демократии. На Западе, в том числе в Германии, долгое время считали, что Россия идет к некой собственной модели демократии, что после крушения Советского Союза и "лихих 90-х" начинается процесс консолидации. Ключевое понятие для описания этих тенденций — это усиление контроля. Впрочем, мы стали свидетелями создания не только новых властных структур, но и новой идеологии. Прежде всего эти процессы коснулись судебной системы и СМИ, но они не обошли стороной ни экономику, ни культуру. Да и ошибкой было полагать, что эти сферы останутся территорией свободы. Мы, независимые российские НКО (госпожа Щербакова имеет в виду свою работу в "Мемориале".— "Д"), давно увидели такую опасность.

Нынешнее политическое развитие усугубляется тяжелым бременем, которое давит на нас еще с советских времен,— это разгул коррупции. Над коррупцией можно одержать верх только в открытом демократическом обществе. Никакой аппарат государственного контроля не может с ней совладать: даже при Сталине с его чудовищными методами коррупция выживала.

— Щекотливый вопрос: как сегодня должен реагировать Запад на то, что происходит в России?

— Формулировки в духе "империи зла" никому ничего хорошего не принесут. Тем более что диалог между русскими и немцами в рамках гражданского общества не прерывается. Однако долгое время определенные вещи воспринимались слишком некритично. Взять хотя бы прежний "Петербургский диалог". Диалог ведь предполагает возможность говорить друг другу правду, причем без прикрас. К тому же, как мне кажется, "Петербургский диалог" еще несколько лет назад общался не с реальными представителями гражданского общества, а с функционерами. Тем отраднее, что сегодня, например, вы разговариваете со мной. Для меня это не что-то само собой разумеющееся.