Директор Музея истории ГУЛАГа Роман Романов объявил о временном закрытии для создания постоянной экспозиции

В преддверии Дня памяти жертв политических репрессий Музей истории ГУЛАГа в Москве объявил о готовящемся закрытии для публики: временную экспозицию будут менять на постоянную. Закрытие не означает остановку проектов и мероприятий, пояснил “Ъ” директор музея Роман Романов. Он обещает, что новая экспозиция станет «взрывом в музеологии».

— Музей истории ГУЛАГа сейчас готовится к реэкспозиции. Что-то из текущих экспонатов войдет в нее?

— Сейчас представлена временная выставка. Некоторые элементы войдут в постоянную экспозицию, которая будет выстроена в виде лабиринта. Тюремные двери тоже будут в ней представлены, но в другой форме. Появятся новые двери, связанные с ГУЛАГом, но не настолько очевидные. Например, из здания МГУ на Воробьевых холмах, которое строили заключенные. Постоянная экспозиция будет более глубоким и полноценным рассказом о развитии системы с 1918 года по сегодняшний день. Покажем, как зарождалась и развивалась система ГУЛАГа, как в монастырях в Москве разворачивались первые лагеря — про это раньше не было известно. С чем столкнулись вернувшиеся из заключения — это большая тема, о которой до сих пор сказано немного. Будет рассказ о Соловках. Каждый закоулок будет продуман. Появятся предметы, текстура, которые можно будет потрогать. Свет и звук станут отдельными героями и рассказчиками. Человек зайдет в эту экспозицию одним, а выйдет другим. Многие считают, что нынешняя экспозиция — это и есть постоянная. Даже коллеги приходят, восхищаются. Но то, что мы готовим, будет на порядок сильнее. Это будет взрывом и в музеологии в том числе.

— Можно ожидать новые данные из архивов?

— У нас работа с ведомственными и неведомственными архивами уже идет нормальным темпом, и в экспозиции будут материалы из ГАРФ, РГАСПИ (Государственный архив РФ, Российский государственный архив социально-политической истории. — «Ъ»), архива ФСБ. Но там будут слои и для кандидатов и докторов наук. Множество документов из разных архивов там тоже будут представлены для исследователей, для тех, кто хочет погрузиться еще глубже.

— То есть, доктор исторических наук сможет прийти в музей и найти для себя что-то новое?

— Да, научные открытия будут. Уже сейчас наш научный отдел провел титаническую работу и у нас есть свое новое слово в науке. Специально для работы с документами в конце этого года мы открываем в музее Центр документации.

— А технологические решения?

— Будет много необычных экспозиционных решений, мультимедиа и интерактивных инсталляций. Будем удивлять. Некоторые экспонаты, которые уже есть в музее, будут представлены в новых, более технологичных, а значит, вовлекающих форматах. Например, сейчас у нас выставлена карта СССР с нанесенными на нее наиболее крупными исправительно-трудовыми лагерями с численностью заключенных свыше 5 тыс. человек. Она статична. Для новой экспозиции мы готовим интерактивную карту, которая будет показывать развитие системы ГУЛАГа по годам. Можно будет выбрать год, лагерь и понять, когда и для чего он создан, сколько человек содержалось, какая там была смертность. Другой пример — у нас есть Соловецкий альбом с фотографиями. Было известно, что существовало два таких парадных альбома. Один Управление Соловецких лагерей подарило секретарю Ленинградского обкома Сергею Кирову, второй — писателю Максиму Горькому, который приехал на Соловки в 1929 году. В них было по 130–150 фотографий о том, как на Соловках замечательно поставлено сельское хозяйство, как «хорошо» содержат заключенных. Но у нас появилась информация о существовании еще одного альбома, в котором содержится около 300 фотографий, и большая их часть никогда не публиковались. Музей его приобрел. Сейчас эти фотографии можно посмотреть на временной экспозиции. Для постоянной мы оцифруем снимки. Каждая страница будет привязана к видеофайлу с рассказом, что на фотографии.

— Приобрели альбом у частных лиц? Это потомки владельца?

— Да, у частных. У них была история о том, что альбом — это семейная реликвия. Когда мы начали с ними взаимодействовать, стало понятно, что часть рассказа — легенда, но человек действительно имел отношение к этой системе.

— Когда музей закроется, и когда можно будет увидеть новую экспозицию?

