Глава движения «Сорок сороков» Андрей Кормухин рассказал “Ъ”, что будет, если государство сочтет его соратников экстремистами

Православные активисты, которые сами себя считают правозащитниками, но пользуются репутацией громил у своих оппонентов, после серии конфликтов, связанных со строительством храмов в Москве, вновь надолго оказались в центре внимания из-за протестов против проката в России фильма Алексея Учителя «Матильда». В отличие от явно виртуального «православного» клона запрещенного в РФ «Исламского государства», движение «Сорок сороков» заявляет о формировании сети своих региональных филиалов и демонстрирует способность собрать на свои уличные акции десятки решительно настроенных сторонников. “Ъ” попытался выяснить у создателя движения Андрея Кормухина, как к этой форме гражданской активности относятся иерархи Русской православной церкви, представители администрации президента и сотрудники силовых структур, сколько у «Сорока сороков» людей и денег, кто виноват в конфликте в парке «Торфянка» и что будет, если однажды государство сочтет «Сорок сороков» опасной организацией.

«Сначала церковь относилась к нам настороженно»

— Чья была вообще идея создания движения «Сорок сороков»?

— Это вообще народная инициатива. Официально создателями движения считаются ваш покорный слуга и чемпион России по боксу Владимир Носов. Мы с ним встретились в боксерском клубе «Торпедо» 1 июня 2013 года и решили, что настало время, чтобы у православных появилась общественная организация, которая бы действовала не в структурах Русской православной церкви и защищала бы их права. У нас же правозащитную деятельность в свое время монополизировали люди, которые считают, что светское демократическое государство должно быть антиклерикально. Государство и церковь отделены от общества, соответственно, и правозащитной деятельностью могут заниматься только лица, которые к церкви не имеют отношения.

— Церковь отделена от государства, не от общества.

— Да, по Конституции, оговорился. Но у нас же в обществе есть православные христиане. Они являются носителями определенных ценностей, и они тоже имеют свои права. Мы появились в общественном пространстве, чтобы защищать их права. А детонатором были события, связанные с танцами на солее в храме Христа Спасителя и информационными атаками на РПЦ. Церковь к ним оказалась не совсем готова — она осталась один на один с оппонентами, которые монополизировали общественное мнение, что церковь не должна вмешиваться в общественную жизнь: у нее есть храмовые ограды — это и есть территория церкви, где она имеет право заниматься тем, чем занимается. А в общество церковь лезть не должна. Ну, по Конституции где-то это и так, но это пограничная тема. Людей-то куда девать? Люди, православные, живут в обществе, их дети учатся так же в общеобразовательных школах, они ходят в те же театры, они являются теми же налогоплательщиками. То есть они имеют право в обществе тоже отстаивать свои права, как и представители других социальных групп. А тема правозащиты была связана именно с представителями, которые считали, что борьба за права человека является основополагающим трендом в российском обществе. И мировая конъюнктура так складывалась: тоже считалось. Только они забывают, что есть люди, которые верят в человека, но не верят в Бога, а есть люди, которые верят в человека как создание Божие. А Бог для человека поставил определенные рамки. Есть Библия и Новый Завет, в которых есть заповеди, накладывающие на человека определенные обязательства — вот и все. Но мы живем вместе — мы должны сосуществовать: одни борются за одни права, другие борются за другие права. В демократическом государстве у всех есть возможность эти права отстаивать.

— То есть вы тоже борец за права человека.

— Конечно, только за права человека как создания Божьего.

— Сколько членов в вашем движении? Кто эти люди?

— У нас организация общественная. У нас никогда не было жесткой структуры. Организация не партийная и не военизированная. Мы сейчас подошли к моменту, когда у нас начинают открываться региональные отделения. Мы должны знать наших людей в регионах, но не всегда есть такая возможность. Видимо, какие-то фильтры в ближайшее время будут появляться. Но изначально, когда организация создавалась в Москве, не было задачи индивидуально учитывать каждого члена. Если считать людей, которые подписываются на наши группы в соцсетях и участвуют в акциях движения, например приходят на ежегодный фестиваль «Православие и спорт» в Коломенском, то в Москве у нас от 3 тыс. до 10 тыс. человек.

— Но в Коломенском же бывают не только члены движения, но и гости парка.

— Ну, какие-то гости приходили. Но мы же не можем отследить каждого человека. Мы можем только оперировать цифрами посещаемости наших мероприятий и данными об участниках групп в соцсетях: у нас группа «ВКонтакте» — 22 тыс. человек. Можно смело сказать, что насчитывается несколько тысяч сторонников движения «Сорок сороков».

— «Сорок сороков» — это такое сугубо московское название, по легендарному числу церквей в городе до революции?

