Почему спасать детей нужно вместе с родителями

Более 30% детей в российских сиротских учреждениях вовсе не сироты в классическом понимании этого слова и могли бы жить дома, если бы их семьи получали своевременную поддержку и помощь специалистов. Почему государство не справляется с этой задачей и какую роль могли бы играть в профилактике социального сиротства НКО, выясняет спецкор “Ъ” Ольга Алленова.

Детдом, любовь и алкоголь

Ане 22 года, она живет в Петрозаводске с маленьким сыном Никитой. Выпускница детского дома, выпивает, но пытается выкарабкаться. Темноволосая, коренастая, в джинсах и клетчатой рубашке, держится уверенно и на первый взгляд ничем не отличается от тысяч своих сверстниц. О прошлом говорит, не стесняясь, а как бы подчеркивая, что тогда было плохо, но сейчас все по-другому: «Все не так со мной было, алкоголя было много в моей жизни».

«Папашу» Аня не помнит: «Он пьющий был». Зато помнит семейную трагедию, после которой запила мать. «Мне два года было, когда мою старшую сестру убили. До сих пор толком ничего не знаю об этом. Ей 17 лет было. У матери на этой почве алкоголь пошел. Выпивала она не так чтобы часто. То пьет, то не пьет. Мне десять было, когда пришла женщина, мент. Мама была в таком состоянии, не ахти, конечно. Эта женщина меня собрала, одела и забрала в приют (реабилитационный центр “Надежда”.— “Ъ”). Два года я в том центре прожила. А потом в детдом».

В реабилитационном центре Ане нравилось: «Воспитатели там были нормальные. А в детдоме сразу стали говорить, что маму ко мне не пустят, у нее справок нет. Я, помню, такими слезами ревела».

Первые два года мать приходила к Ане почти каждый день, а потом все реже.

— Может, у нее денег не было, а может, не пускали ее, я не знаю. Ее тогда уже прав лишили. Говорили, что она злоупотребляла, что дома еды не было, что какие-то сосульки там висели. Мне все равно было. Если честно, я сама к ней сбегала после школы. Для меня счастьем было.

— Просто увидеть ее?

— Да.

— И не смущало, что пьет?

— Поначалу нет. Потом, когда подросла, стало раздражать. Я видела, что она спивается. Она пила уже каждый божий день. Четыре бутылки портвейна в день, и похудела сильно, постарела мгновенно. И хорошо, что погибла она трезвая, не пьяная. У нас сгорела квартира наша (в Петрозаводске.— “Ъ”). Я в тот день была с молодым человеком на даче. Приезжаю, мне вечером звонят и говорят, что мама погибла. Но она трезвая была. У меня есть результаты вскрытия. Она была трезвая.

— Это важно?

— Конечно важно,— напряжение в голосе девушки возрастает, как будто она хочет меня в чем-то убедить.— У меня мама погибла. Она не умерла от алкоголя. Она погибла случайно, не где-нибудь в кустах с бичами.

У самой Ани с алкоголем непростые отношения: выпивать стала в детском доме, потом пристрастилась, но «хочет вылечиться».

— В детдоме это норма. Там лет с пятнадцати все пьют. Ну или почти все. Я жила два года у Елены Санны в группе, она меня держала в ежовых рукавицах.

Училась я хорошо. Без троек. А как только перешла в старшую группу, так и понеслось. Там девочки… Либо тебя сломают, либо ты сломаешь. Все выпивали в основном.

Девчонки позовут: «Аня, пошли гулять». Ну я же крутая. Идем, выпиваем.

— А деньги откуда брали?

— Угощали. И друзья постарше угощали, и домашние угощали. Мы находили где брать. Это несложно. Лет в девятнадцать поняла, что подсела. Запои, два-три дня могла пить. Начинала с джинов, «страйков», «ягуаров», потом перешла на пиво, с пива — на водку. Ничего хорошего, в общем. Девочки в детдоме и из окон прыгали, и вены резали. У нас вся группа вены резала. Все ходили со шрамами. Единственное исключение было — Юлька.

— А зачем вены резали?