— Нынешняя экспозиция, открывшаяся в октябре 2015 года, закроется в январе 2018, а уже в мае 2018 года, в День музеев, откроется новая экспозиция. Это тот срок, который мы себе поставили. Многое зависит от подрядчиков. На время ремонта музей продолжит работу. Будет открыт первый этаж. Здесь зал для мероприятий, в котором у нас регулярно проходят театральные постановки, музыкальные и поэтические вечера, кинопоказы и лекции – мы ищем новые формы для раскрытия и популяризации темы. Например, до конца года здесь можно увидеть кукольный спектакль по книге Чингиза Айтматова «И дольше века длится день» (в романе автор вводит понятие «манкурт», называя так пленника, который под пыткой потерял память. — «Ъ»). Это профессиональный спектакль, мы подали его на театральную премию «Золотая маска». Его можно увидеть 20 сентября и 20 октября. Конечно, продолжится исследовательская работа.

— Не планируете сделать бесплатный вход в музей?

— Я мечтаю об этом. Но такое решение должно принять правительство Москвы. Я неоднократно предлагал это, но пока решение не принято.

— Неужели настолько окупают себя билеты? Сколько музей получает с них?

— Расчеты есть, мы их озвучивали и показывали руководству — Департаменту культуры города Москвы. Билет стоит 300 рублей. В 2016 году у нас было 40 тыс. посетителей, в том числе 13 тыс. школьников. Но у нас много льготных категорий, есть бесплатный вход для студентов, например. Еще мы продаем аудиогиды и экскурсии. В 2016 году мы заработали 4,5 миллиона рублей.

— А в объеме финансирования музея это сколько?

— Сейчас мы получаем субсидии на «выполнение госзадания» — 46 млн. в год. Но этого катастрофически не хватает.

— Можете озвучить, сколько будет стоить постоянная экспозиция?

— Больше 100 млн. рублей. По стандартной практике, постоянная экспозиция рассчитана на 5–7 лет. Мы выбирали — либо делать временные выставки и часто их менять, либо постоянную, но рассказать все. И решили, что именно сейчас нужно рассказать полностью эту историю, показать, что это было для страны и для людей. В то же время у нас уже есть проект павильона на территории, прилегающей к музею, где мы планируем разместить арт-резиденции и пространство для временных экспозиций. Мы очень надеемся, что проект пройдет все необходимые согласования, и мы сможем начать строительство в ближайшее время.

— В последнее время много говорится о закрытости архивов ФСБ. Есть понимание, что у них в архивах есть ценного для музея?

— Бывает, люди исследуют разные темы и приходят к выводу, что что-то важное для их работы находится в архивах ФСБ. Известно, что там огромное количество личных дел с фотографиями, доносы. Но это очень болезненная тема для общества. Одни говорят — откройте архивы, вы скрываете от нас правду. А другие считают, что лучше не знать, кто на кого доносил — сын на отца, сосед или жених. Есть примеры, когда люди добивались возможности прочитать материалы, а потом говорили — лучше бы я этого не знал. Я считаю, что архивы должны быть открыты, но к этому надо подойти без эмоций, с пониманием, что это национальная трагедия и драма, которую надо раскручивать осторожно, как ком колючей проволоки.

— Можно предположить, какой процент занимает засекреченная информация в общем объеме данных о ГУЛАГе?

— Ведущие исследователи, в том числе мой заместитель по научной работе, доктор исторических наук Галина Михайловна Иванова, научный сотрудник Института российской истории РАН, у которой докторская по системе ГУЛАГа, считают, что большая часть информации у нас есть в доступе. Остались детали, которые интересны исследователям узких тем. Более того, даже открытые документы не все обработаны. Часть архива ФСБ хранится в ГАРФ в открытом доступе, туда гораздо проще доступ, но очередь туда не выстраивается. До сих пор у нас нет общей базы данных репрессированных граждан — это огромная работа, которую предстоит сделать.

— А есть у музея свое мнение о причастности Сталина к репрессиям?

— Сейчас в экспозиции, посвященной большому террору, есть расстрельные списки за его подписью. Сталин лично вносил в эти списки коррективы, лично визировал бумаги. Что еще можно сказать? Это свидетельство, которое документально подтверждает, что этот человек сам организовывал казнь. Теории про то, что он не знал о репрессиях, я даже не берусь рассматривать, когда есть такие документы.

— Вы, наверное, уже всех исследователей темы репрессий знаете. Какие с ними отношения?

