Военнопленные как авангард революции. Архивные разыскания Леонида Максименкова

Тема "иностранцы в русской революции" в советские времена была частью лакированной истории. Реальная история была другой

Леонид Максименков, историк

С советских времен и целых сто лет нам знакомы рассказы на тему братства пролетарских интернационалистов, которые вместе с большевиками боролись за новую жизнь в Советской России. Эти легенды и сказки для взрослых перекочевывали в научные труды, монографии и сборники документов. Например, коллектив под руководством А.Я. Манусевича рассказывал доверчивому читателю: "Отдельные военнопленные, революционно настроенные эмигранты и выходцы из стран Востока приняли участие в борьбе за советскую власть в Туркестанском крае. В Ташкенте в конце октября 1917 г. в боях против войск Туркестанского комитета Временного правительства участвовало несколько австро-венгерских военнопленных и небольшой отряд иранцев. Военнопленные-пекари снабжали хлебом отряды восставших, находившиеся в городской крепости. Пленные категорически отказались помогать сторонникам старой власти" ("Интернационалисты. Трудящиеся зарубежных стран — участники борьбы за власть Советов на юге и востоке республики". М., 1971). И так до бесконечности: "несколько военнопленных", "небольшие отряды" (китайцев, турок, корейцев, венгров, чехо-словаков и пр.). То тут, то там они пекли хлеб, учили детишек азбуке, строили дороги и школы, рыли колодцы, возводили больницы и лазареты...

Понятно, что при Советах существовал глухой и тотальный запрет обсуждать и вспоминать о реальной истории революции и роли в ней иностранцев. Не могли же большевики признаться в том, что на просторах бывшей империи именно "отдельные военнопленные" отстояли новую власть — и на фронте, и в тылу.

Кадровый резерв революции

Только перед самым крахом Советского Союза, в апогей горбачевской исторической гласности, у нас впервые начали обнародовать статистику об этих "единицах" пламенных интернационалистов. Всплывшие из архивного небытия цифры внушали трепет и заставляли по-новому взглянуть на отечественную историю.

Выяснилось, что к началу 1917 года в России оказалось около 5 млн иностранных граждан. И в этой огромной массе чужих мужчин, обученных убивать, военнопленных было около 2,5 млн.

Германских солдат — около 190 тысяч, турок — 63, югославов — 200, румын — 120 тысяч. А еще галисийцы украинцы, поляки, итальянцы, болгары... Самую большую группу составили подданные Австро-Венгерской империи: их было на просторах России около 1,9 млн (среди них 450 тысяч — австрийцев, 500 — венгров, 250 тысяч — чехов и словаков).

География размещения этих "гостей" с военным опытом и (в лучшем случае) полным равнодушием к "стране пребывания" была весьма широкой. На 1 января 1917 года в пределах Московского военного округа, например, скопилась 321 тысяча военнопленных. В Казанском военном округе — 285 тысяч, в Омском — 199, в Иркутском — 135, в Туркестанском (помните, нас уверяли, что там было "несколько" пекарей) — 155 тысяч.

А еще помимо них в ходе войны во внутренних губерниях скопилось 2,8 млн гражданских беженцев (в том числе 1,5 млн из польских губерний, сотни тысяч из Прибалтики). И сотни тысяч неквалифицированных рабочих-отходников были привезены из Персии, Китая, Кореи и других стран Востока.

Понятно, что такие массы людей в условиях военной катастрофы, краха монархии и развала государственного управления представляли собой взрывоопасный и неуправляемый материал. Царское правительство и бюрократический аппарат, правоохранительные и иные "компетентные" органы не имели ни планов, ни средств, ни кадров на случай чрезвычайных ситуаций с "гостями" империи. Предсказуемо, что в момент коллапса форс-мажорные сюрпризы не замедлили проявиться.

В позднесоветское время об этой огромной массе солдат, беженцев и гастарбайтеров говорилось так: "Несмотря на различия в положении, политических традициях, особенностях национально-психического склада и т.д., трудящиеся многомиллионного временного населения России объективно являлись резервом пролетарской революции".

