«Огонек» о том, каких перемен хотят и на что надеются россияне

Общество хочет справедливости, но не очень понимает, что это такое, и признается, что не видит "общих целей". С какими настроениями мы встречаем Новый год, разбирался "Огонек"

Ольга Филина

В России все ровно. Напряженная международная повестка, экономические трудности, предвыборный год парадоксальным образом только увеличивают однородность российского общества. Быть в состоянии штиля, быть средним (пусть уже не классом, а просто "в серединке") по-прежнему популярно в народе.

— Спрашиваешь россиян об их оценках тех или иных событий, о переменах, которые нужны стране, и в разных группах, у разных людей обнаруживаешь общую фоновую мысль,— делится впечатлениями Денис Волков, социолог "Левада-центра".— Это мысль: "Давайте просто поживем".

Ну как "просто"? Видимо, "средне". Большинство россиян на протяжении 20 последних лет, по наблюдениям Института социологии РАН, оценивают свою жизнь на "троечку", дают ей "удовлетворительную оценку", причем вне зависимости от обстоятельств, перемен и новостного фона. Как-то обозначить наших "троечников" сложно: сначала в них видели подушку безопасности для страны, потом ростки нового среднего класса, потом "путинское большинство", теперь полагают, что такие определения поверхностны, а "российскую нацию", которую мы было взялись в уходящем году конструировать, еще придется хорошенько вообразить. Тем более что контуры "социальной ткани" сглаживаются и нерв ее жизни почти не прослеживается.

— Согласно нашим последним исследованиям, уходит в прошлое даже такая привычная оппозиция, как либеральная Москва — консервативная периферия,— полагает Михаил Горшков, директор Института социологии РАН.— Ответы москвичей на наши вопросы почти ничем не отличаются от ответов в целом по стране.

Схожее открытие постигло социологов, работавших над исследованиями для Московского центра Карнеги: "Продвинутый слой оказывается намного тоньше, чем это принято полагать, косвенно это подтверждается тем, что ответы респондентов на вопрос о приоритетных направлениях преобразований практически не дифференцируются",— скромно заметили авторы недавнего опроса "Мы ждем перемен". Тонок слой, узок круг...

Вообще же россиян, которых можно как-то идеологически маркировать, согласно всем исследованиям, мало: 10-15 процентов с правого фланга, столько же с левого. Кого считать элитой, непонятно даже самим элитологам (и не первый год). И как оценивать все эти процессы (а скорее "состояния") в обществе — тоже никто не знает. Памятуя юбилей революции, можно с равной уверенностью говорить и о том, что теперь-то мы все едины, и предупреждать: общество, состоящее из недифференцированных "масс", более уязвимо, чем сложноорганизованное. Случайный популистский трюк может вывести его из равновесия.

Лишь бы работало

Между тем ровное состояние общественного духа не мешает россиянам ждать перемен (о чем "Огонек" писал в прошлом номере): в уходящем году поклонники развития возобладали над поклонниками стабильности. Стоит тут же учесть, что наши люди традиционно воспринимают социологов как ретрансляторов своих чаяний наверх, и, заполняя тем или иным образом их анкеты, пытаются наладить обратную связь с властью. Мол, смотрите, как мы вас поддерживаем, но вы все-таки исправьте и то, и это, и еще вот то, пожалуйста. А не то наша уверенность в завтрашнем дне — хоп! — и падет. Уже, кстати, накренилась: как выяснил Институт социологии РАН, в улучшение своего материального положения в ближайшем будущем верит только 26 процентов россиян (еще весной был 31), и почти половина соотечественников уверена, что президентские выборы ничего не изменят в стране.

Если вглядываться в "сигналы" последнего года, то становятся заметны два последовательных запроса от российского избирателя: на эффективность госуправления и на социально-экономические гарантии.

— Я бы назвал наших респондентов меритократами, то есть людьми, которые хотят видеть во власти "достойнейших людей", вне зависимости от того, из какого лагеря они возьмутся и какие ценности будут разделять,— считает Владимир Петухов, руководитель Центра комплексных социальных исследований Института социологии РАН.— На прямой вопрос: "Какой политический строй, на ваш взгляд, больше всего подходит такой стране, как Россия?" — 35 процентов россиян просто "затрудняются ответить". 48 процентов, конечно, голосуют за имеющуюся президентскую республику, еще 12 хотят парламентской республики... Но в целом понятно: форма правления народу не очень важна. Народу важна эффективность. Чтобы проблемы решались, доходы росли, страна развивалась. Спрос на перемены, который мы уловили в нашем исследовании, находится не в сфере идеологии, а в сфере рациональности.

"Форма правления народу не очень важна. Важна эффективность: чтобы проблемы решались, доходы росли, страна развивалась". Иными словами, хочется, чтобы система работала лучше, а не по-другому

Иными словами, этот спрос слабо политизирован. Он может быть даже протестным, может быть очень нетерпеливым, но адресован скорее чиновникам, чем политикам. Хочется, чтобы система работала лучше, а не по-другому.

— Я поймал себя на мысли, что не знаю, как правильно оценивать какие-то особенности нашего общества,— признался Андрей Колесников, руководитель программы "Российская внутренняя политика и политические институты" Московского центра Карнеги.— Скажем, тот факт, что какие-то протестные группы, борющиеся с застройкой парка или нечестной управляющей компанией, отказываются политизировать свой протест,— это признак патернализма или рациональности? С одной стороны, патернализма: народ в конечном итоге рассчитывает, что имеющаяся власть решит его проблемы. С другой — рациональности: именно такая, аполитичная, стратегия в наших условиях позволяет добиться целей наименьшей ценой.

