Торжества в честь 260-летия Академии художеств стартовали месяц назад и будут продолжаться как минимум до 17 ноября. Именно в этот день в 1757 году граф Шувалов подписал у императрицы Елизаветы Петровны указ об основании академии. Чем она стала для поколений ее выпускников и какие тени бродят по ее коридорам — в материале "Огонька"

Зинаида Курбатова

Известное выражение "стены учат" для нас, выпускников Академии художеств в Ленинграде — Петербурге, вовсе не фигура речи. Всякий входящий в круглый парадный вестибюль академии будет сражен гармонией колонн и сводов, таинственным полумраком. Римскими цифрами на истертом полу, навеки запечатлевшими год основания храма искусств.

И конечно, с порога почувствует восхитительный, ни с чем не сравнимый запах масляных красок и разбавителей, холстов, картонов и карандашей. Зодчие француз Жан-Батист Валлен-Деламот и наш Александр Кокоринов сделали все, чтобы здание было невероятно роскошным, помпезным, чтобы оно формировало образ набережной. Им это удалось. Правда, когда строительство было окончено, Кокоринов свел счеты с жизнью, говорят о какой-то истории с кражей денег, выделенных для строительства. Так или иначе, первокурсников принято было, посвящая в студенты, приводить в одну из крохотных мастерских реставрационного отделения живописного факультета и показывать крюк на потолке — на нем и повесился несчастный архитектор.

Взгляд с крыши

Не поверить в это было невозможно. академия была и остается наполненной призраками художников. На графическом факультете студентам на традиционных вечерах являлся дух гравера Матэ, с небольшого балкончика обозревавший будущих акварелистов и офортистов .Это было убедительно, ведь рядом за стеной офортная, литографская, где те самые станки, на которых печатал Матэ. Литографский станок фирмы "Краузе", достойный любого музея,— странная огромная машина, на которой режут листы бумаги и для которой есть почтенное прозвище Гильотина. Интересно, когда в последний раз на ней резал бумагу Иван Билибин, вернувшийся в СССР из эмиграции и умерший в страшную блокадную зиму в одной из этих мастерских?

По узким темным коридорам с парусными сводчатыми потолками ходили Иванов, Брюллов, Суриков, Врубель, Валентин Серов. Это они, а потом и мы истерли ногами каменные ступени лестниц на второй и третий этажи. Вот частокол мольбертов в мастерских — некоторые совсем старые, покрытые застывшими каплями еле различимых цветов. Наверняка среди них есть мольберты, за которыми работал Филонов и его ученики. А через Академический сад можно пройти на Литейный двор, он сохранил свое название, указывающее на род занятий обитателей. Это царство скульпторов. И греческий портик визави главного здания, до сих пор его зовут клодтовским корпусом. А последним из крупных мастеров, кто здесь преподавал, был Михаил Аникушин. Мы в годы учебы острили: "На этом горшке в туалете когда-то сиживал сам Илья Ефимович Репин".

Москва по приказанию президента Академии вдруг принялась усердно вывозить из здания на Неве архивы, библиотечные редкости, царскую смальту из мозаичной мастерской. Потому как зачем в провинции эта роскошь

Императорская Академия художеств во всем соответствовала великой империи. С большими трудами можно достать ключи и вылезти на крышу нашего дома. Оттуда лучшие на свете виды на Неву, Адмиралтейство и маленького Медного всадника.

С крыши взгляд в четыре страшных темных двора-колодца, которые напоминают о блокаде, об умерших здесь, о попавшей в здание бомбе.

И взгляд сожаления в большой парадный двор академии. Не припомню, чтобы в каких-то мемуарах говорилось об использовании двора, но совсем недавно зимой там заливали каток, а летом в его траве готовились к экзаменам искусствоведы. Сейчас он мертв, никто сюда не ходит, огромная бронзовая кукла "убила" это пространство. Это статуя первого президента академии Ивана Шувалова в исполнении ее нынешнего президента Зураба Церетели.

Теперь не студенты, а статуя смотрит на надписи над четырьмя входами в парадный двор — "живопись, архитектура, скульптура, воспитание". Надобно воспитать художника, не только сделать руку умелой, а глаз острым. Воспитать на примерах. Все думаешь, что не надо здесь ничего менять, перестраивать, даже ремонтировать. Не надо прикасаться — можно убить эту ауру, эту память, которой все пропитано.

Академия — это государство в государстве. Тут библиотека, где под зелеными лампами на покрытых сукном столах можно часами рассматривать лучшие в мире фолианты. Музей, где дипломные работы всех выпускников, а еще — музей слепков и макетов. Когда я впервые попала в ГМИИ им. Пушкина в Москве, то сразу нагло подумала — а у нас-то в академии еще лучше коллекция. Ведь наши экспонаты — это слепки с шедевров и пробковые макеты римских зданий, что заказывала для наследника Екатерина Великая. А анатомический класс со скелетами, черепами и экорше...

Наши

Как и во всяком государстве, у академии своя бурная история. Годы взлетов, падений и стагнации. И свои революции. С XVIII века классическое обучение. Поступали мальчики шести-восьми лет, тут же и жили. Штудии по многу часов, от орнаментов к живой натуре. Дипломная работа на историческую, как правило библейскую, тему. Потом в 1863-м бунт четырнадцати во главе с Крамским. Эти 14 студентов восстали против академического искусства. Наступал реализм. После 1917 года никакой императорской академии быть не могло: институт пролетарского искусства, где при директоре Маслове был ужас — били гипсы из музея, выбрасывали их в окна.