С этим трудно не согласиться. При этом уточним формулировку. Не просто "резерв" так называемой пролетарской революции, а едва ли не ее главная движущая сила. Ресурс оказался мощный и завидный: сотни тысяч людей, освоивших "науку убивать", без корней и обязательств, которым нечего терять и некого на чужбине жалеть. Большевики немедленно это оценили и стали действовать соответственно. Именно контингенты, сформированные из "временного населения России", стали одним из главных инструментов развязанной большевиками в борьбе за "новый мир" всероссийской бойни.

От агитации к мобилизации

Восстановим хронологию уникальной в мировой истории ситуации, когда сотни тысяч солдат-военнопленных из армий противника в одночасье явочным порядком превратились в активных и сознательных бойцов за новый режим в стране, против которой они недавно воевали.

Прежде всего большевистская революция уравняла военнопленных в правах с российскими гражданами. В Московском военном округе 15 декабря 1917 года вчерашние пленники шлют благодарственную челобитную командующему МВО Александру Аросеву: "Ваше объявление дает нам больше политических прав, чем мы когда-либо имели дома на родине".

Это было продублировано приказами на местах. Немедленно улицы российских городов заполняют толпы получивших свободу, братство и равенство военнослужащих войск противника.

В Москве в здании гостиницы "Дрезден" на бывшей Скобелевской, затем Советской, а ныне Тверской площади создается Всероссийское бюро пленных. Оно уже требует у Центрального исполнительного комитета Советов (высшего органа новой власти) "уравнения пролетариев гражданских и военнопленных Германии, Австрии, Венгрии, Турции и Болгарии с пролетариями русского подданства, то есть предоставить право пленным рабочим свободного труда, всех видов и во всех отраслях и свободного проживания в пределах Российской республики". А еще — "вступления в профсоюзы и иметь представительства", и особые (в духе времени) полномочия — изолировать из своей среды представителей эксплуататорских классов, офицеров.

Пресс-секретари и глашатаи этих инициативных групп говорили на понятном большевикам языке. Вот некоторые из программных требований:

— Контрреволюционных пленных офицеров "сконцентрировать в отдельные казармы под строгий надзор и наблюдение".

— "Подозреваемых в шпионаже арестовывать".

— "Арестовывать всех, кто будет вести пропаганду среди пленных против Советской республики, к какому бы подданству контрреволюционер ни принадлежал".

— "В свободной стране Социалистических республик нет чинов и привилегий. Приравнять пленных офицеров к пленным солдатам и уничтожить все внешние знаки отличия".

— "Предложить ЦИК Советов немедленно организовать в Петрограде из самых революционных пленных добровольческие отряды, соединить их с русскими войсками и послать против германских, венгерских и австрийских милитаристов, задумавших удушить русскую свободу".

— Созвать всероссийский съезд пленных.

— "Военнопленных офицеров, разгуливающих без охраны по улицам городов или разъезжающих по железным дорогам, следует немедленно арестовать".

— Снять звездочки, погоны, знаки отличия, кресты, медали и иной "похабный наряд".

До превращения "революционной интернациональной массы" в подчиненный законам текущего момента инструмент требовалось немного — политическая воля новой власти и диктат обстоятельств. И то, и другое в скором времени сошлись.

Уже 2 января 1918 года начальник управления Первого московского конского запаса по части строевой докладывает окружному дежурному генералу штаба МВО: "Ввиду отсутствия солдат во всех шести отделениях конского запаса и отказа командиров ближайших местных бригад командировать в отделения людей я прошу, не признаете ли возможным срочно сделать распоряжение о назначении в отделения военнопленных, хотя бы по 40 человек, всего 240 (в Костромское, Ростовское, Сергиево-Посадское, Нижегородское и Химкинское отделения)".

За этим архивным документом — особая глава революционной истории, доселе практически не изученная, но весьма важная. Речь идет как раз о превращении "интернациональной массы" в бойцов революции. Выбора у большевиков не было: чем больше солдат бежало с фронта, тем больше росла потребность в иностранцах.

Сначала (вроде по объективным причинам — нет еды) были остановлены все эшелоны с военнопленными, двигавшиеся на Запад.

