ЦСР предложил энергетике России новую реформу

Центр стратегических разработок (ЦСР) проанализировал перспективы внедрения в России «цифровой энергетики». Речь идет о быстро набирающем популярность в мире переходе от традиционной энергосистемы с крупными электростанциями и мощными сетями к более сложной интеллектуальной модели с распределенной энергетикой, высокой долей зеленой генерации и потребителями-просьюмерами. Предложенная экспертами стратегия встраивания РФ в цепочку глобальных поставок технологий для растущего сектора цифровой энергетики выглядит довольно обоснованно. Но в том, что самой России срочно нужно перенимать технологическую моду на цифровизацию энергетики, убедить сложнее.

Центр стратегических разработок, возглавляемый экс-министром финансов РФ Алексеем Кудриным, подготовил экспертно-аналитический доклад о «цифровом переходе» в российской электроэнергетике. В докладе заявлено, что «ведущие экономики (Германия, Великобритания, Япония, США и др.) уже приступили к реализации инновационных сценариев развития энергетических инфраструктур», чего в России до сих пор не сделано. Авторы доклада считают, что «растущая неэффективность» российской энергетики приводит к повышению цен на электроэнергию, что «с большой долей вероятности» может сдерживать развитие экономики. В документе предполагается, что «цифровые способы управления», смена моделей поведения потребителей и бизнес-практик эту проблему сможет решить. В частности, цифровой переход должен привлечь в отрасль частные инвестиции, повысить конкуренцию на энергорынках.

ЦСР исходит из того, что в мире в последние годы сложилось понимание неизбежности нового технологического уклада в энергетике. Он основан на возобновляемых источниках энергии (ВИЭ), «новых поколениях атомных реакторов» (в тексте это подробно не поясняется), «умных сетях» (речь идет о гибком управлении перетоками энергии между потребителями, традиционной, зеленой и микрогенерацией), интернете вещей (IoT) и т. д. Глобальные тренды, по мнению экспертов ЦСР, говорят, например, об удешевлении ВИЭ (оно идет, но в реальности без субсидирования они все еще дороже, особенно с учетом упавших цен на углеводороды), о тренде на развитие распределенной энергетики и грядущем появлении промышленных накопителей энергии.

Кроме того, заявляется об изменении потребительских поведенческих моделей — появлении просьюмеров, то есть потребителей-производителей, которые как берут энергию из сети, так и имеют, например, свой ветряк, способный сбрасывать избыток выработки в сеть. Для управления такой системой — с ВИЭ, просьюмерами и распределенной генерацией — и требуются цифровые технологии управления, более гибкие, чем традиционная модель «электростанция—сеть—потребитель».

Лукавые цифры российской энергетики

О том, почему во многих странах мира сложилась повестка именно такого цифрового энергетического перехода, говорилось много. Это и дороговизна энергоресурсов, и экологическая политика, и тренд на снижение энергонезависимости. В России же авторы доклада выделяют, например, высокие постоянные затраты на традиционную энергосистему. Впрочем, это как раз наиболее неоднозначное место доклада и на нем следует остановиться подробнее.

Во-первых, утверждается, что в РФ энергоцены «остаются чувствительным фактором для энергоемких промышленных потребителей», например, в 2012–2013 годах рост этих цен и дорогой рубль привели к тому, что энергия стала для нашей промышленности дороже, чем для «некоторых иностранных конкурентов». Что, соответственно, при падении цен на металлы тогда «послужило одной из причин для стагнации российской экономики». Впрочем, заметим, что и тогда, и сейчас западные антидемпинговые расследования против российских экспортеров использовали «энергокорректировки» — учет относительной дешевизны энергоресурсов в России. В докладе упомянуто о том, что девальвация рубля 2014–2015 годов сняла вопрос дорогой энергии в России, но утверждается, что этот эффект исчерпается до 2020 года.

Впрочем, то, что высокие цены на электроэнергию в РФ мешают развитию экономики, заявление столь же сильное, сколько и труднодоказуемое. Клинически чистый эксперимент сейчас государство ставит на Дальнем Востоке, где за счет спецнадбавки к оптовым энергоценам в других регионах понижают тарифы. Некоторое время назад “Ъ” пытался найти потенциального инвестора, который бы признался, что подешевевшие киловатт-часы станут для него действительно весомым фактором для принятия решения о вложении в новый проект в ДФО (столь же важным, например, как дешевый инвесткредит или устойчивый тренд на рост цен на продукцию), но не преуспел.

Другой фактор, отмеченный ЦСР,— высокие постоянные затраты на энергосистему в РФ. Речь идет о цене содержания сетей (высока из-за большой территории РФ), генерации, но большая часть упомянутых в докладе причин этого прямого отношения к традиционной энергетике не имеют. Это, к примеру, более высокие кредитные ставки, цена строительства, низкая производительность труда. Упоминается, впрочем, слабая загрузка энергомощностей.