— В России есть люди, которые занимаются темой ГУЛАГа и репрессий. Но это единицы, энтузиасты. Они как огоньки разбросаны по всей карте России. Они наше достояние. Как Юрий Дмитриев из карельского «Мемориала». Он всю жизнь посвятил поиску расстрелянных, открыл массовые захоронения тысяч человек, в том числе «Сандармох», работал на Соловках. Надеюсь, что он выйдет на свободу (Юрий Дмитриев обвинен в создании порнографии, суд над ним еще продолжается. — «Ъ»), и мы с ним продолжим сотрудничать. В Коми есть группа исследователей, на Колыме. И у каждого есть фрагмент паззла, который нужен для целостной картины. Чтобы объединить усилия, мы создали Ассоциацию российских музеев памяти. В ней сейчас 26 музеев. Они очень разные. Например, в поселке Ягодное Магаданской области Иван Паникаров сделал музей памяти из своей квартиры. В том же регионе в поселке Сусуман Михаил Шибистый создал «народный музей ГУЛАГа» в местном магазине. В другом магаданском поселке Усть-Омчуг музей находится в одном из классов местной школы. Его создала геолог Инна Грибанова — она, пожалуй, единственный исследователь лагеря «Бутугычаг», разрабатывавшего урановые залежи. Там очень много материалов, но ничего не оцифровано — ни фотографии, ни огромные массивы текста. Региональные музеи помогают нам получать информацию о лагерях на местах, и мы стараемся помогать им, передаем видеоинтервью с репрессированными, записанные в рамках проекта «Мой ГУЛАГ», и другие материалы, к ним приезжают наши выставки. В будущем будем помогать техникой и готовыми экспозициями. Первыми такими примерами станут наши проекты «Живая книга памяти» и «Интерактивная карта лагерей». Уже в следующем году мы планируем отправить готовые мультимедийные экспонаты некоторым музеям. Конечно, на это нужны деньги. У нас есть Фонд Памяти, который сейчас собирает средства на монумент в память о жертвах репрессий «Стена скорби» — его открытие запланировано 30 октября в Москве. А затем средства будут направлены на развитие других проектов, в том числе в регионах. Репрессии коснулись огромного количества людей, поэтому к нам часто обращаются с вопросом, как нам можно помочь. Учреждение Фонда Памяти стало ответом на этот вопрос. К сожалению, сейчас многие исследователи находятся в маргинальном статусе. Хочется, чтобы местная власть осознала, что эта работа очень важна.

— Но у нас принята государственная концепция по увековечению памяти жертв политических репрессий, она же должна влиять на происходящее в регионах?

— Есть, должна, но это надо популяризировать. Многие руководители регионов впервые слышат про эту концепцию от нас. И даже люди, которые этой темой занимаются, тоже про нее не знают. А те, кто знает, относятся к концепции как к декларации. Но это все серьезно и нужно. Это государственная политика, которая должна реализовываться главами регионов и спускаться до людей. И всю эту коммуникацию надо формировать.

Концепция была принята в 2015 году, но вот уже 2017 год. Появляются памятники — хорошо. Но еще бездна работы. И основная цель Фонда Памяти — реализация этой концепции. У нас есть целый комплекс мемориальных и научно-исследовательских проектов, которые, я надеюсь, мы сможем реализовать при поддержке фонда. Например, мы ежегодно ездим в экспедиции по территориям бывших лагерей — это важный источник знаний о ГУЛАГе. Надо описать сохранившиеся лагеря, зафиксировать на пленку, ведь они исчезают и разрушаются. Их также надо музеефицировать, сделать их частью культурного массива регионов, чтобы люди приезжали, смотрели и знакомились с этой историей. Мы также создаем собственный контент — спектакли, документальные и художественные фильмы. Тот же проект «Мой ГУЛАГ» — здесь важно расширить географию записей интервью с репрессированными. Для меня очень важна издательская программа: среди репрессированных есть талантливые авторы, которых широкая аудитория пока не знает. Мы хотим, чтобы о них узнали. Уже в октябре мы планируем представить «Книжечку» медсестры Ольги Раницкой — это иллюстрированный дневник с выдуманным персонажем, который она создавала в лагере «Карлаг» для единственного читателя — своего сына Саши.

Уже сейчас фонд адресно поддерживает пострадавших от репрессий через Социально-волонтерский центр Музея истории ГУЛАГа. Эту поддержку нужно увеличивать. Например, я очень хочу, чтобы у наших подопечных появился микроавтобус — в силу возраста переезды даются им непросто.

— Если не вы, то никто?

