Представитель Международного комитета Красного Креста — о ситуации в Сирии и Мьянме

В Международном комитете Красного Креста (МККК) надеются, что Россия в 2018 году присоединится к числу стран—доноров организации. Об этом в ходе визита в Москву заявил “Ъ” директор управления по оперативной деятельности МККК Доминик Штилхарт. В интервью корреспонденту “Ъ” Галине Дудиной он рассказал о том, что делает организация в горячих точках в Азии и на Ближнем Востоке.

— В российских СМИ широко обсуждается ситуация с мусульманами-рохинджа в Мьянме. Затрагивали ли вы эту тему на переговорах в Москве?

— В Москве наша делегация встречалась с представителями МИД России и ОДКБ, но проблема Мьянмы не обсуждалась: мы говорили о ситуации в Сирии, на Украине, в Нагорном Карабахе и Афганистане.

— Вы рассчитываете на какую-то финансовую поддержку со стороны России? Удалось ли о чем-то договориться?

— Мы уже не первый год надеемся, что Россия согласится быть страной—донором МККК, и хочется верить, что это случится в 2018 году.

— Ваши специалисты работают в Мьянме?

— Да. И в штате Ракхайн на северо-западе Мьянмы, и в Бангладеш. Они оказывают помощь по обе стороны мьянманско-бангладешской границы, а также на нейтральной территории — передают продукты, воду, навесы или палатки.

Мы крайне обеспокоены вспышкой насилия в штате Ракхайн, которая произошла в конце августа и вылилась в межобщинные столкновения, в результате которых беженцами оказались сотни тысяч человек (по данным управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев, в Бангладеш с 25 августа прибыли 313 тыс. рохинджа.— “Ъ”). Можно было ожидать, что этот кризис рано или поздно обострится: столкновения случались еще в конце прошлого года на фоне напряженной ситуации в отношениях между буддистами Мьянмы и проживающими в Ракхайне мусульманами-рохинджа.

— Как быстро после вспышки насилия вы смогли подключиться к оказанию помощи? И как вообще в таких случаях принимаются решения: вы узнаете о кризисе из новостей и решаете направить подкрепление и помощь?

— Наши специалисты и без новостей работали в эпицентре вспышки насилия. И как только случилось обострение, люди, которые работали в Ракхайне, уже на следующий день стали прилагать какие-то усилия, чтобы помочь пострадавшим. На организацию логистики и поставок продуктов первой необходимости в Бангладеш нам понадобилось около десяти дней.

— Переходя к ситуации в Сирии: стабилизировалась ли она?

— Частично. Об определенной стабилизации можно говорить применительно к востоку страны — местами там удалось добиться выполнения договоренностей о прекращении огня. Что касается зон деэскалации, ситуация в них различается. На юге страны зоны работают: там почти прекратились бои и насилие. На севере, в провинции Идлиб, говорить о функционировании зоны деэскалации рано, там практически ничего не изменилось. В районе Хомса и Дамаска насилия стало меньше, но там по-прежнему активны как вооруженные группы, согласные с деэскалацией, так и те, кто против. И это затрудняет доставку регулярной помощи, хотя нам и удалось отправить шесть конвоев в зону деэскалации «Хомс» и три конвоя в «Восточную Гуту». Но проблемы нехватки помощи и безопасности конвоев сохраняется.

— Удается ли вам договариваться с группами, контролирующими различные территории? Например, в Идлибе, подконтрольном связанным с «Аль-Каидой» боевикам?

— Идлиб традиционно был зоной, доступ в которую был крайне затруднен для всех гуманитарных организаций. Ведь мы всегда работаем в стране с согласия официальных властей и сил, контролирующих ту или иную зону. А в этом районе крайне сложно быть уверенным в том, какая группировка и какие силы контролируют ситуацию.

— Но вы ведете переговоры с различными группировками?

— Всегда и везде, где требуется гуманитарная помощь, мы стремимся вести переговоры со всеми сторонами. Но могу сказать, что например, с группировкой «Исламское государство» (ИГ; запрещена в России) в Сирии и Ираке у нас контактов нет. И это одна из причин, почему работа в некоторых зонах для нас невозможна.

— Может ли кто-то из сирийских беженцев уже сейчас вернуться в свои города?

— Мы видим, что сотни тысяч сирийцев уже возвращаются в свои дома — прежде всего в Алеппо. И мы стараемся в связи с этим раздавать не только продукты первой необходимости и медикаменты, но и помогать с восстановлением водо- и энергоснабжения, например. Но наши специалисты, работающие на месте, уверены, что нельзя торопиться. Нередко — как, скажем, на востоке Алеппо — для возвращения просто нет условий, нет инфраструктуры. Все разрушено: нет ни воды, ни электричества. Многие кварталы по-прежнему не разминированы, и взрывоопасные предметы попадают в руки детям. И самое главное: нельзя принуждать людей возвращаться в районы, которые они сами не считают безопасными и пригодными для жизни.

— Вы много лет участвовали в гуманитарных операциях в горячих точках. Ездите ли вы сейчас лично в проблемные регионы?

— В зонах, где мы оказываем помощь, работают наши сотрудники. Но я регулярно посещаю наши «делегации» — только за этот год я был в Йемене, Сомали, в ноябре вернусь в Сирию.

— Весной вы предупреждали о драматическом развитии ситуации в Йемене — удалось ли ее урегулировать?

— Гуманитарная ситуация в Йемене сегодня едва ли не самая тревожная в мире. Там продолжаются бои. Система здравоохранения разрушена. Нигде больше я не видел подобной эпидемии холеры, как та, что началась в Йемене в апреле. В мае, когда я там был, количество заболевших исчислялось двумя-тремя тысячами, а уже через несколько дней больных было около десяти тысяч. На сегодняшний день эпидемия затронула более 630 тыс. человек.

В Сане я был в холерных госпиталях — мест не хватало, и многих приходилось размещать в садах, на улице. Вместе с семьями.

— Почему с семьями?

— В Йемене семья традиционно сопровождает заболевшего в госпиталь — и в случае холеры, крайне заразной болезни, это только способствует распространению эпидемии. Сейчас удалось несколько стабилизировать ситуацию, но эпидемия не закончилась и масштабы все равно поражают. Тем более что холеру лечить несложно — нужна чистая вода и простые лекарства. Но война, отсутствие предметов первой необходимости, истощение от голода, разрушенная система здравоохранения, врачи, которые уже десятый месяц вынуждены работать в госпиталях бесплатно… Наконец, улицы не убирают, и мусор, отходы повсюду создают идеальные условия для распространения заразы.

— Ведете ли вы переговоры со странами, продолжающими военную операцию в Йемене? Ведь это не гражданская война и, насколько я понимаю, большая часть бомбардировок госпиталей и школ — результат действий коалиции под руководством Саудовской Аравии?

— Да, конфликт в Йемене — это внутренний конфликт с вмешательством региональных игроков. Но атаки на госпитали и больницы производят обе стороны, нельзя сказать, что кто-то виноват в большей степени. И мы ведем переговоры со всеми сторонами, в том числе с Саудовской Аравией и ОАЭ.

— Удается ли чего-то добиться?

— Раньше диалог было трудно вести, но в последний год мы установили контакты и проводили переговоры в Адене и Эр-Рияде. Мы передаем им свои наблюдения о ведении военных действий и атак (как всегда мы это делаем, на двусторонней и конфиденциальной основе), обсуждаем доступ к пленным, задержанным в ходе конфликта и вопросы доступа наших сотрудников в зоны конфликта.