К началу 1917 года в России "оказалось" около 5 млн иностранных граждан. И в этой огромной массе чужих мужчин — военнопленных — было около 2,5 млн. Самую большую группу составили подданные Австро-Венгерской империи: их было на просторах России около 1,9 млн

16 февраля 1918 года ушла телеграмма народного комиссара путей сообщения из Петрограда: "Благодаря провокации из некоторых лагерей, например Тоцкого, началась отправка в/п эшелонами, направленными в Петроград, испытывающий затруднения в продовольствии, якобы для эвакуации их на родину через пункты фронта без всякого плана и распределения от Центральной Советской власти. Настоящим предлагается принять самые решительные меры по задержанию всех эшелонов с военнопленными, независимо от наличия у них разрешений местных органов власти. Чтобы не затруднять дороги возвращения этих эшелонов обратно в свои лагеря, необходимо при помощи совдепов немедленно разгрузить военнопленных в ближайших лагерях точка".

За НКВД телеграмму подписал один из создателей ЧК Мартын Лацис, и понятно, почему: уже 23 февраля началось наступление немцев, а фронт оказался оголен — армия бывшей империи окончательно распалась, бегство с передовой стало обвальным. А поскольку на армию полагаться нельзя, единственным спасением для новой власти стали военнопленные. Уже 26 февраля президиум Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов рассылает в агитотделы советов на местах депешу-молнию:

"В связи с наступлением Германии признать необходимым: 1. В срочном порядке созвать Совещание из представителей от штаба МВО и Комитета военнопленных социал-демократов интернационалистов для организации отрядов военнопленных с целью отправки на фронт как агитаторов и для вооруженного отпора немецким империалистам. 2. Организацию агитационных отрядов военнопленных поручить Агитационному отделу СР и СД".

В Москве это дело берет на контроль будущий биограф Сталина Емельян Ярославский. К 3 марта готов первый отряд (дата известна по бумагам — Ярославского просят снабдить "бойцов революции" суточными и всем необходимым). А дальше — конвейер по всей стране...

Интернационалисты с готовностью на новую мобилизацию откликнулись. Перековка в красногвардейцев давала каждому еду, одежду, а значит, и перспективу. Пополнение боевых подразделений шло без понуканий и продолжалось не только в суровом 1918-м, но и позже — центр буквально забрасывали телеграммами:

"Существует ли проект создать из бывших военнопленных армию для отправки на украинские и польские фронты? По поручению крайкома и третьей краевой конференции иностранных коммунистов секретарь И. Браун. Ташкент, 29 сентября 1919 года".

Ответ получен: да, существует. Из Ташкента летит новая депеша: "Наша работа по организации партии и легиона идет полным ходом..."

Особый контингент

Занятная деталь: как только начали удовлетворять заявки на наемников по Красной армии, засуетились чекисты. 30 марта 1918-го ВЧК телеграфирует в Комитет военнопленных (КВ): "Отдел по борьбе с контрреволюцией просит КВ прислать к 1 апреля сего года сведения о количестве военнопленных в Москве и МО, их месторасположение и по возможности политическую дифференциацию, а также сообщить, есть ли в Московской области вооруженные в/п, сколько и где расположены".

Понятно, что для оперативного использования в условиях кадрового голода. Спецпроверка проходит быстро — действует классовое чутье и революционный инстинкт. Благо, военнопленные самоорганизовываются почти что идеально, сами выявляют врагов в собственной среде, а о выявленных "некачественных элементах" исправно доносят по инстанции (далее — цитата из докладной):

"По полученным сведениям, находится в ВЧК сотрудник контрразведки Карл Карлович Салади, по происхождению мадьяр, не принадлежащий никогда и по сего времени никакой коммунистической группе. Ввиду того, что означенное лицо никому не известное и не установлено, какими судьбами он попал в ВЧК и занимает очень важный пост, немецкая группа предлагает Федерации иностранных групп предложить ВЧК арестовать данное лицо до выяснения его личности. По этому поводу предлагаем данное заявление перевести в ВЧК".

