Кто мог по праву называться главным бесом России

21 ноября 1882 года в самой секретной тюрьме Российской Империи — Алексеевском равелине Петропавловской крепости — умер Сергей Нечаев, легендарный борец с самодержавием, который стал прототипом главного персонажа романа «Бесы». Современники рассказывали о его почти сверхчеловеческом умении влиять на окружающих. Но архивные документы помогли выяснить, какие методы в действительности использовал Нечаев, чтобы подчинять людей своей воле.

«Не терпит людей равных»

«Нечаев,— писал на склоне лет анархист К. Н. Медынцев о конспиративной сходке, состоявшейся в 1871 году в одном из помещений московской Петровской земледельческой и сельскохозяйственной академии,— производил на слушателей сильное впечатление как своей эрудицией, так и своим ораторским талантом. Он говорил о значении развития трудящихся масс на Западе, о тирании монархизма и капитала, о Международном Товариществе Рабочих Запада… То, что я слышал на этой сходке, легло могучим впечатлением на мою юную душу».

Но ораторское искусство, как писал Медынцев, было лишь одной из сторон дарования Нечаева.

«В качестве юного конторщика большой купеческой фирмы (Морозовых),— вспоминал Медынцев о первой встрече с Нечаевым,— я сталкивался со многими купцами, между прочим с Иваново-Вознесенским купцом Зубковым; помнится, ездил даже в Иваново-Вознесенск. Нечаев, бывший учителем одной из школ в Иваново-Вознесенске и репетитором в семье Зубковых, имел на самого Зубкова большое влияние. У Зубковых же мне пришлось познакомиться с Нечаевым… Известно, что С. Г. Нечаев пользовался всегда и всюду исключительным влиянием на людей, притом людей самых различных слоев. Я помню — он, бывало, писал записки в контору купца Зубкова, спрашивая денег, и тот сейчас же отдавал распоряжение о выписке просимой суммы. Так было много раз».

Какие же чары заставляли серьезного купца безропотно давать деньги простому репетитору?

Первое впечатление, которое производит Нечаев, неприятное, но остро заманчивое

Другой его знакомый по Иваново-Вознесенску А. О. Капацинский 29 мая 1869 года на допросе в III Отделении Собственной его императорского величества канцелярии, специализировавшейся на борьбе с врагами существующего строя, дал Нечаеву куда менее восторженную характеристику:

«Первое впечатление, которое производит Нечаев, неприятное, но остро заманчивое; он самолюбив до болезненности, и это чувствуется при первых встречах, хотя Нечаев и старается сдержать себя; он много читал (по отъезде из Иванова), и особенно книги исторического и социологического содержания, и потому знаний у него много, хотя в ссылках на разных авторов он и бывает иногда весьма недобросовестен; в спорах старается какими бы то ни было уловками унизить противника — диалектикой он обладает богатой и умеет задевать за самые чувствительные струны молодости: правда, честность, смелость и т. д., не терпит людей равных, а с людьми более сильными сурово молчалив и старается накинуть на этих людей тень подозрения. Он очень стоек в убеждениях, но по самолюбию, которому готов жертвовать всем. Таким образом, главная черта его характера — деспотизм и самолюбие. Все речи его пропитаны страстностью, но очень желчной. Он возбуждает интерес к себе, а в людях повпечатлительнее и поглупее просто обожание, существование которого есть необходимое условие для дружбы с ним».

Но блестящих полемистов с деспотическими наклонностями в России было хоть пруд пруди. Наверное, не меньше, чем тех, кто страдал интеллектуальным мазохизмом и готов был не только терпеть словесные истязания, но и платить за них. Однако Нечаев, не без труда сдавший экзамен на учителя, умел влиять и на людей, более умных, волевых и знающих, чем он сам.

«Подействовать демократической грубостью»

Добиваться своих целей ему в немалой степени помогал врожденный артистизм. Известный не только своей революционной деятельностью, но и раскаянием в ней народоволец Л. А. Тихомиров в своих записках передавал рассказ видного деятеля русской эмиграции Н. И. Жуковского о встрече выехавшего за границу Нечаева с патриархом русской оппозиции А. И. Герценом:

«Рассказывал раз, как к Герцену приезжал Нечаев, рассчитывавший сорвать с него хороший куш на свои дела. Нечаев рассудил, что на барина лучше всего подействовать демократической грубостью. Он явился в армяке, говорил по-мужицки, а больше всего сразил Герцена сморканьем в его изящно убранных комнатах. “Как приложит палец к ноздре да шваркнет прямо на ковер, потом придавит другую ноздрю — да опять, на другую сторону... Так и ошалел Александр Иванович: народная сила идет в революции, нельзя не поддержать”. Нечаев слупил с него за эту комедию 20 000 рублей».

