Российский допинговый кризис то ли закончился, то ли нет

Под занавес 2017 года произошло событие, которое было принято считать окончанием российского допингового кризиса. Международный олимпийский комитет, подвергнув временному отстранению Олимпийский комитет России, все-таки разрешил отечественным спортсменам выступать на Олимпиаде в Пхёнчхане, пусть и под нейтральным флагом. На самом деле концом всей этой драматичной истории заседание исполкома, после которого это решение было вынесено, считать нельзя — из-за большого количества актуальных для России вопросов, оставшихся после него.

Эта дата — 5 декабря — анонсировалась в качестве даты, когда на заседании исполкома Международного олимпийского комитета (МОК) в сложной истории про допинговый кризис в российском спорте, начавшейся еще в конце 2015 года, должны быть расставлены все точки над i. И если говорить о проблеме наиболее острой, животрепещущей, то, конечно, это заседание расставившим точки считать можно. Перед ним было понятно, что на кону для России стоит одно из самых любимых с давних, советских, времен развлечений — Олимпийские игры. И, вынеся кучу санкций в отношении организаций и отдельных функционеров, заставив российских спортсменов переодеться в нейтральную форму и лишив их возможности видеть свой флаг и гимн, собственно участия в Олимпиаде в Пхёнчхане МОК лишать их не захотел. Россия, пусть представленная не официальной сборной, а набором людей в форме с надписью Olympic Athletes from Russia (OAR), в феврале будущего года в Южной Корее представлена будет.

Но говорить о том, что расставлены именно все точки, было бы грандиозным преувеличением. Вопросов после заседания осталось множество, в том числе таких, придумать более или менее надежные ответы на которые не получается, как ни старайся, в том числе вопросов по-настоящему важных для России.

Непонятно, как теперь будут воспринимать в стране итоги Олимпиады в Сочи. Нужно ли ее по-прежнему считать абсолютным триумфом или стоит согласиться с итогами работы, проведенной комиссией МОК по перепроверке сочинских проб, которая привела к тому, что с первого места в олимпийском медальном зачете сборная России, потеряв порцию наград, опустилась на третье — просто почетное, но не триумфальное, не предмет для гордости?

Непонятно, что теперь делать трем десяткам спортсменов, ставших жертвами этих слушаний,— скажем, лишенных чемпионских званий лыжнику Александру Легкову и скелетонисту Александру Третьякову. Стоит ли им, если апелляции будут отклонены Спортивным арбитражным судом (CAS), надрываться, продолжать тренироваться и выступать, раз уж пожизненная олимпийская дисквалификация означает, что им больше не суждено попасть на особенные для тех, кто занимается такими видами спорта, как они, соревнования — единственные, приносящие им славу и большие деньги?

Непонятно, как скажется аналогичный пакет санкций на тех, кто успел завершить карьеру, но намерен остаться в спорте в ином качестве. Вот, например, на Александре Зубкове, который трудится президентом Федерации бобслея и скелетона России. Эта должность ведь предполагает посещение международных мероприятий, да и вообще более или менее кристальную биографию, которая с точки зрения зарубежных партнеров наверняка выглядит подпорченной.

Непонятно, как вообще интерпретировать решение МОК. Можно — как суровый приговор, чуть ли не высшую меру, признание правоты всех, кто обвинял Россию в создании допинговой системы, в сочинских «манипуляциях» с анализами. А можно — как проявленное МОК в который уже раз умение ловко лавировать между рифами, стараясь максимально учитывать интересы всех значимых членов олимпийского сообщества и смягчать ситуацию. Одни хотят во что бы то ни стало наказать Россию — вот вам, пожалуйста, что-то похожее на расстрел. Россия наотрез отказывается признать выводы следствия, а сомнения в его выводах насчет подмены проб и «системности» возникают не только у нее, но и у международных спортивных федераций (они-то отказались отстранять и лыжников, и бобслеистов со скелетонистами), и у некоторых видных функционеров олимпийского движения — вот вам «промежуточный» вариант, когда санкции формально жестокие, но отстранения нет. По форме — приговор, по сути — отказ от него. Что-то в этом духе произошло перед прошлогодней летней Олимпиадой в Рио-де-Жанейро, когда в ответ на требования о карах для российской сборной после публикации первой части доклада Ричарда Макларена МОК переложил ответственность на ее допуск на федерации.

Но есть отнюдь не снятые декабрьским исполкомом вопросы даже жизненнее, актуальнее, связанные с ближайшим будущим российского спорта.

Насколько мелким будет «фильтр» комиссии Валери Фурнерон, через который до 28 января предстоит пройти тем спортсменам, кто претендует на получение нашивки OAR? Будет ли она отцеплять всех, у кого в биографии есть хоть отдаленное соседство с допинговыми скандалами или, наоборот, проявит максимум лояльности? Каким получится состав «нейтральной» сборной России — напоминающим боевой или таким, что смысл следить в Пхёнчхане будет только за тремя-четырьмя видами? Как скажется на форме спортсменов нервотрепка с расследованием и процедурой оформления допуска? Логично предположить, что скверно, но перед Рио нервотрепка из-за цейтнота была еще больше, а выступила в Бразилии российская команда даже ярче, чем за четыре года до этого на Олимпиаде в Лондоне, когда ни о каких кризисах речи не шло. А скелетонистка Елена Никитина уже заявила, что все пережитые партнерами драмы добавили ей злости.

Это — интриги вокруг олимпийской сборной. А есть сборная паралимпийская, на которую наложили дисквалификацию еще перед Рио-де-Жанейро, а в декабре — притом что сочувствующих у нее немало — не сняли, отложив решение вопроса о поездке на Паралимпиаду в Пхёнчхан на потом.

А еще есть Российское антидопинговое агентство (РУСАДА) и Всероссийская федерация легкой атлетики. Они «забанены» аж с 2015 года, и обязательным условием для восстановления их статуса Всемирное антидопинговое агентство (WADA) и Международная федерация легкой атлетики (IAAF) упрямо называют полное признание выводов Ричарда Макларена. А Россия упрямо их не признает и, видимо, не признает никогда.

И есть совсем уж неприятный вопрос. А можно ли будет считать корейские Олимпийские игры, даже если представить, что к их финишу МОК, как намекал, снимет отстранение с Олимпийского комитета России и разрешит пройти российской делегации на церемонии закрытия в своей форме, что и WADA с IAAF откажутся от претензий, концом кризиса, который был главным российским спортивным кошмаром два года подряд? Скорее всего, увы, нет, потому что нельзя забывать о полученной перед декабрьским исполкомом базе данных Московской антидопинговой лаборатории и вычлененных после нее трех сотнях подозрительных проб, информация о которых направлена в разные федерации. Среди них — Международная федерация футбола (FIFA), и источники уже сообщали, что в «манипуляциях» подозреваются три десятка российских футболистов. А футбол — это открывающийся в июне чемпионат мира, который впервые выпало принимать России. По значению — примерно такое же событие, как сочинская Олимпиада.

Перед Новым годом могло сложиться ощущение, что утечка из лаборатории — тема периферийная: анонсирована была громко, но развития пока не получила. Тем, у кого оно возникло, надо помнить, что и весной, и летом тишина сопровождала и расследование МОК, которое вдруг, когда пошли разговоры о том, что российский кризис спускают на тормозах, вылилось в лавину дисквалификаций видных российских спортсменов и муки с выбиванием билетов в Пхёнчхан.

Алексей Доспехов