Круглые даты и выставочные будни

В уходящем году весь музейный мир — от лондонской Tate до нью-йоркского MoMA — праздновал столетие Русской революции. В России его тоже отмечали, но как будто поневоле: красные дни календаря остаются основным двигателем прогресса в выставочных планах и бюджетах при административно-командной системе управления культурой, считает Анна Толстова.

Праздновать столетие можно было бы с самого начала года, однако Февральская революция почти не отразилась в музейных афишах. Хотя, казалось бы, еще совсем недавно по поводу февраля 1917-го согласия в обществе, историках и политиках было гораздо больше, чем по поводу Октября, но сегодня и Февраль оказался под вопросом — вместе со всеми либеральными ценностями. Эти всеобщие растерянность и неуверенность перед лицом истории были замечательно обыграны на винзаводской выставке Дмитрия Венкова «Октябрьский переворот», затерявшейся среди больших торжеств. Так или иначе, количество юбилейных экспозиций стало снежным комом нарастать к осени: музеи, словно по команде, достали из запасников революционный авангард, как будто бы ничего, кроме «цветов мирового расцвета», революция нам в наследство не оставила, и пытаться ответить, что значат для нас в 2017-м события столетней давности, бесполезно. Впрочем, вспомнить об авангарде и его печальной судьбе сейчас, когда рынок, мода и госзаказ сделали выбор в пользу соцреализма, а Третьяковская галерея один за другим открывает персональные залы титулованных советских художников, совсем не лишнее. Здесь случались настоящие открытия вроде выставки Русского музея «Искусство в жизнь. 1918–1925», посвященной ленинградскому Декоративному институту. Но удачнее всех выступила Третьяковка с блокбастером «Некто 1917», собрав работы, сделанные в 1917-м или около того, и продемонстрировав наглядно, что только авангард — его наиболее радикальная, беспредметническая фракция — предчувствовал и прочувствовал великий сдвиг.

Вот как будто бы и готов рецепт для хорошего юбилейного проекта о революции — обратиться к современному искусству, дав слово сегодняшним радикалам. Но современное искусство в его подлинном, то есть критическом, а не декоративном виде нынче не в фаворе, что подтвердил окончательный разгром ГЦСИ, замаскированный под слияние с РОСИЗО. И любая радикальность нежелательна, как показал скандал в связи с серией «Родина» Данилы Ткаченко. Так что беззубая Московская биеннале современного искусства вообще проигнорировала красную дату, сосредоточившись на проблемах естествознания, натурфилософии и окружающей среды, что удачно совпало с объявленным в России годом экологии. А Уральская индустриальная биеннале, в этом году уверенно заявившая, что она-то и есть главное событие биеннального формата в России, по возможности незаметно вплела протестный голос в ретрофутурологическое кружево, осмысляющее революционные опыты в преддверии четвертой промышленной революции. Изящнее же всех поступил ГМИИ имени Пушкина, пригласивший звезду мировой величины Цай Гоцяна пропеть гимн Октябрю и круговращению истории с высот китайской философической отстраненности — без каких-либо актуальных аллюзий.

Если отмечание столетия революции вышло смазанным и невнятным, то другой большой межмузейный праздник — фестиваль «Оттепель: Лицом к будущему»,— объединивший усилия ГМИИ, Третьяковской галереи, Музея Москвы и парка Горького, напротив, весьма четко выразил, какие исторические юбилеи вызывают у творческой интеллигенции живую непротокольную реакцию и какие эпохи она готова проецировать на себя и современность. Оттепель, начавшуюся в советском искусстве фестивальным 1957 годом, отпраздновали как время больших надежд, ярких одежд, зарождения потребительской культуры, приоткрывшихся границ и политических послаблений, несмотря на такие «неприятности», как «Университетское дело» или Новочеркасский расстрел. В общем, как компромисс между властью и образованной частью общества, пробуждающий столь теплые ностальгические чувства.

Но если несколько лет назад условия компромисса, не распространявшегося на политический акционизм в духе Pussy Riot или Петра Павленского, были ясны, то сегодня пакт о ненападении систематически нарушается одной стороной. То Минкульт издаст циркуляр, что считать современным и что актуальным искусством, словно бы эти понятия вырабатывались не самой художественной жизнью, а посредством словарно-бюрократического творчества. То РОСИЗО, пытающийся изображать преемника ГЦСИ, блеснет проектом «Актуальная Россия», выдающим за современное искусство декоративно-прикладной салон, а за профессиональных кураторов — троечников, пишущих этикетки с фактическими и грамматическими ошибками. Правда, остаются территории свободы вроде фабрик и заводов, превращенных в творческие кластеры, Московского музея современного искусства, Мультимедиа Арт Музея, кажется, единственного художественного музея, где совместно с «Мемориалом» и Музеем ГУЛАГа почтили память жертв политических репрессий и тем самым отметили еще один юбилей — 80-летие Большого террора. Однако самая значительная выставка этого года «Модернизм без манифеста», сделанная кураторской командой Надежды Плунгян на основе коллекции Романа Бабичева в Московском музее современного искусства, показывает, как легко и быстро лучшее в искусстве переходит из зоны компромисса в зону маргинальности.