Виктор Хамраев о том, чем стал 35 лет назад для советского народа уход Леонида Брежнева

10 ноября 1982 года умер Леонид Брежнев, возглавлявший СССР с 1964 года. Обозреватель “Ъ” Виктор Хамраев вспомнил о том, как воспринимался уход, казалось, бессменного советского руководителя.

У школьника XXI века спросили: «Кто такой Леонид Брежнев?» «Да это какой-то партийный деятель из эпохи Аллы Пугачевой»,— ответил ученик. У этого анекдота борода лет на 40. И он был самым примитивным из всех, которыми жили советские люди в золотой век анекдотов, какими видятся теперь брежневские 1970-е. А сейчас получается, что он самый точный, потому как соль его все еще понятна даже тем, кто сгодился бы во внуки госпоже Пугачевой. Разве что кого-нибудь смутит устаревший термин «партийный деятель» — его уже почти никто не знает, в ходу термин «политик». Но 40 лет назад советский народ знал: «политики» существуют только на «гнилом Западе». В отечестве же был в ходу термин «партийные деятели», хотя подавляющее большинство советских граждан очень хотели никогда бы не знать ни термина этого, ни персонально каждого из деятелей. Потому и возник анекдот с Пугачевой.

Тяжко же было людям слушать телевизионные новости, в которых диктор административно-бархатным тоном сообщал, что «сегодня генеральный секретарь ЦК КПСС, председатель президиума Верховного совета СССР Леонид Ильич Брежнев» то ли «принял в Кремле», то ли сам «прибыл с дружественным визитом», то ли «награжден» в очередной раз звездой Героя Советского Союза. Перед 9 Мая или 23 Февраля к перечню должностей добавлялось звание — маршал Советского Союза. Не было ни дня, чтобы без такого сюжета обошлась главная и единственная информационная программа «Время», которая выходила в эфир в те же часы, что и сейчас. Но тогда это был прайм-тайм. Круглосуточного вещания не существовало в принципе. А потому, отходя ко сну, народ готов был смотреть что угодно, в том числе получасовой рассказ об итогах дня. Новости о Брежневе люди пропускали мимо ушей, терпеливо дожидаясь кратких сообщений из-за рубежа и таких же — о спорте или событиях в мире театра и кино.

Еще тяжелее было на партийных или комсомольских собраниях, которые на каком-нибудь заводе или в университете проводились минимум два раза в год (а то и ежеквартально) и явка на которые была обязательна даже для беспартийных. На собраниях примерно пару часов шли безостановочные выступления начальников, а также передовиков производства (учебы, науки) с рассказами о том, как они ударно потрудились (поучились), как смогли по ходу этого преодолеть «отдельные недостатки», благодаря чему обещают «и впредь» трудиться (учиться) еще ударнее. А перед началом собрания избирался «рабочий президиум». Оглашался список из достойных сотрудников «родного коллектива» и ставился на голосование: «Кто за? Против? Воздержался? Принято единогласно!» А как оно еще могло быть принято? Кто тогда еще посмел бы голосовать против, кроме человека, который уже плюнул на себя и на свою судьбу? Даже для «воздержался» надо было проявить гражданское мужество.

Но на этом процедура не завершалась. Сразу после избрания «рабочего президиума» к трибуне как бы спонтанно выскакивал какой-нибудь энтузиаст и бойко предлагал благородному собранию избрать «почетный президиум в составе политбюро ЦК КПСС в главе с генеральным…» — и дальше, как в программе «Время», перечислялись все должности, только перед словами «Леонид Ильич» добавлялось «дорогой». Все делали вид, что для них это предложение совершенно неожиданно и настолько удивительно, что весь зал вместе с членами «рабочего президиума» вставал «в едином порыве» и аплодировал. Что означало: «За! Принято единогласно!»

Так и присутствовал круглогодично «дорогой Леонид Ильич» всюду по стране одновременно и незримо.