— Это у меня из-за первого моего мужика было,— девушка, усмехнувшись, отворачивается к окну.— По глупости. Стыдно говорить сейчас. Я, честно скажу, не понимала, чего мне надо. В мыслях мне реально умереть хотелось. Он сосед наш с мамой по площадке. Я лет в шестнадцать в него втюрилась. С семнадцати уже с ним встречалась. Он пил, я его потом бросила. В девятнадцать встретила другого парня. Тоже пьющий, да. Мы с ним частенько, бывало, поддавали. А бросила я пить, когда узнала, что беременна. 23 февраля, помню. Я решила оставить себе ребенка. Мама умерла, у меня никого не осталось.

Как выпускнице детского дома Ане дали комнату в коммуналке, там она и жила после выпуска. Мамина сгоревшая квартира была аварийной, и дочери должны были дать новую. Но для этого требовалось оформить документы, нужны были деньги. «Когда из детдома я вышла, у меня были деньги, но все потратила сразу»,— говорит она. Однажды на вечере встречи выпускников Аня подошла к старой знакомой Нине Крыловой и попросила помочь с оформлением паспорта и других документов, необходимых для получения новой квартиры. Нина Крылова, бывший руководитель отдела опеки и попечительства, теперь работает в петрозаводской некоммерческой организации — службе социальной реабилитации и поддержки «Возрождение».

— Если бы Аня не оформила документы, жилье бы ей не дали,— говорит руководитель «Возрождения» Галина Григорьева.— Многие выпускники детских домов так и остаются без квартир, потому что не умеют оформить бумаги, нет денег. Мы с Ниной Константиновной собрали семь тысяч, сделали ей паспорт, оформили через нотариуса документы. И Аня получила двухкомнатную квартиру в новом доме.

Наставник для сироты

Служба «Возрождение» к этому времени уже не первый год оказывала услуги постинтернатного сопровождения выпускникам детских домов и даже разработала собственную модель таких услуг. А в 2013 году организация стала региональным оператором двухлетнего гранта Евросоюза «В лучших интересах детей Республики Карелия», который реализовался при поддержке местного Минсоцразвития. По условиям программы, государственные и некоммерческие организации поддерживали в разных районах республики социально уязвимые группы населения, чтобы сохранить детей в семьях, не допустить их попадания в сиротские учреждения. Аня стала одной из участниц проекта адаптации выпускников детских домов в Петрозаводске, а Нина Крылова — ее наставником.

Когда родился Никита, помогали ей всем миром. Покупали памперсы, одежду, коляску, учили ухаживать за ребенком, проводили мотивационные беседы.

Сама Аня говорит, что больше всего ей важна была моральная поддержка: «Я знала, что не одна, кому-то я нужна, кто-то обо мне думает».

— Ради сына Аня пошла учиться на пекаря-кондитера,— рассказывает Галина Григорьева.— Ее не сразу взяли в колледж, потому что не было мест, мы писали министру образования, и благодаря его поддержке она стала учиться. Первое время девушка приходила с занятий и говорила: «Я ничего не понимаю». А мы ей: «Ты просто сиди и слушай». Сейчас у нее четверки и пятерки, практика на «отлично».

Девушка поступила в колледж как сирота и выпускник детского дома, до 23 лет, поэтому пользуется льготами: колледж выплачивает ей ежемесячное пособие в размере 7 тыс. и стипендию 1,5 тыс. рублей, а также предоставляет бесплатные обеды. «Вместе с пособием на ребенка выходит 12,3 тысячи,— отчитывается Аня.— Пособие, конечно, маленькое. 248 рублей я получаю как одинокая мать. Но вот квартиру сдавала, так что независимость какая-то появилась. И Никитке сама теперь все покупаю».

Мы пьем чай в офисе «Возрождения» за большим овальным столом. Аня забежала сюда с занятий, по пути заскочив к стоматологу. Дома ее ждет Никита, о котором она говорит с большей теплотой в голосе, чем о матери или о гражданском муже. Пока Аня учится, за Никитой присматривает та самая Юля, которая в детском доме не выпивала и не резала вены. Аня платит ей небольшую зарплату.

