На экраны выходит самый нашумевший фильм года

В начале следующей недели состоится официальная российская премьера фильма Алексея Учителя «Матильда». Несоизмеримости сентиментального костюмного зрелища и общественного ажиотажа подивился Сергей Ходнев.

Успенский собор, коронация. Камера Юрия Клименко любуется золотой парчой, горностаем, «русскими платьями» фрейлин, далматиками герольдов и бородами архиереев — и ведь действительно залюбуешься: костюмы, декорации, даже типажи массовки, все, все идеальное, в нашем историческом кино невиданное. И голос был сладок, и луч был тонок, но тут феей Карабос на празднество откуда ни возьмись врывается Матильда Феликсовна Кшесинская, которая, улепетывая от охранки, взбегает на отсутствующие в реальном Успенском соборе хоры, чтобы крикнуть оттуда: «Ники!!» И Ники падает в обморок, и горностаевая мантия красиво оседает в рапиде, и Большая императорская корона трагически стукается о помост.

Собственно, уже по этой сцене, открывающей фильм и потом повторяющейся, понятно, что разговор об историчности сценария «Матильды» не клеится совсем. Какое там выискивание блох, что вы. Когда императрица-мать (Ингеборга Дапкунайте) без стука заглядывает в спальню наследника позвать его к гостям (ну ровно трехкомнатная квартира, а не Царское Село), а там, какой пассаж, Матильда испуганно прикрывается в постели (не поверите — горностаевой мантией) — что тут выискивать? Все равно что у ребенка конфетку отобрать.

Сотрясения основ, право, тут ненамного больше, чем в милой шансонетке Вертинского «Маленькая балерина». Наследник, а потом и император на свою беду любит стервозную, но пламенную сердцем балерину (Михалина Ольшанская). Чуть не расторгает помолвку с принцессой Аликс (Луиза Вольфрам), которая в расстройстве тщетно пытается вызнать всеми естественными и сверхъестественными способами, чем же соперница приворожила суженого. Всерьез обдумывается брак с балериной (и даже не морганатический, потому что Кшесинская потрясает фантасмагорическими правами на польский трон); по-детски запутавшийся Ники выдвигает эту идею — ну ма-а-ам, ну пожа-алуйста! — примерно каждые четверть часа экранного времени, пока чувство долга не берет свое окончательно. И нужно отдать должное Ларсу Айдингеру: вопреки возрасту, внешности, полуудачному гриму он умудряется эту сахарную вату играть, и играть незабываемо.

Для динамизма в кадре время от времени появляется отставленный маньяк-воздыхатель Матильды граф Воронцов (Данила Козловский). С криком «Ты украл мой поцелуй!» он отправляет цесаревича в нокаут, после чего полфильма на нем для замыслов каких-то непонятных ставит бесчеловечные эксперименты загадочный доктор Фишель — вот уж стоило целого Томаса Остермайера залучать на настолько мультяшную роль. С другой стороны, проходимец маг, не то Папюс, не то Калигари, окончательно превращает зрелище в приключенческий комикс «из раньшей жизни»; в Японии, например, такие любят.

И все хорошие. Ники хороший, хотя и недотепа, Маля хорошая, Аликс хорошая; обязательное, казалось бы, по закону жанра явление злых или хотя бы черствых родителей-разлучников и то смазано. Папа (Сергей Гармаш) невозможную чету, в гроб сходя, благословляет, а мама хоть и произносит полагающийся монолог о долге и династическом браке, но с доброй материнской слезинкой: все будет хорошо, вот увидишь, разве я не любила «моего ангела Сашу»? В эпизодах появляется престарелый Константин Петрович Победоносцев (Константин Желдин), и есть мгновение, когда кажется, что хоть он вот-вот прострет над юным императором совиные крыла — но вместо этого обер-прокурор умилительно рассказывает царю, как его будущая жена (Александра Федоровна, конечно) станет ему по вечерам играть на рояле. Нехотя приходится вывести где-то на полях и беспримесное зло в виде демонического шефа охранки (Виталий Кищенко), но единственная удача этого зла — выкрасть с шумом и драмой любовные письма наследника.

Ну разве не мастерство: раздуть недолгую интрижку в фатальную страсть государственного значения, густо обмазать для изоляции искрящие провода национальной истории розовенькой карамелью и в итоге получить на выходе то, что начальственные дамы с начальственным кругозором обычно аттестуют как «хорошее, доброе, интересное кино». А интерьеры! А коронация, опять же! А какой ритм — в те моменты, когда Ники не предается тревожным раздумьям и не выясняет отношения с Малей, на экране с добросовестным голливудским шиком что-нибудь непременно рушится, крутится, опрокидывается, взрывается.

И нет, это не Никита Михалков, у которого упражнения в сходном жанре «конфетки-бараночки» отличались хладнокровной, как арифмометр, сделанностью. Тут от всей души. Вот в финале император озирает с помоста Ходынское поле; горе сыграл, муку властителя сыграл, нравственное величие сыграл тоже, впору пускать титры — но душа требует широкого жеста, и государь поджигает заготовленные на праздник фейерверки, которые весело грохочут над ползущими подводами с трупами и ранеными. Нужно же занять нишу «кино к юбилею революции» или хотя бы сделать в сторону этой ниши, простите, па — такое же ловкое, как и те фуэте, которые Николай пытается крутить в будуаре Матильды. Как там было сказано про революцию? «Настанет год, России черный год, / Когда царей корона упадет». Падает корона в кадре? Падает, да как красиво, да и не один раз. Что ж вам еще?

Сергей Ходнев