В Биробиджане вспомнили о будущем

Австрийский культурный форум в Москве представил выставку «Биробиджан. Международное художественное исследование Еврейской автономной области Российской Федерации». Она развернута в Биробиджане, в здании областной филармонии, и включена в программу XIII Международного фестиваля еврейской культуры и искусства, однако оказалась в эстетической и идеологической оппозиции к этому официально-развлекательному мероприятию. Из Биробиджана — Анна Толстова.

Еврейское прошлое Еврейской автономной области — не просто ископаемое, но полезное ископаемое, и администрация ЕАО давно осваивает этот ресурс брендирования региона: вся визуальная среда Биробиджана — от рекламы до городской скульптуры — паразитирует на китчевом образе местечкового еврея, названия центральных улиц на адресных табличках переведены на идиш. Однако вряд ли их кто-то прочтет — идишистская кафедра местного университета закрыта лет десять назад. И достаточно посетить заброшенное, тонущее в болоте кладбище первых переселенцев, чтобы понять, насколько дорога память местечка сегодняшнему начальству. Биробиджанский фестиваль с песнями и плясками вносит посильный вклад в креативно-бюрократическое конструирование локальной идентичности, но директору Австрийского культурного форума в Москве Симону Мразу, поклоннику жанра выставки-исследования, когда небольшая компания художников делает приношение гению необычного места вроде атомного ледокола «Ленин» или Архызской обсерватории, удалось транспонировать заезженную еврейскую мелодию в иную тональность.

В Биробиджане слишком много памятников из камня и бронзы — и в ответ Хаим Сокол воздвигает «Невидимые монументы», выступая живой скульптурой в серии видеоперформансов. Палит из водяного пистолета у заброшенного мемориала в Волочаевке, салютуя героям-красноармейцам. Дудит в детскую дудочку, оплакивая заводской гудок в руинах «Дальсельмаша». Возлагает цветы к проржавевшему турнику на Кавалерийской улице — агитфото 1930-х так радостно воспевало мускулистых евреев-ударников. Читает «Интернационал» в переводе на идиш где-то на окраине Биробиджана — слова умирающего языка за здравие мертвой идеи звучат словно кадиш. Щемящая еврейская интонация возникает в лучших работах художника, и пять коротких видеоперформансов памяти биробиджанской утопии к ним, несомненно, относятся. Особенно тот, в котором он закапывает идишистские литеры на старом кладбище Валдгейма, едва ли не первого еврейского колхоза в ЕАО, не столько сея семена будущего, сколько хороня осколки прошлого.

Две группы художников, не сговариваясь, обратились к наследию Ханнеса Майера: эмигрировав в СССР, второй директор Баухауса в 1933–1934 годах проектировал Биробиджан, и предание, будто бы в архитектуре столицы ЕАО можно найти какие-то черты баухаусного соцгородка, до сих пор живо. Евгений Фикс вместе с Срджаном Йовановичем Вайссом и Сео Хи Ли опросили семь архитекторов и историков, в том числе главного биробиджанского краеведа Иосифа Бренера, на предмет, было ли что-то специфически еврейское в проекте Майера, много размышлявшего над проблемой национального в архитектуре модернизма, и что из этого проекта реализовано в Биробиджане. Инсталляция с видеоинтервью и двумя объектами-чемоданчиками, где спрятаны макеты того, что задумывалось, и того, что осуществилось, говорит, что от Майера в городе не осталось и следа. К аналогичному выводу приходят и Нир Эврон с Омером Кригером: их видеоиллюстрация к биробиджанским заметкам Ханнеса Майера, написанным в телеграфном стиле и теперь служащим отличными субтитрами к снятым в сегодняшнем Биробиджане кадрам, свидетельствует о смерти «Красного Сиона». Майер, склонившийся над проектом «Большого Биробиджана», появляется на фотографии из архива Общества по землеустройству еврейских трудящихся — полсотни впервые выставляющихся снимков привезены из Российского этнографического музея. Но энтузиазм социалистического строительства в агитпропе 1930-х отчаянно контрастирует с безвидностью и пустотой постсоветского настоящего, запечатленной в меланхолических фотоколлажах Юрия Пальмина.

Впрочем, проекту «Иерусалима-на-Амуре» был дан второй шанс в годы перестройки, когда полуподпольная — после погромной кампании 1948–1949 годов — еврейская духовная жизнь ЕАО пережила короткий ренессанс. Героям этого времени посвящен археологический труд Татьяны Эфрусси: в ее документально-архивной инсталляции оживает «Цех пролетарского авангарда» (Сергей Буньков, Григорий Неудачин, Игорь Фефелов и их единомышленники), банда самостийных ньювейверов, эстетически близкая ленинградскому «Клубу друзей Маяковского» и московским «Чемпионам мира», что пыталась оживить Биробиджан абсурдистскими акциями в 1988–1991 годах. Нынешний фестиваль еврейской культуры и искусства лишний раз напоминает, что этот шанс был также благополучно упущен. Элегическим прощанием с утопией кажется самое сложное и тонкое произведение, родившееся в результате коллективного «художественного исследования»: фильм Антона Гинзбурга «Биробиджанский атлас», составленный из поэтичных зарисовок города и окрестностей, показывает, как с лица этой прекрасной и чужой земли стираются случайные, еврейские или социалистические, черты и проступают родовые китайские приметы.