Не случайно, по замечанию "Левада-центра", в качестве образцов успешного госуправления россияне (причем как либеральные, так и консервативные) на фокус-группах приводят в пример Арабские Эмираты, Катар или Сингапур. Представляется, что все эти страны нашли какую-то "технологию" производства благополучия. Ее и хочется перенести на нашу почву, не меняя сложившийся порядок вещей.

Поправка в правах

Тоску по эффективному госуправлению подогревают обострившиеся социально-экономические противоречия. В этом смысле ситуация рубежа 2017-2018 годов мало чем отличается от ситуации столетней и даже многовековой давности. Работает известный российский "социальный контракт": отчуждение значительной части "верхнего слоя" (бояр/дворян/номенклатуры) от принятия решений компенсируется предоставлением им полного диктата над вверенным им "человеческим материалом".

— Вы только подумайте: каждый второй россиянин сообщал нам, что его экономические и трудовые права нарушаются,— пояснил Михаил Горшков.— Зарплаты в конвертах, неоплаченные больничные, сверхурочные... И все это осознается россиянами как несправедливость, как возмутительное положение вещей.

Субъективные осознания подтверждаются статистикой. Как подсчитали эксперты РАНХиГС, за три квартала 2017 года российские крупные и средние предприятия стали интенсивнее использовать работников, что при этом не сказалось на реальных доходах последних. При одинаковом количестве рабочих дней в этом и в 2016 году именно в этом году на одного россиянина пришлось на 17,6 "трудочаса" больше. В строительстве, торговле, металлургии прирост — от 20 до 40 часов. Вроде бы мелочь, но это первое серьезное изменение заявленного показателя за последние лет 20.

Не случайно единственная проблема, которую, по мнению россиян, никто не сможет искоренить,— это растущее социальное неравенство. Реальные денежные доходы падают, даже несмотря на рост зарплат, а сил для подработок и адаптации к посткризисной реальности все меньше — отсюда фатализм.

Кроме того, за прошедший год выросли потребительские цены на все популярные услуги. По оценкам того же РАНХиГС, образовательные услуги стали дороже на 7,4 процента, услуги пассажирского транспорта на 7 процентов, медицинские — на 5,2. Перечень того, что можно получить бесплатно, напротив, сужается. Требование социального государства, как записано в Конституции, становится уже протестным политическим высказыванием.

— Хотя в целом по регионам не все так плохо: местные бюджеты стали больше тратить на образование — впервые за долгое время, регионов с дефицитными бюджетами значительно меньше, чем в прошлом году, не больше половины,— рассуждает Наталья Зубаревич, директор региональной программы Независимого института социальной политики.— Впрочем, с медициной, конечно, проблема: расходы на нее в реальном денежном выражении сократились. Равно как и на соцзащиту. Обычно перед выборами эти статьи расходов не трогали, но сейчас пошли на такой непопулярный шаг.

Пустые концепты

Пошли — и получили запрос на "справедливость" как на самое актуальное политическое изменение. В топ перемен, которых ждут наши избиратели, вошли также развитие экономики, понимаемое как преодоление нефтегазовой зависимости, и реформы социальной сферы (науки, образования, здравоохранения, культуры). Все востребованные новации плохо политизируются, потому что связаны скорее не с идеологией, а со здравым смыслом.

— Когда мы опрашивали судей, следователей и адвокатов, то пытались выяснить значение основных правовых категорий для этих групп населения, тем более что они им уж точно не чужие,— рассказывает Кирилл Титаев, ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения ЕУ СПб.— В частности, мы спрашивали, что такое "справедливость вообще", справедливость как таковая. И выяснили, что этот термин чрезвычайно размыт. Даже судьи говорили нам, что справедливость — это не только законность, но и "адекватная зарплата", например. Для всех очевидно, что справедливость — вещь хорошая, но что значит она конкретно, человек не может объяснить даже сам себе. Поэтому представляется, что любая реальная политика, выстроенная на "справедливости вообще", невозможна. В условиях нашего социума справедливость — это так называемый пустой концепт, ответ, который дается на все непонятные вопросы.

И этих вопросов, похоже, чрезвычайно много, раз пустой концепт оказался самым популярным народным требованием. Хочется всего хорошего, потому что то, что есть, "в целом не очень". Согласно данным Института социологии РАН, даже такие стабильные показатели, как удовлетворенность отношениями в семье и общением с друзьями, у россиян поползли вниз — с ними ситуация хуже, чем в пик кризиса в 2015 году. Посткризисная реальность представляется отчуждающе-неприглядной.

— Что тревожно, особенно сильны пессимистические настроения у молодежи,— отмечает Владимир Петухов.— Образование, в ее оценках, перестало быть ресурсом подъема по социальной лестнице, а веры, что экономика страны скоро оправится, у нее даже меньше, чем у представителей старшего поколения. Это не зовет молодежь на баррикады, нет, но формирует определенную картину мира, в которой будущее слабо просматривается.

Симптоматично, что на вопрос: "Какая идея могла бы сплотить людей во имя общих целей?" — Институту социологии РАН не удалось получить ответа. Как значится в итоговом докладе, "идеи рассыпались: ни одна из 11 предложенных экспертами идей не набрала 50 процентов". То есть ничего из того старого политического запаса, которым пичкают население, по-настоящему его не вдохновляет. У крайне однородного общества, как выясняется, нет "идей во имя общих целей".

Можно по этому поводу тосковать, а можно извинить нас за усталость. По опросам, мы только-только поверили, что выбрались из острого кризиса: давайте просто поживем...