В начале 1930-х относительная свобода. Филонов стал профессором академии, это уму непостижимо. Но вот уже время сжимается, социалистический реализм наступает по всему фронту. И перед самой войной Лактионов пишет свою дипломную работу, где курсанты держат огромный, просвечивающий на солнце, плакат. А ковер у них под ногами — апофеоз соцреализма. В последующие десятилетия академическое образование стремилось к тому, что было в XVIII-XIX веках, но с некоторыми уступками.

При академии еще до войны открыли школу для одаренных детей, школа была прямо в главном здании, на третьем этаже, в так называемом циркуле. Дети учились рядом со взрослыми, получали стипендию, в основном мальчишки. Знаменитая СХШ. Почти без экзаменов они поступали в институт, просто спускались этажом или двумя ниже .

Мой отец, Юрий Курбатов, поступил в СХШ после войны. Затем на архитектурный факультет. Социалистический реализм в тот момент в самой унылой своей форме его не манил. Но на последнем курсе грянул гром. Все студенты-архитекторы переделывали дипломные работы. Вышло знаменитое постановление о борьбе с архитектурными излишествами. Многие великие педагоги-зодчие, как Евгений Левинсон, перестали проектировать после того.

Девушки в те послевоенные времена в академии учились, как правило, на искусствоведении. Когда они шли по коридору в библиотеку, наглые студенты-живописцы знакомились, просили попозировать. В мое время девушек уже было много.

После войны решили Академию художеств, то есть президиум, все руководство, переместить в Москву, там же открыли институт Сурикова. В императорском здании в Ленинграде остался институт Репина. Тогда никто не увидел в этом угрозы. Вузы соперничали, но так, как это положено в добрых советских фильмах. Президенты академии приезжали на защиты дипломных работ, юбилеи и праздники. Некоторые москвичи учились у нас в Ленинграде — сценографии у Кочергина, монументальному у Мыльникова. Все шло своим чередом. Большой урон был нанесен, когда СХШ перенесли в новое здание, разорвав тем самым традиции.

Соцреализм сохранил школу. Для того чтобы уметь сломать форму, надо ее понять. Наши академические студенты всегда понимали, а некоторые и ломали форму. Но все равно институт Репина готовил классических художников. Именно наш Сергей Павленко сейчас придворный художник английской королевы. Наши делают мозаики и фрески для метро, а с недавнего времени и для храмов. Наши архитекторы проектируют в разных странах, как Сергей Чобан. Архитекторы — выпускники академии умеют рисовать, выучены рисовать руками, а не только на компьютере. Что важно.

Пиковая дама и наследники

Были испокон веков в государстве под названием Академия художеств свои табели о рангах, свои сословия. Профессоры и их ассистенты. И рангом выше — руководители мастерских. Они тайно соперничали, как, например, Моисеенко и Мыльников. Были студенты, и — совсем уже анахронизм — были вольнослушатели, которые бесплатно рисовали тут же. Были натурщики, получавшие копейки за свой труд, иногда профессиональные, иногда случайные люди. Были те, кто позировал всю жизнь. Вот Осмеркин до войны пишет прелестную черноглазую девушку, снимающую перчатку. А мы писали ее же, дряхлую, согбенную, в огромном бархатном берете. И звали ее Пиковая дама. Были и есть в академии люди, без которых невозможен процесс создания скульптуры, мозаики, литографии,— это наши мастера. И они давали нам едва ли не больше народных художников по части ремесла. Все это люди необычные, странные, настоящие антики. До наступления перестройки, впрочем, и студенты были иными. Многим за тридцать, бородатые, очень бедно одетые, бесконечно веселые и часто тяготеющие к портвейну люди. А какие девушки учились в академии! Самые красивые и экстравагантные!

XX век заканчивался сложно. Уходили из жизни руководители мастерских, все почти фронтовики и народные художники. Страна СССР перестала существовать, и прежде бешеный конкурс ушел в прошлое. Сократились крупные государственные заказы. Искусством, даже реалистическим, стало не прокормиться, и в академию начали неохотно поступать юноши. На место ребят из союзных республик пришли китайцы, способные и трудолюбивые, но без должной подготовки.

Москва по приказанию президента академии вдруг принялась усердно вывозить из здания на Неве архивы, библиотечные редкости, царскую смальту из мозаичной мастерской. Потому как зачем в провинции эта роскошь, эти знаки имперского могущества. А институт не мог ничего поделать. Президиум распоряжался всем — историческим зданием, его наполнением, проведением ремонтов. Вот почему это разделение функций, которое произошло после войны, оказалось такой коварной историей. Реставраций было несколько, но когда леса снимали, фасад здания почти сразу приобретал прежний неухоженный вид. В городе обсуждали судебные процессы об утраченных при ремонте миллионах. Вспоминали историю несчастного Александра Кокоринова. Нынешнему ректору Семену Михайловскому недавно удалось важное. Роскошное историческое здание теперь снова принадлежит институту, студентам. Академия художеств — то есть Москва — по-прежнему ведает музеем, архивом и библиотекой, изрядно поредевшими за последние 15 лет. Но стены остались и продолжают учить.