Директор Российского государственного архива литературы и искусства (РГАЛИ) Татьяна Горяева рассказала Игорю Гребельникову о том, как архив Харджиева передавался из Голландии в Россию и в чем его ценность.

— Почему решили публиковать материалы, не дожидаясь истечения 25 лет, на которые Харджиев просил закрыть его архив?

— Нет, его воля не нарушена. Есть закрытая часть архива, которую составляют собственные творческие материалы Харджиева — письма к нему Малевича, Лисицкого, Татлина, его исследовательские работы, подлинные рукописи, на которых остался непосредственно его след, штрих. Сейчас доступна только коллекционная часть архива РГАЛИ, если считать, что его архив можно условно разделить на две части — коллекционную, собранную Харджиевым коллекцию раритетов, и не менее многочисленный и ценный его творческий архив. В целом это около 3 тыс. единиц хранения: то, что было задержано на таможне в Шереметьево в 1994 году, и то, что возвращено в 2011 году из Амстердама, составляют примерно равные части.

— На каком этапе вы включились в работу по возвращению архива Харджиева?

— В июне 2004 года я участвовала в конференции в Одессе, в Литературном музее, посвященной 100-летию Николая Ивановича Харджиева. Там собрались исследователи авангарда со всего мира. Конференцию финансировал Фонд Харджиева—Чаги, как впоследствии и всю работу над его архивом. Там я познакомилась с господином Тео Бремером и господином Хаасом, который тогда возглавлял фонд. С самого начала чувствовалось их стремление к сотрудничеству. Но были разные этапы в нашем взаимодействии.

— Неудивительно, ведь после того, как задержали часть архива Харджиева на таможне, следственное управление ФСБ возбудило уголовное дело по факту незаконного вывоза культурных ценностей.

— Да, это дело касалось не только архива, но и его коллекции живописи, графики. Известно о картинах, которые Харджиев продал Кристине Гмуржинской. По негласным сведениям, они были вывезены по линии дипломатической почты, но точной информации об этом нет. Это уголовное дело не закрыто. В Стеделейк-Мюсеуме изначально к нам относились очень настороженно, но надо понимать, что юридически все права на архив принадлежали Фонду Харджиева—Чаги.

— Какие отношения у музея с этим фондом? Его коллекция входит в музейное собрание?

— У фонда нет своего пространства для хранения, и поэтому с самого начала коллекция и архив находились в музее Стеделейк. Архив хранился в неописанном состоянии, и оно, прямо скажем, было печальным, когда я его впервые увидела в 2006 году. Хотя я уже приехала на заключительном этапе работы наших сотрудников, которые занимались разбором, систематизацией и описанием материалов. К тому времени часть архива, хранящаяся в РГАЛИ, уже была проанализирована. Николай Иванович, в отличие от других коллекционеров, никогда не занимался систематизацией.

— Тогда уже было соглашение о возвращении?

— Была воля к этому, но юридически, на каких условиях вернется архив, все это еще не обсуждалось. С их стороны было желание вернуть архив. Там он находился в таком состоянии, что были опасения, что какие-то документы из него могут пропасть. Тем более что в этот период в музее Стеделейк проходил ремонт.

— Харджиев утверждал, что многое пропало после того, как коллекция и часть архива были переправлены в Европу. Сейчас как-то можно оценить масштаб тех утрат?

— Эти лакуны можно ощутить только как-то интуитивно. Скажем, нет такого, чтобы письмо из архива обрывалось на каком-то листе. Но учитывая, как это там хранилось, можно предположить, что не все осталось в целостности. Там был полный хаос. Мы получили некую совокупность документов: может, у них что-то и осталось, что нам не было представлено в качестве архива Харджиева. Но музей уже посягал и на ту часть, которая была описана нашими сотрудниками как архив. Например, они пытались оставить письмо Хлебникова, на котором были его рисунки. Были и другие примеры. Музей считал, что они относятся к изобразительному фонду, на том основании, что рисунки в рукописях в какой-то степени представляют собой иконографию. И конечно, они были заинтересованы в том, чтобы у них осталось как можно больше экспозиционных материалов. Но в переговорах с фондом, который поддержал нашу позицию, нам удалось отстоять целостность архивной части, которая уже вошла в опись.

— В свое время в прессе сообщалось о 1350 произведениях живописи и графики из коллекции Харджиева, которые были перемещены в Голландию. В музее Стеделейк сейчас хранится 732 произведения из этой коллекции. Что-то известно о другой ее части?

— Мы не знаем, по какому принципу они считали, как появилась эта цифра — 1350 произведений. Никаких списков в архиве мы не выявили, так что я затрудняюсь что-то сказать по этому поводу.

— Есть какие-то перспективы возвращения в Россию работ из коллекции Харджиева?

— Лично я таких перспектив не вижу. Слишком много юридических сложностей, которые можно преодолеть только при условии доброй воли обеих сторон. Господин Бремер был для нас прекрасным переговорщиком.

— Как-то изменилось ваше отношение к Харджиеву после того, как вы ознакомились с его архивом?

— К коллекционерам у меня свое отношение, благодарно-снисходительное. Я прощаю им все слабости и хитрости, нарушающие тонкую границу между законностью и незаконностью, особенно с учетом условий, в которых они собирали. Ими движет инстинкт цели. Судьба Харджиева — жесткая, непримиримая. Но главное — он был инициатором архивирования, документирования русского авангарда, до него никто не сознавал значимости этого. Смысл попадания его архива в РГАЛИ в том, что его собрание сопрягается с другими фондами того времени, с которыми, кстати, в читальном зале РГАЛИ работал и Харджиев. Мое отношение к нему — это восторг и благодарность.