Зураб Церетели рассказал Анне Сабовой, чем живет Российская академия художеств

Российской академии художеств — 260 лет. О том, какие традиции она хранит и как устроен мозг художника, "Огонек" поговорил с ее президентом Зурабом Церетели

— Российской художественной школе — 260 лет. Что стало ее стержнем, главным отличием?

— Создание Российской академии художеств говорит об огромной мудрости Петра. С его подачи была создана российская школа живописи — другой такой в мире нет. Интересно, как она развивалась и как много позже, 1947 году, была воссоздана. Тогда были объединены суриковский и репинский институты, лицеи, создан Научно-исследовательский институт, музей, библиотека, мастерские. От тех, кто это знает и понимает, я чувствую поддержку, а кто не знает... Некоторые считают, что школа ничего не значит — садись и рисуй! Да все — и европейцы, и американцы, и китайцы — мечтают, чтобы элементы нашего художественного образования вошли в их систему образования! Потому что это уникальнейшая школа, которая существует только у нас. Мудрейший план, который был создан во времена Петра, Елизаветы, Екатерины, заключался в том, чтобы воспитать поколение, которое создавало бы музейные ценности. Музейные! Не салонные, не галерейные, которые сегодня есть, а завтра нет — это все живопись для покупателя. Созданное Петром и Елизаветой дело продолжается до наших дней, и это огромное достижение России.

— Академизм жив? Чем современная академическая школа живописи отличается от академизма XVIII века?

— У каждого времени свой почерк. Главное, я считаю, наша школа продолжает развиваться. И задача у нас та же — создавать шедевры, которые достойны музея, развивать такое мышление, которое будет не салонным, не галерейным. Это изобразительное искусство другого уровня... Я сам прошел уникальную школу. Словами это объяснить трудно. Меня воспитывали такие педагоги, как Василий Шухаев. Мы начинали с копирования, а потом учились передавать первые впечатления от увиденного... Главное — не только механическое умение, но и развитие фантазии. Нужно научиться показывать индивидуальное отношение к предмету, к теме, форме. Василий Шухаев, один из гениальнейших рисовальщиков, не просто следовал академической школе, а понимал, что это живой процесс, и погружал нас в него. Так работали Леонардо да Винчи, Микеланджело, Пикассо, Шагал — все. Это не надо восстанавливать или возрождать, а только продолжать, сохранять и развивать.

— В этом году исполняется 20 лет с тех пор, как вы стали президентом. Как Академия изменилась за эти годы?

— Главная дата — это 260 лет Академии. А она все время меняется.

— В столетний юбилей революции не избежать вопроса и о 1917 годе. Какую роль это событие сыграло в истории Академии? И  каким оно видится сейчас, с исторической дистанции в столетие?

— Вообще, мне очень сложно сегодня об этом говорить. Я часто предпочитаю отговариваться, мол, я же тогда не жил! Ведь вчера об истории писали одно, сегодня о тех же фактах по-другому пишут. Мои педагоги говорили одно, мои домашние — другое.

Тем не менее в 1917 году вместе с гибелью Российской империи была фактически закрыта и Императорская академия художеств. Но уже к 1930-м годам вернулось понимание — надо восстанавливать русскую художественную школу. И в 1947 году, после ужасной войны, в тяжелое время, когда все только восстанавливалось, была воссоздана фактически Императорская академия художеств, то есть на ее базе создали Академию художеств СССР. Конечно, там были идеологические моменты, но самое важное — была воссоздана художественная школа. Даже в самые тяжелые моменты истории искусство всегда остается искусством. Ведь в революцию тоже много талантливых художников гениально себя выразили, и они были по духу революционеры, они это все приветствовали... Что делать, осудить их или поддержать? Я не могу взять такую ответственность на себя... Могу сказать, что и Маяковский, и Малевич — гении... А мой учитель, Василий Шухаев, сначала уехал из России, а потом вернулся и попал в ссылку — на Кавказ. Даже в Тбилиси не разрешали жить, но наша творческая интеллигенция пошла к руководству и отстояла его. Ему даже разрешили преподавать. А для нас это было счастье. Но сам он никогда не жаловался на жизнь, был очень сильный, цельный, красивый человек... Он глядел на мир как художник. И меня этому научил.