Стабильности в жизни студентки колледжа теперь больше, но от алкогольной зависимости она еще не избавилась. После рождения Никиты снова начала выпивать. «Нина Константиновна ходила со мной к наркологу, я спросила, как мне закодироваться. А врач говорит: “Ты молодая, сама справишься”. Иногда мне прямо хочется выпить. А если проблем много и я не могу в себе разобраться, я только в этом выход и вижу. Вот честно, я не умею расслабляться по-другому».

— После похода к наркологу у нее долгая ремиссия была,— рассказывает Нина Крылова.— Она полгода не пила совсем. Потом снова началось, но сейчас ремиссии дольше. Она очень старается. Ребенок ей помогает.

Нина Крылова остается наставником Ани, несмотря на то что проект «В лучших интересах детей» закончился еще в 2015-м. Служба социальной реабилитации и поддержки «Возрождение» продолжает свой собственный проект постинтернатной поддержки и адаптации. Это значит, что Аня может звонить Нине, когда ей плохо. Однажды она позвонила в пять утра.

— Ты на часы смотрела? — спросила наставница.

— Поздно, да?

— Очень рано.

— Ну для кого как.

Крылова вспоминает эту историю со смехом, но за этим легким пересказом угадывается тяжелая, практически круглосуточная работа и ответственность за чужую жизнь.

Каждый год Аня при помощи наставника оформляет индивидуальную программу получателя социальных услуг. В этом году поставщиком социальных услуг для нее стала некоммерческая организация «Материнское сердце», которая тоже принимала участие в постинтернатном сопровождении выпускников детского дома в рамках регионального гранта ЕС. Руководитель организации стала вторым Аниным наставником. «Теперь у меня два наставника,— говорит бывшая воспитанница детдома.— Я могу им и по делу звонить, и когда на душе тяжело».

— Часто на душе тяжело?

— Бывает. Вот недавно два дня был запой.

— А ребенок в это время с кем?

— Со мной. Ну я же не до поросячьего визга. Ребенок у меня никогда не оставался без присмотра. Мы обычно идем к Даше, крестной Никиты. Он спит, мы с ней посидим, выпьем. Утром мне тяжело, потому что я такой человек, у меня отходняки, как у алкаша. Так что наутро я уже не пью. И днем не пью. А вечером мне надо выпить, чтобы в себя прийти. И все. Вот эти два дня я пью, потом могу долго не пить.

Крылова предлагает своей подопечной пройти лечение в наркологическом диспансере. Аня не против, но боится разлучаться с Никитой: если она ляжет в больницу, сына придется временно поместить в приют. «Я даже думать боюсь, что без него могу остаться. Но я не хочу, чтобы он жил, как я»,— говорит молодая женщина.

Один из факторов Аниного неблагополучия — отец Никиты.

— Я его вызывала, говорила, что Ане надо помочь,— рассказывает Нина Крылова.— И ребенок к нему тянется.

— Да ему все равно, Нина Константиновна,— горячо возражает Аня своей наставнице и снова поворачивается ко мне.— Он работает в автосервисе, зарабатывает, а денег никогда нет у него, у меня просит. А я не даю. Недавно пришел ко мне вечером с пивом. А мне в шесть утра вставать. Я его выгнала. Он то приходит, то уходит. Мне от него не легче.

Миллионы на депривацию

Галина Григорьева отмечает, что выпускники детских домов чаще других подпадают под риск разлучения уже с собственным ребенком. «В научной литературе давно описано, что из-за сиротской депривации только 10% выпускников детских домов адаптируются к жизни, а остальные ведут асоциальный и часто противоправный образ жизни,— рассказывает Григорьева.— Поэтому мы уже несколько лет работаем над системой постинтернатного сопровождения и поддерживаем наших выпускников». Ключевыми фигурами постинтернатного сопровождения становятся наставники, которые оказывают помощь в образовании, профессиональной деятельности, семейной жизни. В разработанных «Возрождением» этических принципах работы наставников говорится о том, что дело это добровольное, общественно важное, партнерское и ответственное. В своей деятельности наставники опираются на маршрутную карту, составленную в результате единой оценки условий жизни человека, его здоровья, эмоционального состояния и социального окружения. Проводят оценку специалисты в самом начале патроната.