После первичной "выборки" — направление на Лубянку для получения назначений и инструкций. Вот выписка из платежного поручения от 16 апреля 1918 года: "Служба движения городских железных дорог ставит в известность Вас, что 14 апреля нового стиля 18-го года согласно Вашего запроса от 9 апреля 18-го года за N 682 были перевезены 180 человек военнопленных из Петровского парка и 400 человек из Симонова монастыря на Лубянскую площадь к Политехническому музею, всего 580 человек. Стоимость перевозки выражается в сумме 580 х 40 коп. = 232 руб., каковую сумму служба просит уплатить в кассу горжел. дороги, Раушская набережная, дом 22".

После переезда этой группы на Лубянскую площадь следы этих 580 военнопленных, ставших в одночасье чекистами, теряются: проездных билетов от Москвы до места назначения новых сотрудников в архивных делах не сохранилось. Не известно, сколько вообще было таких групп, кто и как их "фасовал" по просторам Отечества. Если и можно найти какие-то подробности, то только на местах. Вот, к примеру, такая цифра: лишь в одной Уфимской ЧК на 12 ноября 1919 года в штате состояло 230 сотрудников-иностранцев, да при местной Транспортной ЧК — еще 21 человек. Им читали лекции на русском, мадьярском и немецком, а в результате партийной недели и митинга в большевистской партии появилось 48 новых членов...

Чем же занимались эти борцы за новую жизнь помимо "прослушивания лекций" и написания заявлений о вступлении в большевистскую партию? Завеса приоткрывается при просмотре партийных и уголовных дел, заведенных контрольными комиссиями ВКП(б) и ЧК большевистской России.

Иностранные подразделения особенно преуспели в реализации деликатных заданий. Например, в захвате сотрудников и миссий иностранных государств, которые расплодились на территории бывшей Российской империи. 29 ноября 1919 года Центральному президиуму КП иностранцев докладывают в Москву: "Все дела и суммы от датского и шведского делегата и германской миссии в г. Ташкенте 11 сентября с.г. взяты. Захвачено помещение и водружен красный флаг, образование совета, куда приглашаются представители всех организаций. Временный совет".

Понятно, а главное, удобно. В случае маловероятных протестов "иностранных государств" можно будет искренне удивиться. Дескать, по стране рыщут банды неуправляемых иностранцев. Трудно сказать, откуда они взялись и даже на каком языке они переговариваются. При чем здесь пролетарское государство? Вопросы — не к нам.

Сохранились свидетельства и другого вида деятельности.

Ресурс оказался мощный и завидный: сотни тысяч людей, освоивших "науку убивать", без корней и обязательств, которым нечего терять и некого на чужбине жалеть. Большевики немедленно это оценили и стали действовать соответственно

На заседании ЦК Чехословацкой коммунистической организации России и Украины 13 мая 1919 года рассматривают доклад некоего товарища Франца Бенеша:

"В декабре месяце 1918 года, когда продавались в Австро-Совете бумаги чешским контрреволюционерам за десятки тысяч рублей, меня послали в Самару для ревизии Австро-Совета. Другой раз, когда продавались драгоценности и камни всякому, кто захотел, меня опять послали в Самару, чтобы там навести порядки".

Поясним. Продавались "бумаги" на выезд из Советской России на родину и о том, что чехо-словаки не участвовали в знаменитом белогвардейском мятеже, который чуть-чуть не угробил большевистский эксперимент. "Драгоценности и камни" — ювелирные изделия. Не с пустыми же руками возвращаться домой из России.

Товарищ Бенеш продолжает: "Когда я был в Самаре второй раз, ликвидировалось Петроградское отделение и Постпакетаблейтунг (Почтово-пакетное отделение). Там было золото, серебро, драгоценных камней и других вещей огромное количество".

Эти драгоценности из Самары перевезли в Москву по адресу: Воронцово Поле, дом 3, в Австро-Совет (особняк существует до сих пор, это усадьба московской купчихи Вандышниковой, охраняется государством). О бриллиантах известно следующее:

"Драгоценные камни получил в руки Рейзлер, очень подозрительное лицо, взял себе в помощники какого-то Кршепинского, который все ценные вещи тайно сортировал без списков и без контроля... Когда я в этом деле сделал запрос, мне было сказано: "Эти вещи пришли на пользу польской и венгерской революции, из этих вещей получил тоже тов. МУНА". Но Рейзлер с этими вещами исчез".