Ведь что такое мозг художника? Он заточен под описание увиденного, пережитого факта. Вот сегодня прекрасное солнце, я смотрю и понимаю — какие чудесные тона, какие интенсивные цвета, какие колоритные моменты!

— Кто оказал на вас самое сильное влияние?

— Шухаев, Лансере, Кобуладзе, Какабадзе, Джапаридзе — они были гигантами среди художников. Очень много хорошего я получил от них. Мастерство. Отношение к делу. Перспективе, композиции, анатомии, мы даже мертвых рисовали. Если ты анатомию не знаешь, как ты можешь рисовать? Мы изучали все — даже как кожа человека ведет себя после его смерти. И конечно, как обобщать форму, искать свой путь, свою манеру, пластическую выразительность.

Я как президент Академии очень хочу сохранить именно вот эту мощнейшую, монументальную школу, которая в России существует уже несколько веков. Тогда у нас правильные художники будут. А если ты не будешь работать на пользу государства, то ты — салонный художник и трудишься, только чтобы продавать свои работы, тогда "художник" — это только название. Мощь государства и образовательная система могут сохранить музейные шедевры. Для этого и существует Академия. Моя главная задача — помогать, поддерживать ее.

— Как найти себя художнику?

— Когда ты хочешь стать художником — это как крик, его не сдержишь. Это когда ты ночью не спишь из-за потребности рисовать. Понимаете, надо заниматься этим каждый день, как музыкант каждый день играет на пианино. Если каждый день ты не будешь работать, ты не будешь в форме. Только так можно найти себя и сохранить.

Я свой путь нашел с самого начала — и тогда было видно, что для меня важнее всего монументальная пластика и рисунок, поэтому мне доверили оформление Пицунды (оформление курортного комплекса в Пицунде, Абхазия.— "О"). Эта работа стала для меня огромной школой. Это синтез архитектуры и монументального искусства. Думаю, нужно создать отдельный факультет для этого направления, потому что такое искусство уже теряется. Я боюсь, как бы то монументальное искусство, которое в России существовало прежде, не умерло сегодня.

— А есть такое опасение?

— Вообще, много талантливых художников — вот наши академики Николай Мухин, Евгений Максимов потрясающие росписи создают. Они и в храме Христа Спасителя работали, а сейчас по поручению президента создают мозаики для главного православного храма в Сербии. Скульпторы Александр Рукавишников, Салават Щербаков, Андрей Ковальчук... Боюсь обидеть кого-то, выделить, у нас большая Академия! И архитекторы замечательные — Посохин, Шумаков... Сейчас строится много чего, единственное — руки художника я не вижу. В смысле когда архитектор, живописец-монументалист и скульптор работают вместе, создают единый образ. Она нужна не только в монументальном искусстве — в любом другом! Посмотрите мои архивы. Там все: Бразилия, Португалия, Сирия, Осака, Токио, Нью-Йорк, Вашингтон... Вот я закончил 126-метровую скульптуру о том, как Европа нашла Америку (проект создан к 500-летию открытия Америки, включает два монумента, установленных в начальной и конечной точке путешествия Колумба),— в мире нет другой такой огромной. Одну (45 метров) я давно уже поставил в Европе, в Севилье, откуда Колумб отплыл в Новый Свет. А это вторая часть проекта. Она находится в Пуэрто-Рико!

— А сейчас над чем работаете?

— Статуя Иисуса Христа, который обращается к народу,— 33 метра. И "Аргонавты" — 23 метра. Идет вопрос о месте установки. Много писем и предложений о месте установки Христа я получил за последний год, но мне надо самому посмотреть и почувствовать, подходит ли оно.

Беседовала Анна Сабова