В нашем законодательстве не предусмотрены индивидуальное социально-психологическое сопровождение и поддержка каждого выпускника интернатного учреждения, поэтому сегодня поддерживают их только некоммерческие организации.

Государственные же социальные центры оказывают поддержку лишь в рамках Индивидуальной программы предоставления социальных услуг (ИППСУ), которая может быть составлена только после личного обращения гражданина в отдел соцзащиты и лишь тогда, когда этот гражданин будет признан нуждающимся в оказании услуг.

«Большинство выпускников интернатов и в целом людей, ведущих асоциальный образ жизни, не обращаются в центры социального обслуживания за помощью, потому что они даже не знают о такой услуге, да к тому же боятся контактировать с государственными структурами,— говорит Григорьева.— И это огромная проблема». Проблема еще и потому, что предотвратить разлучение не самых благополучных семей с детьми можно именно на ранних этапах.

В рамках гранта ЕС, выделенного на программу профилактики социального сиротства, соцработники в карельских организациях учились поддерживать семьи в трудной жизненной ситуации, в том числе с пьющими родителями: взаимодействовать с наркологическими диспансерами, проводить мотивационные встречи граждан с психологом, регулярно патронировать семьи. В проектах по всей республике участвовало 86 семей и 118 детей — к старту программы родители находились на грани разлучения с детьми, а к ее окончанию 80% детей остались жить в своих семьях, при этом лишь над 17% из них все еще висела угроза разлучения. Участники проекта подчеркивают, что речь не идет о семьях, в которых есть прямая угроза жизни и безопасности ребенка.

В целом же по стране профилактическая работа с кризисными семьями не ведется или ведется очень слабо, полагают специалисты. Представители власти предпочитают изъять ребенка из неблагополучной семьи — работать с ней в России пока не научились. Обычно органы опеки предлагают непутевой маме написать заявление с просьбой поместить ребенка в социальное учреждение в связи с трудной жизненной ситуацией. По закону такое заявление действует полгода, но его можно продлить. В общей сложности ребенок, юридически не лишаясь матери, может оставаться в сиротском учреждении до года, а в особых случаях — и до трех лет. Другими словами, усыновить этого ребенка никто не может, потому что у него нет «статуса». Беда, однако, в том, что, по словам директора Центра лечебной педагогики Анны Битовой, для разрушения детско-родительских отношений достаточно трех-четырех недель разлуки. Жизнь ребенка в учреждении приводит к нарушению привязанности и депривации, что сильно влияет на его развитие и дальнейшую жизнь. «В учреждениях мы встречаем детей, у которых из-за сиротской депривации нарушается поведение, вследствие чего им ставят диагнозы и отправляют из обычного детского дома в учреждение для детей с умственной отсталостью. Выйти из такого учреждения в обычную жизнь уже нельзя, дорога оттуда — только в психоневрологический интернат»,— говорит Анна Битова, которая последние два года по поручению попечительского совета при правительстве РФ ездит по регионам, проводя мониторинг детских сиротских учреждений. По ее словам, в таких учреждениях живет более 30% «родительских» детей, и попадают они туда по двум причинам: из-за асоциального поведения родителей или из-за тяжелых нарушений в развитии самого ребенка и отсутствия необходимой инфраструктуры в месте проживания семьи.

Например, в доме ребенка №2 города Гусев Калининградской области на момент визита группы общественного мониторинга летом этого года было 19 детей, 16 из которых имели родителей; ни у одного из них не было инвалидности. На содержание одного ребенка в таком учреждении регион тратит 1,365 млн рублей в год. На мой вопрос о причинах размещения детей в учреждении директор отвечает, что большинство родителей страдают алкоголизмом, и приводит портрет матери двух воспитанников (достаточно типичный): «Живет в деревне со своей матерью, обе пьют, дети часто остаются с бабушкой». Впоследствии узнаю, что маме предложено лечение и «дано полгода на трудоустройство и исправление ситуации». Скорее всего, пьющая мама ситуацию не исправит, потому что в стране вообще нет системы поддержки таких женщин. Дети, вероятно, уйдут в приемную семью. Но травма, полученная при разлучении с семьей и в течение многих месяцев в учреждении, сильно повлияет на их дальнейшую жизнь.