И все же, как следовало из показаний арестованных в 1869 году соратников и знакомых Нечаева, когда его артистизм вместе с полемическим и ораторским даром не срабатывали, человека пытались вовлечь в круг его влияния с помощью коллективной обработки. Один из ближайших помощников Нечаева по созданию тайного общества А. К. Кузнецов рассказывал на допросе:

«Собственно, определенной цели в нашем деле не было; Нечаев устраивал вербовку в члены общества разными средствами, и тех, кто не поддавался на его желание, обставлял таким образом: окружал их незаметно для них самих такими людьми, которые все старались уговорить не желавшего, давали понимать, что все должны служить общему делу, что это нужно ради их же самих, ибо иначе народ, когда поднимется, истребит всех, кто не стоит в наших рядах».

Продолжавших колебаться, как говорилось в показаниях Кузнецова, убеждали с помощью нехитрого обмана и мистификаций:

«Вообще Нечаев обладал удивительной ловкостью к тому, чтобы склонять к участию в обществе; он умел представить это дело в таких размерах, придать ему такой характер общего дела, что силою этих доводов увлекал за собою».

К примеру, он объявлял свою тайную организацию частью всемирного революционного союза, насчитывающего несколько миллионов членов и обладающего огромными финансовыми ресурсами. На этом фоне ложь о том, что самому Нечаеву помогают деньгами видные представители купечества, выглядела уже почти невинной.

«Он говорил,— рассказывал Кузнецов,— будто бы в Петербурге есть касса с капиталом (малороссов) в 7 тысяч руб., а я говорил в собраниях наших, что вступил в сношения с богатыми купцами, например с Боткиным и Якунчиковым; об этих двух фамилиях я упоминал в виду придания большей достоверности моим заявлениям в этом отношении, так как у первого из названных лиц жил мой товарищ по коммерческому училищу Попов, а у второго служил приказчиком некто Краснопольский, тоже мне знакомый, и для большего правдоподобия моих рассказов о сношениях с этими купцами я и ссылался на Попова и Краснопольского, будто бы близких с Боткиным и Якунчиковым, чего в действительности совсем не было».

Еще один соратник Нечаева — отставной артиллерийский подпоручик И. Н. Лихутин — дал показания о том, как изображал на тайных встречах представителя заграничного революционного центра:

«Нечаев объявил мне, что никакой посторонний человек не может участвовать в заседании кружков, и потому меня он выдаст за агента женевского общества (мне он советовал присмотреться и передать другим, как нужно дело вести), дал мне бланки с женевской печатью, прося при свидании возвратить…

Мы отправились в собрание главного кружка Петровской академии. Поднялись на самый верх; там сидело четыре человека; меня Нечаев представил опять-таки как члена комитета женевского; их фамилий он не называл, а называл просто нумерами: №1, №2, №3, №4».

Старания эти вели к тому, что не желавший поддавался сначала только на пожертвование в пользу дела деньгами

Главной целью этих нехитрых комбинаций был сбор средств с членов тайных обществ. Однако получение денег с новообращаемых, как пояснял Кузнецов, было важной, но не главной целью Нечаева:

«Старания эти вели к тому, что не желавший поддавался сначала только на пожертвование в пользу дела деньгами, а потом, связавши уже себя этим пожертвованием, вступал в дело и лично».

Но после того, как человек совершал противоправное деяние — давал деньги на антиправительственные цели, отношение к нему Нечаева, как рассказывал Кузнецов, резко менялось:

«Убеждением он действовал лишь до времени, покуда надо было склонить человека на согласие, а коль скоро получал это согласие, то изменялся в отношении к согласившемуся совершенно,— он приказывал и требовал подчинения его указаниям. Однако при этом он не указывал цели общества, объясняя такую неопределенность тем, что если теперь же указать эту цель, то непременно возникнут споры о средствах к ее осуществлению, споры эти обратятся в ссоры, а когда эти ссоры начнутся, то они вредно могут повлиять на общий ход дела».

Кроме взносов на революционное дело существовали и другие способы вовлечения людей в круг влияния Нечаева. Еще один арестованный по нечаевскому делу — М. Негрескул — в показаниях указывал:

«Никто не сомневался в том, что Нечаев: 1) подкидывает прокламации с целью компрометирования, 2) вымогает деньги с тою же целью, 3) делает ложные доносы на умеренных людей».

Причем его слова о доносах не были попыткой очернить недавнего товарища. В документах упоминалось о том, что список студентов, недовольных своим материальным положением и согласившихся на уговоры Нечаева поучаствовать в предъявлении требований начальству, каким-то непостижимым образом оказался в III Отделении.