— Наверное, так. Хочешь перемен — будь ими. Это Махатма Ганди, мне очень нравится. В Москве тоже есть, чем заняться. Нужна музеефикация «расстрельного дома» на улице Никольской, 23. Это был основной узел репрессивной системы. Расстрельные списки оформлялись в этих стенах. Там же стояли родственники, которые пытались узнать судьбу своих родных. Возможно, приговоры частично исполнялись в его подвалах. И там же выдавали справки о реабилитации. Если там будет что-то кроме музея памяти, это будет индикатор развития нашего общества. Он находится в частной собственности с конца 80-х годов.

— Кто сейчас владелец?

— Владимир Давиди (основатель компании-поставщика эксклюзивных марок парфюмерии Esterk Lux Parfum, владелец парфюмерных бутиков Molecule. — «Ъ»). Сначала заявлялось, что там появится бутик элитной парфюмерии. СМИ уточнили — вы действительно в «расстрельном доме» хотите открыть бутик? Тогда он пояснил, что это до конца еще не решено. Мы подготовили для него справку, что в этом доме находилось. Он не знал. В июне и июле этого года мы вновь обратились к нему с просьбой о встрече, но назначить ее пока не удается. Сейчас начинается реконструкция этого здания, и нам надо попробовать его выкупить, в том числе с использованием средств Фонда Памяти. Конечно, этого будет недостаточно. Для решения этого вопроса нам необходима помощь, поддержка и участие государства.

— А сколько стоит здание?

— По одной из оценок, около 500 млн рублей. Это же самый центр.

— Что мэрия Москвы говорит по поводу этого дома?

— С предыдущим собственником переговоры были, в том числе со стороны правительства Москвы. Но собственник выставил стоимость в два раза выше рыночной, а потом разразился кризис. По какой стоимости его купил новый владелец, неизвестно. Сейчас надо выяснить, за сколько владелец готов его продать.

Еще одно ключевое место — это спецобъект НКВД «Коммунарка» в Новой Москве. Там закапывали тех, кто получал приговор в «расстрельном доме». Территория передана в 90-е годы в аренду РПЦ, там построен храм. Главное — там не выявлены места захоронений. Это просто лес, рвы. С каких-то сторон застройка поджимает, дорогу хотят сделать. В охранном обязательстве прописано, что арендатор должен выявить захоронения и музеефицировать, но до сих пор этого не произошло. Мы начинали эту работу, и, вероятно, продолжим.

Также хотелось бы привести в порядок могилу невостребованных прахов на Донском кладбище. Сейчас она выглядит страшно — клумба с камнем посередине, в нее воткнуто огромное количество табличек с именами, фамилиями. Люди не знают, где захоронены их родственники, и приносят туда рукотворные таблички. Есть бумажки в файле, которые размокают под дождем. Конечно, должна быть другая форма. Может быть стена с именами.

— Многие семьи, в которых были репрессированные, избегают об этом говорить. У вас одно из образований — клинический психолог. Вы можете дать совет для таких семей, как преодолеть эту травму?

— Все начинается с внутреннего запроса человека. Если человек говорит, что он не хочет и не будет об этом говорить, то его не надо уговаривать или советовать что-то. А если человек говорит — меня это тревожит, и я не знаю с чего начать, тогда можно уже работать с этим. И большое достижение нашего музея, и мы изначально это планировали, чтобы те, кто прошел через лагеря, и их дети могли почувствовать, что музей — их дом. У нас есть ежегодный календарь встреч и чаепитий с репрессированными. Мы с ними все время созваниваемся, это наша большая семья. А вот недавно они позвонили и говорят — не хотим ждать мероприятия, хотим просто встретиться. И у нас была отдельная встреча. Они соскучились, для них музей это тепло и дом. Это высшая степень доверия, так и должно быть. Одна наша подопечная, которая сама была в лагерях, за чаем сказала всем: «Вы представляете, мы же на пятом этаже музея ГУЛАГа. Только почувствуйте это! Вот я сидела в лагере и если бы я кому сказала — девчонки, не беспокойтесь, мы все переживем, отстрадаем и будем пить чай в музее ГУЛАГа, — мне бы тогда покрутили у виска. И вот оно свершилось. Мы это терпели, а сейчас это не забыто». Конечно, у каждого это свое. И люди разные, и испытали они разное. И по-разному это перевернуло, поломало их жизнь. Кто-то говорит, что обогатило. Но здесь они могут сказать все, что они хотели, все, что им не давали сказать в советское время. Это принятие и восстановление справедливости.

Анастасия Курилова