Выходит, что на содержание двух детей из одной семьи государство тратит 2,6 млн рублей в год, и это можно считать расходами на депривацию детей.

Тогда как профилактическая работа с одной женщиной стоит значительно меньше. В свою очередь, в калининградском Министерстве соцзащиты говорят, что профилактическая работа с семьями проводится, о чем свидетельствует и такая статистика: еще несколько лет назад в трех домах ребенка в области было 180 детей до четырех лет, сегодня — 105. «Если есть возможность помочь семье без помещения ребенка в учреждение, мы это делаем,— говорят в ведомстве,— но рисковать жизнью детей не можем».

Помочь пьющей маме

В синодальном отделе по благотворительности Московского патриархата отмечают, что далеко не во всех регионах умеют работать с женщинами, страдающими от алкоголизма. «Сейчас в 12 реабилитационных центрах РПЦ в семи федеральных округах страны находится около 100 женщин,— говорит пресс-секретарь синодального отдела Василий Рулинский.— В этой сфере помощи есть свои сложности: химическая зависимость у женщин развивается быстрее, чем у мужчин, при этом воздействию психотерапевтической среды женщины поддаются сложнее. Тем не менее большинство женщин, прошедших у нас полный курс реабилитации, выздоравливают — сейчас таких уже почти 800 человек».

Руководитель Центра профилактики сиротства Александра Марова убеждена, что, пока нет системной работы с семьями, находящимися в трудной жизненной ситуации, невозможно решить и проблему социального сиротства. «Представители власти читают таким родителям нотации и нравоучения, отправляют к наркологу, велят кодироваться, но директивы тут не работают. Человеку чаще нужна эмоциональная, личностная поддержка. Вообще, шаблонные подходы применять нельзя, в каждом случае должна разрабатываться индивидуальная программа помощи и поддержки». По мнению эксперта, не всегда надо разлучать ребенка с семьей, даже если кто-то из членов этой семьи действительно опасен: «В таком случае необходимо научиться применять механизм изоляции опасного взрослого, а если это невозможно, то изоляции из семьи ребенка с другим взрослым. Если же и это невозможно, то в самые короткие сроки нужно найти другого родного и близкого человека, который может о ребенке заботиться. Но недопустимо помещать ребенка на месяц в больничный изолятор без каких-либо медицинских показаний, а также держать ребенка месяцами и годами в сиротском учреждении». Даже с пьющими мамами можно устанавливать «доверительные отношения», чтобы помогать им, привлекать специалистов и «восстанавливать их ресурсы», полагает Марова. Можно поместить мать с ребенком в реабилитационный центр, помочь с организацией лечения у нарколога, с устройством детей в ясли, системно поддерживать женщину, но для этого надо уделять особое внимание развитию помогающей и поддерживающей инфраструктуры. «Почему в одном регионе работает пять социальных приютов для мам с детьми, а в другом вообще ни одного? — задается вопросом эксперт.— Почему в один центр можно попасть с улицы, а в другой надо гору документов собрать? Почему в одном регионе есть хорошая служба психологов, работающих с такими мамами, а в другом нет никакой?»

По словам Галины Григорьевой, российское законодательство в сфере защиты прав детей развивается исключительно в направлении замещающего попечения, но не в направлении защиты семьи.

«С 2009 года, когда был принят Закон об опеке и попечительстве, эта сфера неплохо развивается,— рассказывает Григорьева.— Но вот законодательства, посвященного профилактике сиротства, у нас вообще нет. А значит, нет финансирования». Развитие системы устройства детей в замещающие семьи, повышение оплаты приемным семьям — это не решение проблемы, полагает Галина Григорьева: «Абсолютное большинство детей хотят жить в родной семье, это общеизвестный факт. И надо делать все возможное, чтобы они жили в родной семье. Но нынешнее законодательство не помогает семье справиться с проблемами. В нем есть услуги детям, есть услуги взрослым, но нет услуг семье. Если судить по нашим законам, семья вообще не является целостным организмом».