«Молчание также необъяснимо»

Получалось, что никакого сверхъестественного влияния никогда не существовало. А имел место самый обыкновенный шантаж с целью подчинять людей и властвовать над ними. Но нечто дьявольское в Нечаеве все-таки было.

Отправившись за границу, он начал беспрецедентную по цинизму кампанию по распространению пропагандистской литературы и сбору средств. Прекрасно зная, что все почтовые отправления из-за границы подвергаются в России перлюстрации, он отправлял листовки и просьбы о материальной помощи людям, с которыми давно не общался, которых едва знал или просто выяснил каким-нибудь образом их адрес. Расчет, судя по всему, был предельно прост. Он снова пытался скомпрометировать как можно больше людей, полагая, что часть писем ускользнет от внимания III Отделения, и он получит новых помощников. А некоторые из богатых адресатов, почувствовав пристальное внимание тайной полиции, выедут за границу и начнут финансово помогать делу свержения ставшего ненавистным им российского правительства. Ему удалось запятнать таким образом немало людей. С конца марта по 9 августа 1869 года только на петербургском почтамте было задержано 560 пакетов, посланных им 387 адресатам.

Пришли адресов, а если есть, то и денег лишних

Тем, кто не отвечал, Нечаев писал снова и снова. От почти забывшего его А. О. Капацинского он требовал в письме:

«Что, приятель, не пишешь? Получено ли посланное? Как дела? Пришли адресов, а если есть, то и денег лишних».

А не получив ответа, писал вновь, пытаясь, как обычно, задеть за живое:

«Получил ли ты хотя одно из моих посланных тебе писем? Если получил, то что мешает тебе ответить: подлость или трусость? — Ни того, ни другого пока не предполагаю. Но это молчание также необъяснимо».

Естественно, Капацинским заинтересовались чины III Отделения, а отказ сотрудничать с ними в деле разоблачения Нечаева привел его к высылке, нищете и смерти. А ведь письма Нечаева получали сотни, если не тысячи людей.

Не менее печальной оказалась и судьба верных последователей Нечаева. После его возвращения из-за границы один из членов нечаевского тайного общества, студент Петровской академии И. Иванов, разобравшись в несложных методиках манипуляций Нечаева, начал высмеивать его и отказался отдать собранные на революционное дело деньги. А потому был объявлен Нечаевым предателем, приговорен к смерти и убит на территории академии. Полиция вычислила соучастников Нечаева по убийству по их оставшимся на месте преступления вещам и арестовала их. Затем оказались под арестом практически все, кто был более или менее близко знаком с Нечаевым. А сам он снова благополучно выехал из России.

А в эмиграции действовал прежними методами — ссорил, компрометировал и пытался подчинить себе всех и вся. Поэтому не было ничего удивительного в том, что почти никто не сожалел о нем, когда правительство Швейцарии выдало его России как уголовного преступника — убийцу студента Иванова.

Испытанные методы продолжали действовать и в самой секретной тюрьме страны — Алексеевском равелине Петропавловской крепости, куда его тайно поместили после осуждения. Охранявшим его солдатам строжайше запрещалось говорить с ним. Но Нечаев, хорошо знавший простой народ, упорно расспрашивал их о семьях, делах дома и проявлял заботу и сочувствие. А что нужно русскому человеку больше, чем толика понимания и жалости? Солдаты, нарушив приказ, сначала заговорили с ним, а из страха перед наказанием за ослушание, если особый узник доложит начальству о разговорах, выходя в город, выполняли его поручения. И получали за это деньги от революционных товарищей Нечаева, окончательно запутавшись в его паутине. Так что вскоре к услугам Нечаева оказался весь охранявший Алексеевский равелин караул.

Он мог покинуть заключение в любой момент, но одновременно организовать его бегство и готовить очередное покушение на императора Александра II «Народная воля» не могла, и Нечаев предпочел остаться в тюрьме, ожидая, видимо, что убийство царя вызовет революцию, и он выйдет на свободу триумфатором.

Но 1 марта 1881 года царь погиб, народного взрыва не произошло, а в ходе арестов народовольцев была обнаружена их живая связь с узником Алексеевского равелина. Караул отдали под суд, и Нечаев до конца жизни так и остался в тюрьме. А особенную, ничем не сдерживаемую беспринципность в политике начали именовать в России нечаевщиной. Стоит лишь оглянуться вокруг, чтобы понять, что ее поклонники есть среди деятелей всех взглядов. Ну, если эти взгляды почему-то до сих пор не вытеснил бесовской нечаевский цинизм.

Евгений Жирнов