Василий Степанов о «Кроткой» Сергея Лозницы

В российский прокат выходит "Кроткая" Сергея Лозницы, мировая премьера которой прошла на Каннском фестивале,— фильм об ужасах русского мира, напичканный цитатами из русской классики

Притерпевшаяся к унижениям безымянная русская женщина (Василина Маковцева), настрадавшись в очередной раз от русской почты, где ей вернули отправленную мужу в тюрьму посылку (еще и 200 рублей за возврат потребовали), решает выяснить, что случилось с адресатом. Договаривается с напарницей (героиня, кажется, как и половина России, служит в охране чего-то) и, пройдя унизительный досмотр на вокзале, садится в плацкартный вагон, чтобы отбыть в направлении мест не столь отдаленных: судя по номерам машин — в Тверскую область. В плацкарте — разговоры об Украине, похоронах, возрождающемся величии Родины (вообразите масштабы условности), спетые под рюмку грозные песни про сталинских танкистов и грустные про амурные дела в казачьей среде. Утром на вокзале безымянную кроткую встретит местный водила, который тут же все объяснит про градообразующую (и, конечно, системообразующую) функцию тюрьмы, куда приезжая спешит с передачкой. Передачку, естественно, не примут. Начинается погружение в топкое болото русской жизни.

Название "Кроткая" совершенно не означает, что фильм является экранизацией рассказа Федора Достоевского, скорее указывает на его прочную связь с классической русской литературой. Тут тебе и стихи капитана Лебядкина про таракана и мухоедство, и вполне буквальная гоголевская птица-тройка, которая, впрочем, особо никуда не летит, но зато светит мигалкой. Русский мир — зрелище, конечно, не для слабонервных, особенно когда в разговор о нем, перебивая классиков XIX века, спешат вмешаться Владимир Сорокин и Алексей Герман. Но если Достоевский в предисловии к своей "Кроткой" объяснял странную жанровую атрибуцию — "фантастический рассказ" — новомодными формальными ухищрениями, то у Лозницы форма настолько привычна, а обстоятельства настолько будничны (спасибо художнику-постановщику Кириллу Шувалову), что в массе дают ощущение невыносимого преувеличения.

Над задачей экранной интерпретации русского мира и его кошмаров Лозница бьется уже очень давно (важной вехой на этом пути был его игровой дебют "Счастье мое" 2010 года), но только сейчас, кажется, нашел для этого адекватные инструменты — прежде всего это пастиш и гипербола. Идеальную русскую хтонь выводит на экране блестящий румынский оператор, постоянный соратник режиссера Олег Муту ("4 месяца, 3 недели, 2 дня", "Смерть господина Лазареску"). Благодаря постановочному цеху эффектно превращается в безымянный русский лагерный город латышский Даугавпилс (и тюрьма "Белый лебедь"). Но дьявол, конечно, в деталях, которые цепкий взгляд Лозницы, тонкого режиссера неигрового кино (его документальный "Аустерлиц", вышедший с "Кроткой" в один год, номинирован на приз Европейской киноакадемии), прекрасно улавливает, сбраживает и дистиллирует — чтобы давало в голову. А затем смакует. Если разговор в автобусе — то автобус непременно древний, львовский. Если шмон на входе в провинциальный вокзал, то обязательно с полицейским беспределом. Если "обезьянник", то сидит в нем инвалид-колясочник, да еще с вонючими прибаутками ("Девочка в красном, дай нам несчастным"). Если женщина, то с пергидрольной халой. Воровская малина — с игрой в бутылочку на раздевание и постоянным ожиданием насилия. Правозащитница — обязательно Лия Ахеджакова.

Добро пожаловать в сюрреалистический Лозницаленд, русские горки которого, впрочем, не особо сильно захватывают. Как-то привыкли мы.

Ни группа "Воровайки" в саундтреке, ни шутки про раба на галерах этого не исправят. Включи телевизор — не хуже посмеешься и не меньше поймешь. Сколько бы виражей ни закладывал режиссер, ничего принципиально нового к уже сказанному до него он не добавит. Сколько было снято сюрреалистических памфлетов про непонятную Россию как сон и роковую покорность ее населения? Счет, кажется, идет на десятки. Потому так уязвима и жесткая сцена изнасилования в "воронке" — прямая цитата из "Хрусталев, машину!". Все это уже, конечно, было — и прежде всего у самого Лозницы. Вторичность, самоповторы и карикатурные преувеличения — это не страшно: в конце концов, в этом может заключаться авторский стиль. По-настоящему страшно, что режиссера уже совсем не занимают те, о ком он рассказывает. Например, главная героиня, о которой мы так до конца фильма ничего и не узнаем, кроме разве что ее заглавной кротости.

В прокате с 23 ноября