Ксения Рождественская о «Хеппи-энде» Михаэля Ханеке

В прокате — "Хеппи-энд", очередной ядовитый "ханеке-фильм" про буржуазную семью, которая в своей обреченности мало чем отличается от всех прочих обреченных семей из фильмов австрийского режиссера

Благопристойное французское семейство Лоран переживает полосу неудач. Патриарх Жорж (Жан-Луи Трентиньян) соскальзывает в деменцию и мечтает о смерти. Его нервная дочь (Изабель Юппер) тянет на себе семейную фирму — строительную компанию, надеясь отдать ее сыну-балбесу (Франц Роговски). Но сын пьет, из-за него на стройке происходит несчастный случай, и дело может закончиться судом. Да еще и брат (Матье Кассовиц) приводит в дом свою двенадцатилетнюю дочь от первого брака, Эву (поразительная Фантина Ардуин), потому что мать девочки впала в кому после попытки самоубийства. А еще в доме есть нынешняя жена брата, их маленький ребенок, слуги (как хвастаются Лораны, "наша рабыня исключительно готовит") и собака. К моменту, когда вся дисфункциональная семья оказывается в сборе, зритель уже знает, что девочка сама отравила маму, так что готов к психологическому триллеру и вычисляет, кто станет следующей жертвой.

А не будет никакого триллера. Австриец Михаэль Ханеке, любящий человечество как энтомологическая булавка любит бабочек, снял еще один "ханеке-фильм", холодный, ядовитый, неотразимый. Почти все его картины рассказывают об этих тихих обреченных семьях. Какой-нибудь Жорж женат на какой-нибудь Анне (как было в "Седьмом континенте" и в "Любви"), или Анна — дочь Жоржа, как в "Хеппи-энде". "Конечно, это одна и та же семья! — объясняет он.— Это всегда одна и та же семья, это единственные люди, кого я знаю".

Ужасные у Ханеке знакомые: Жорж, Анна и Эва — неприятные, почти мертвые люди, которые уже забыли, как испытывать чувства, и неуклюже пытаются эти чувства имитировать. Изначально режиссер собирался снять фильм "Флешмоб" о чатах и онлайн-жизни, но от этой идеи осталась лишь рамка для "Хеппи-энда": Эва снимает на телефон чужую смерть, ее отец исследует границы собственной сексуальности в порночате.

Когда фильм еще не был готов, прошел слух, что это будет история о лагере беженцев в Кале. Главные герои действительно живут в Кале, где действительно существует постоянная проблема с лагерем мигрантов. И беженцы появляются в самой злой сцене фильма минуты на полторы. Но выглядит эта сцена как издевательство то ли над героями, то ли над благополучными сытыми зрителями, которые ждут обязательного отыгрывания злободневых тем — и вот, пожалуйста, мигранты. Получается удивительное кино, в котором есть порнография, но нет ни страсти, ни обнаженного тела. Есть дети, но нет будущего. Есть мигранты, но нет проблемы. Есть семья, но нет семьи. И конечно, есть хеппи-энд — но лучше бы его не было.

За свою предыдущую драму, "Любовь", Ханеке получил все главные призы — от каннской "Золотой пальмовой ветви" до "Оскара". Это был непривычно нежный для Ханеке фильм о пожилой семейной паре, о том, каково существовать рядом с умирающим, и о том, может ли убийство быть актом милосердия. "Хеппи-энд" — при сходстве героев и тем — не сиквел "Любви", а скорее, ее жестокий брат-близнец. История о социопатах, которые не способны убить из милосердия — только из любопытства.

Сейчас "Хеппи-энд" выглядит постскриптумом ко всем фильмам режиссера, своего рода энциклопедией всего творчества, пересказом всех его любимых тем: смерть, самоубийство, убийство, буржуазная апатия, фиксирование реальности на камеру, чужие как катализаторы распада, дети как бесстрастные личинки взрослых. Здесь есть и озабоченная музыкантша, и видеозапись смерти — как будто Ханеке специально цитирует каждый свой фильм, от дебютного "Седьмого континента", где буржуазная семья решает покончить с собой, до собственно "Любви", сюжет которой Жорж без всякого трепета пересказывает внучке.

Когда-то, после холодного издевательства "Забавных игр", мучительной страсти "Пианистки" и высокомерной тайны "Скрытого", казалось, что Ханеке — экспериментатор, который снимает на камеру чужие страдания и радуется, что мир настолько разнообразен. После "Хеппи-энда" кажется, что он не экспериментатор, а скорее, видеорегистратор. Камера не способна радоваться, она просто фиксирует смерть — хомячка, человека, общества.