Григорьева считает, что нужно расширять список услуг семье, вводить социально-педагогические услуги для взрослых (особенно для асоциальных мам), а также переформатировать систему социальных услуг с учетом реальных потребностей семьи: «Мы постоянно видим отчеты, что оказано три социально-бытовые услуги, две социально-правовые услуги, одна досуговая. Но нужно измерять помощь человеку не количеством услуг, а временем, проведенным специалистами в семье. Есть семьи, которым достаточно двух часов в неделю, а есть такие, кому необходимо 24 часа в неделю, если не больше. В маршрутизации нужно исходить из конкретных потребностей человека. Выпускнице детского дома и асоциальной маме недостаточно двух-трех разовых услуг, ей нужно постоянное, ежедневное сопровождение». Очень востребованы превентивные услуги, говорит эксперт: «Ребенок прогуливает школу, ребенок подавлен, ребенок неухожен, муж с женой на грани развода, кто-то срывается на ребенке, мама не умеет вести хозяйство, не может найти работу — все это указывает на то, что нужна помощь специалиста. Но работа социальных служб часто сводится к выплате единовременной помощи и помощи в восстановлении утраченных документов. Они не решают ситуации конфликта в семье».

Российские семьи пока не научились доверять государственным службам, считая их контролерами, а не помощниками, поэтому, считают собеседники “Ъ”, оказывать услуги семье могли бы некоммерческие организации. «В некоторых странах, где с семьей умеют работать, государство разрешает НКО оказывать такие услуги — и компенсирует их,— говорит Григорьева.— И они недорогие, потому что проблемы небольшие. Иностранные коллеги нам говорят: “У вас государство богатое, поэтому вы не занимаетесь профилактикой”. И действительно, семья воспитывает ребенка бесплатно для государства, а содержание его в детском доме, суды по ограничению и лишению родительских прав, обучение приемных родителей, содержание ребенка в приемной семье — все это стоит государству денег. Разумеется, всегда есть и будут случаи, когда помочь нельзя, и в таком случае ребенок уходит из семьи. Но до этого должно быть сделано все для того, чтобы помочь ему в семье остаться».

Детские социальные учреждения необходимо переориентировать со стационарных услуг детям на оказание помощи семье, полагает и Александра Марова: «Это давно назрело для учреждений соцзащиты, которые выполняют сегодня устаревшие и ненужные функции, фактически заполняя койко-места и получая за это государственные деньги, тогда как за эти деньги они могли бы выполнять функции сохранения семьи для ребенка».

Необходимо разработать единую систему оценки ситуации в семье, на основании которой и будут приниматься решения о дальнейшей работе с этой семьей, говорят собеседники “Ъ”. «Ситуация изменится, только когда все занимающиеся профилактикой и защитой органы перестанут отбирать детей на глазок,— говорит Марова.— Сегодня это происходит именно так. Пришли, увидели что-то не соответствующее представлениям проверяющих о нормальной жизни — и ребенка забрали. Но у каждого проверяющего свои представления. А нужны конкретные критерии и системы оценки». Галина Григорьева подтверждает: «ИППСУ составляются без оценки ситуации в семье. Мы же уверены: помощь семье должна опираться на ресурсы людей, на их сильные стороны, а для этого необходима единая система оценки семьи, ее нужд, ее плюсов и минусов».

Кроме этого необходимы законодательные изменения и в части работы НКО в сфере услуг. По словам экспертов, некоммерческие организации, работающие в области поддержки семей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации, едва выживают — государство компенсирует им расходы по крайне низким тарифам. «Этот рынок просто несостоятелен,— говорит Григорьева.— Если услуга по досуговой деятельности стоит около 60 рублей, то на доставку семьи из района на мероприятие нам надо потратить еще 60 рублей на один билет в один конец. И эти деньги никто не возмещает. Социально-правовая услуга стоит чуть больше 200 рублей за час, и при этом она лимитирована. Большинство наших подопечных не могут позволить себе адвоката, а НКО ходят с ними в суды, по инстанциям, оформляют документы. И конечно, тратят гораздо больше сил, времени, денег, чем им потом компенсирует государство. Фактически мы оказываем большую часть услуг безвозмездно. Та система, которая предложена сегодня государством для некоммерческих организаций, не позволяет полноценно оказывать услуги. И мы не берем в сопровождение всех, кого могли бы взять. По сути, эти семьи остаются один на один с проблемой».