Но в отрасли это давний спор между коммерсантами и инженерами — следует ли жертвовать надежностью ради эффективности бизнеса или нет (кто получает в споре преимущество, обычно зависит от того, как давно была последняя крупная авария в энергосистеме).

Также ЦСР приводит, например, низкий технологический уровень российских ТЭС (их средний КПД не выше 40%), но в качестве альтернативы приводится «звезда» устаревшей традиционной энергетики — парогазовые установки с КПД до 60%.

Опять надежда на экспорт

Тот момент, на который стоит обратить внимание в докладе ЦСР, это предложение ориентироваться на экспорт технологий цифровой энергетики, то есть, по сути, поддержать не столько энергетику страны, сколько промышленность. В докладе доля РФ на рынке современного энергооборудования и систем оценена в 1%, от $1,3 трлн. Рынок интеллектуальных энергосистем в ближайшие 20 лет должен вырасти со $150 млрд до $700 млрд с темпами роста выше 10%. «Достижимая целевая доля российских компаний на глобальных рынках составляет 5–6%»,— утверждает ЦСР со ссылкой на «Энерджинет», добавляя, что их доходы от такого экспорта могут составить в 2035 году около $40 млрд.

Единственное, что вызывает опасения,— это то, что до сих пор попытки развивать новую промышленность под новую энергетику в России не выглядят такими уж успешными. Можно вспомнить и провалы «Росатома» и «Роснано» в сфере выпуска оборудования для солнечной энергетики (проекты не выдержали конкуренции с китайцами), и идею развития отечественного производства компонентов для ВИЭ за счет искусственного стимулирования проектов зеленой генерации. Сейчас регуляторы нехотя признали, что текущая модель поддержки ВИЭ за счет оптового энергорынка исчерпала себя почти в начале пути и нужны скорее меры промышленной политики (различные меры господдержки).

Поэтому вывод ЦСР о том, что «рыночные предпосылки для развития в РФ высокотехнологичной электроэнергетики уже сформировались», мне кажется несколько скоропалительным. А вот следующее заявление экспертов о том, что «необходима ориентация госполитики в сфере энергетики на реализацию инновационного сценария», видится скорее осмысленным. Без госполитики, только на рыночных стимулах, энергоинновации в России могут и забуксовать.

Решение с неизвестным числом нулей

Чего в анализе ЦСР, к сожалению, нет — это оценки потребных инвестиций в цифровую энергетику в РФ. Есть достаточно общие заявления о том, что новые технологии дешевеют, есть обещание того, что появятся дешевые накопители энергии, но хотелось бы понять прежде всего, сколько придется выложить будущим просьюмерам на внедрение маршрутизаторов энергии, блокчейна как панацеи от дорогих кредитов и массовую цифровизацию энергопотребления. Единственное, что указывает ЦСР (со ссылкой на расчеты «Энерджинет»), это потенциал снижения энергоцен за счет перехода к новой технологической парадигме до 2035 года на 30–40% — по сравнению с инерционным сценарием развития.

Плюс к тому не надо забывать, что старая неуклюжая энергетика, не умеющая цифровых гитик, строилась на десятилетия. Ей нужны ремонты, модернизация, по окончании планового срока службы — замена, но и трансформаторы, и турбины служат по 20–50 лет. Сейчас на российских ГЭС, например, неторопливо меняют оборудование, поставленное в середине прошлого века, не удивлюсь, если на некоторых ТЭС можно обнаружить трофейные турбины, вывезенные из Германии по окончании Великой Отечественной войны (такие случаи в 2008–2010 годах еще известны). Современная цифровая техника о такой медленной амортизации может только мечтать: попробуйте найти в нынешнем мире человека, постоянно использующего компьютер выпуска хотя бы 2000 года. А это значит, что цифровая энергетика потребует более быстрой замены стремительно устаревающего оборудования — и соответствующего ускорения инвестцикла, естественно. Что, конечно, положительный фактор для IT-промышленности, но не для энергопросьюмеров светлого будущего. С моей точки зрения, самый серьезный риск сейчас заключается даже не в том, что Россия останется с архаичной энергетикой на фоне мировых держав, не в экологических рисках и не в том, что наши ТЭС и АЭС окажутся дороже немецких или китайских умных энергосистем.

Риск в том, что пока под брендом «цифровизации» в энергетике продается не замена дорогого и неэффективного на дешевое и эффективное, а надстройка новой отрасли над уже существующей.

И эта надстройка, возможно, сама по себе будет обходиться — как сейчас, так и в среднесрочной перспективе — не так, чтоб очень дешево. Речь идет как о предлагаемых ЦСР институтах развития (стратегический консорциум поставщиков технологий, потребителей и регулятора, национальное агентство передовых энергоисследований), так и о реформе регулирования и господдержке экспорта.

Владимир Дзагуто