На одном этом «маразме» (так тогда в народе называлась практически вся публичная активность руководства страны) возникла куча анекдотов. «Что такое программа "Время"? — Бенефис Брежнева и пять минут спорта». «Что делает Брежнев, когда ему звонят по телефону в Кремль? — Поднимает трубку и сообщает: "Дорогой Леонид Ильич слушает"». «Решили советские академики уважить один малочисленный коренной народ и предложили его представителю — рыбаку — стать членом Академии наук. Тот сразу отказался, потому что любит рыбу ловить. Тогда ему предложили стать почетным членом Академии наук. На такое научное звание рыбак сразу согласился, решив по четным быть академиком, а по нечетным — по-прежнему рыбу ловить».

Плюс маршал Советского Союза Брежнев считался борцом за мир во всем мире. Правда, это высшее воинское звание ему присвоили в 1976 году вслед за 30-летием Победы в Великой Отечественной войне, в начале которой он был подполковником, а на Параде Победы — генерал-майором. Факт тут же зафиксировал еще один анекдот: «Это кто кричит о мире в новом маршальском мундире? — Это наш великий царь — генеральный секретарь!»

И вот такой человек помирает. Смерть лидера мировой державы ни для кого из простых его сограждан не стала личным горем, какой была до этого смерть Сталина. Даже старики говорили о покойном с улыбкой. Добрый, дескать, был мужик, знал, как настрадался народ при Сталине и в годы войны, вот и дал людям передышку: пусть пьют да гуляют. И студенты не почувствовали себя осиротевшими, хотя вся их сознательная жизнь и взросление проходили при Леониде Ильиче. Лишь только во время похорон, за которыми вся страна наблюдала по телевидению, нахлынуло что-то щемящее и человеческое, когда кто-то из родных, прощаясь с усопшим, стал поправлять ему подушку в гробу.

Но об этом щемящем люди забыли через несколько минут, увидев, как неловко могильщики начали опускать гроб в могилу. А прозвучавший в этот же самый момент прощальный салют народ принял за грохот гроба и навсегда уверовал, что «Брежнева уронили». Уж больно этот миф сочетался с образом генсека, который в массовом сознании советских граждан был к тому времени не генсеком и не маршалом, а главным персонажем анекдотов. Но эту тонкость о своем сознании советские люди узнают позже, когда начнут во всем отказываться от «совка», поверив горбачевской перестройке. А тогда просто никто не стал отменять семейные торжества и не находил в этом ничего циничного, несмотря на объявленный всесоюзный траур. Вместо поминальных речей травили анекдоты, из-за потока которых застолья затягивались за полночь.

Ведь не было в те времена такой недели, чтобы не появился новый анекдот. Любовный треугольник с мужем, уехавшим в командировку; народы СССР, каждый из которых удостоился эксклюзивной серии анекдотов сообразно уникальным чертам национального характера; неиссякаемая Одесса с отдельным вкладом в золотой фонд советского анекдота. И нескончаемый поток политических анекдотов о Ленине, Сталине, Хрущеве, Брежневе и даже о герое Гражданской войны Чапаеве вместе с его ординарцем Петькой. За это уже не сажали (как при Сталине), и все кругом рассказывали анекдоты друг другу легко и весело, точно зная при этом, что в «родном коллективе» обязательно есть «стукач» (осведомитель КГБ — Комитета госбезопасности). Но даже этот атрибут бдительности из советского образа жизни нашел анекдотическое отражение. Перед тем как рассказать политический анекдот, рассказчик якобы в доказательство личной непричастности оговаривал: «Одна сволочь рассказала».

Реакция властей на этот вид устного народного творчества была двойственной. За анекдоты действительно не сажали и не преследовали. Но пропагандисты из структур КПСС и комсомола в беседах с трудящимися и учащимися утверждали, что все политические анекдоты придуманы за океаном американскими советологами, чтобы дискредитировать советскую власть в умах советских граждан. В ельцинские времена говорилось, наоборот, что все политические анекдоты придумывали по заданию КГБ звезды советской литературы, которые потом сами же рассказывали их в среде интеллигенции. А чекисты после этого через «стукачей» отслеживали, как и куда расходятся эти анекдоты и как их воспринимают разные социальные группы граждан. Иными словами, анекдоты обеспечивали для советской власти обратную связь. Сейчас ее для российских властей обеспечивают соцопросы. Но в СССР опросная социология была под запретом.