Заметьте, что никакой идеологии и всепобеждающего учения Маркса — Энгельса — Ленина здесь нет. Вульгарный "бизнес" и ничего больше. "Вишенка на торте" — архивная запись о финале этого сюжета: "Имущество, увезенное Рейзлером за границу, принадлежало великим князьям и вывезено благополучно. Нумизматические вещи, имеющиеся в Австро-Совете, в скором времени будут переданы в музей..." То есть на ранних этапах расследования говорилось, что это драгоценности из миссии Австро-Венгрии, а на деле оказалось, что из семьи Романовых — великие князья появились в картине.

И подобных историй — уйма. Интернационал ювелиров и инкассаторов работал на славу. Вот еще сюжет: 24 июня 1919 года руководители венгерских "интернационалистов" Руднянский, Арест, Бартельс, Вук, Тесарж, Паскаль и Бем разбирают дело некоего Фридлендера. Решают, что "работу канцелярскую вел честно и правильно". Однако и "у Фридлендера имеются ценные бумаги на 150 тысяч рублей и драгоценности, которые сохранились до сего времени в сейфе только потому, что Фридлендер имел возможность укрывать эти вещи под флагом Австро-Совета. В письменном столе у него нашли 25 тысяч рублей николаевскими деньгами".

Поясним, что 25 тысяч рублей николаевскими деньгами — это или 5 тысяч золотых 5-рублевок, или 2,5 тысячи 10-рублевок. Чистый вес золота пробы 900 каратов при этом остается неизменным. В николаевском червонце было 7,7434 грамма чистого золота. Итого — чуть больше 19 килограммов. Можно подсчитать сегодняшнюю стоимость по цене третейской унции. Без учета нумизматической ценности монет. Неплохо зарабатывали на революции "пламенные интернационалисты"...

Их посылали на самые опасные, деликатные и спецсекретные участки фронтов Гражданской войны. Зачистить. Ограбить иностранную миссию. Вывезти в неизвестном направлении золотой запас. "Укрепить караульную роту", читай, расстрельный взвод, совершить карательный рейд.

Пощады не давали никому. Но и их самих, бесправных по сути, ликвидировать можно было во внесудебном порядке. При малейшем подозрении они исчезали в казематах ЧК, в тюрьмах и концлагерях вместе с теми, кого недавно они же пытали и допрашивали. Вот лишь один предсмертный крик из Бутырки, пролежавший в архиве почти сто лет. Это 1920 год:

Москва, 16/IX 1920 года.

В Венгерскую Секцию Краевого Комитета РКП. Ташкент

Вся Туркестанская Сов. Республика осведомлена о моей длинной, напряженной, искренней работе за пролетарскую революцию. Моя жизнь — в революции, а революция — каждая капля моей пролетарской крови. Все товарищи, которым моя жизнь в Туркестане известна, знают, что я много работал, много страдал и переживал много лишений... После приезда в Москву я являлся в Венг. Бюро Р.К.П. (Воронцово поле, 3), беседовал с т. Порош, Лебович, Руднянским и т.д. — это было 19 и 20 июня. Венг. Ревком меня назначил в транспорт в Ревель на 21/VI. Вечером того же числа я был арестован и препровожден в ВЧК — 24/VII я был причислен ОО ВЧК (Особый отдел.— "О"). 28/VII препровожден в тюрьму. Особым отделом следствие закончилось без того, чтобы я был допрошен. 4/IX я был приговорен на заключение в лагерь... Меня ожидает ужасная судьба, медленное умирание с голоду и от тоски... Если я сделал преступление против вас, дорогие товарищи, то мне милее смерть, чем длинный процесс исчезновения в контрреволюционном лагере, среди классовых врагов. С товарищ[ески]м приветом Адольф Георгиевич Шельмеци. Москва, Бутырская тюрьма, Часовая башня".

Советская Россия новой родиной подавляющему большинству интернациональных бойцов не стала: десятки тысяч тех, кто примет советское гражданство и обрусеет, настигнет мясорубка 37-го. Это о них Александр Солженицын напишет в "Прусских ночах":

Жил да был Parteigenosse,

Не последний и не первый 

Легший гатью под колеса,

Под колеса Коминтерна.