И то и другое объяснение отказывало простым людям в выдумке. На столь пренебрежительное отношение к «народной смекалке» советские люди ответили «абсолютным анекдотом», который по части абсурдизма почти не уступает произведениям таких литераторов, как Даниил Хармс, к примеру. «Партия и КГБ устали бороться с любовью народа к политическим анекдотам. И дали задание писателям: придумать единый абсолютный анекдот, чтобы только его люди и рассказывали друг другу, раз уж они жить не могут без анекдотов. Писатели собрали все анекдоты, какие только гуляли по стране, систематизировали их, классифицировали, перевели в программный вид для ЭВМ (электронно-вычислительная машина, термин "компьютер" был еще не в ходу), заложили в ЭВМ и стали ждать. Через какое-то время машина выдала им абсолютный анекдот: "Муж уехал в командировку. А ночью в постели с его женой лежат Брежнев, Чапаев и Петька. И все — евреи"».

Это много позже специалисты по массовому сознанию объяснят суть тяги советских людей к политическим анекдотам. Общество таким образом демонстрировало власти свою полную от нее отчужденность. Власть этого не замечала, довольствуясь итогами выборов, на которых «блок коммунистов и беспартийных» исправно получал 99% голосов.

А люди просто не успели осознать собственной отчужденности, признаки которой были более чем явны в дни траура по Брежневу. В большом городе, возвращаясь за полночь после бурного застолья, советский человек вдруг с удивлением обнаруживал милиционера на каждом перекрестке, что по тем временам было странным зрелищем. «Власть не дремлет»,— понимал человек, только что смеявшийся над ней в анекдотах. «А кто теперь будет генсеком?» — задавался человек следующим вопросом и понимал, что этот вопрос будут решать другие люди без него, а значит, и за него.

Во что могли бы вылиться эти неожиданные философствования простого советского человека, неизвестно. Потому что через полтора года умер следующий генсек — Юрий Андропов, никто даже не успел испугаться его, хотя очень многих встревожило назначение главой государства бывшего председателя КГБ. А еще через год — еще один генсек Константин Черненко. И пошла новая волна анекдотов: «"Предъявите приглашение",— потребовал чекист у человека, который пытался пройти на Красную площадь в день похорон. "У меня абонемент",— сообщал человек, и его пропускали»; «В Кремле открылся новый аттракцион — катание на лафете» (гроб с телом генсека или члена политбюро всегда везли на лафете от Дома союзов до Красной площади).

Потому никто не заметил конца эпохи. И надежд на новую эпоху никто не питал. Советские люди обнаружили внутри себя надежду только после того, как Михаил Горбачев объявил гласность и перестройку, пообещав «социализм с человеческим лицом».

А 35 лет назад все были уверены, что в стране ничего не изменится и руководить ею в ближайшие 29 лет будет Юрий Андропов, как это подсказала занимательная статистика: «В 1895 году умер Фридрих Энгельс. Через 29 лет, в 1924 году, умер Владимир Ленин. Еще через 29 лет, в 1953 году, умер Иосиф Сталин. А еще через 29 лет, в 1982 году, умер Леонид Брежнев». То есть следующую смену советские люди готовы были ждать до 2011 года. Но закономерность прервалась вместе с эпохой Леонида Брежнева.

А эпоха Аллы Пугачевой продолжается. И дело не только в нескончаемом потоке «старых песен о главном» или безудержном дизайне, воспроизводящем в питейных заведениях стиль эпохи застоя. Дело в старых смыслах, которые вдруг вернулись в новых словах. При Брежневе никто ни знал термина «стагнация», в ходу был термин «застой». Потому что тогда все люди были по любому вопросу за и стремились выразить это непременно стоя. Вот и сложилась эпоха «За стоя». А сегодняшние попытки дать людям «образ будущего» в условиях стагнации мало чем отличаются от намерений ЦК КПСС усовершенствовать «развитой социализм».