— Нет-нет-нет. Движение получило свою первую известность благодаря защите строительства храмов. Московская программа строительства храмов стала подвергаться целенаправленным атакам в рамках антицерковной кампании. Собирались протестные группы, мигрировали по Москве, устраивали пикеты, препятствовали строительству. И тогда мы как общественная организация стали представлять интересы православных общин, которые ждали этих храмов и сталкивались с оппонентами, мобилизованными, обученными, поддержанными в СМИ. Мы оказывали общинам консультативную поддержку, организовывали мероприятия в этих приходах, в том числе культурные. Поэтому «Сорок сороков» стали ассоциировать с московскими храмами. На самом деле изначальное значение этого словосочетания — множество, множество воинства Христова.

— А ваши сторонники есть в регионах, где традиционно сильно представлен ислам,— в Поволжье, на Северном Кавказе?

— У нас, например, есть отделение в Уфе в Башкирии: там же много русских. Северным Кавказом пока не занимались, но сейчас налаживаем связи с Чеченской Республикой. Мы не говорим, что там будет отделение «Сорока сороков», но там есть русские кладбища, куда мы собираемся в ближайшее время поехать: что греха таить, были две войны, большой исход русского населения, а кладбища-то остались. И храмы остались, и православные христиане остались. Мы хотим тоже как-то поучаствовать в их поддержке.

Мы были и на Донбассе, и в Сирии, когда там было тяжело, возили гуманитарные грузы по приходам: у нас есть программа «От храма к храму, от души к душе».

— А вы согласуете свои акции со священноначалием РПЦ?

— У нас сложились хорошие отношения с РПЦ и со святейшим патриархом Московским и всея Руси. Сначала к нам относились настороженно, потому что так исторически сложилось: с тех пор как перестал существовать Советский Союз, когда людям разрешили ходить в храмы, и церковь получила свободу, православие было связано только с РПЦ как институтом. Но, как я уже сказал, появились новые вызовы. И ответом стала светско-демократическая общественная организация православных христиан. Нас за это очень не любят господа либералы, которые считают, что церковь не может представлять интересы православных христиан, а если пытается, то ей начинают сразу бить по рукам. Мы видели, как это происходило, когда церковь пыталась привнести в учебный процесс уроки православной культуры. Тут же разворачивались бурные события, атака на эту инициативу под этим самым предлогом, что мы светское демократическое государство и у нас по Конституции церковь отделена от общества…

— От государства.

— Да, простите, оговорился. Когда мы появились как общественная организация, представляющая интересы православных христиан, как любая партия, любая общественная группа, церковь сначала насторожилась. Но когда поняла, что мы не какие-то там сектанты, мы не идем в противовес с РПЦ работать с прихожанами храмов РПЦ, у нас выстроились дружеские отношения. Могу сказать, что не все инициативы, которые исходят от движения, мы согласуем, бегаем и спрашиваем благословения РПЦ. Но у нас у каждого есть свой духовник, это принципиально. Мы изначально всем нашим участникам сказали: «Ребята, для нас путь индивидуального спасения души первичен. Поэтому мы не претендуем ни на вашу душу, ни на ваше свободное время, ни на ваши какие-то жизненные устремления. Все ваши действия вы должны согласовывать со своими духовниками. А движение для вас не является духовным наставником. Если вы считаете, что для вашего индивидуального спасения души неполезно быть участником движения — не приходите, мы никого удерживать, как это делают в каких-то сектах, не собираемся. Для нас православие и Иисус Христос превыше всего».

Что касается согласования действий, ну вот, допустим, решение по помощи детям Сирии, когда в прошлом году мы на Рождество летали туда с подарками: у нас не было времени, очень быстро решалось. Мы не успели испросить благословения, но каждый из нас взял благословение у своего батюшки, и мы полетели. Нас было трое с миссией, братья нас провожали во Внуково, мы погрузили все в самолет и полетели помогать детям Сирии.

— Бывали случаи, когда вас критиковали иерархи за ваши какие-то действия?

— Безусловно. У нас и сейчас некоторые сложные отношения. «Сорок сороков» — такая организация на острие ножа: мы находимся в том самом разломе общества, где сталкиваются одни интересы с другими интересами. Иерархи тоже не все однородны. Кому-то нравится наша деятельность, кому-то — нет. Но мы всегда говорили: если церковь скажет нам, что «Сорок сороков» должны перестать существовать, мы в тот же день перестанем существовать. Это не оспаривается.

«Почему права общества, которое разделяет теорию эволюции, должны наступать на права моих детей?»

— Давайте остановимся на идее введения уроков православной культуры в школе. Видите ли, общеобразовательная школа в России всеобщая, там учатся не только православные дети. Вы считаете оправданными разговоры о введении курса православной культуры в многоконфессиональной светской стране?

— А что значит светская в вашем понимании?

— Светская — это такая, где, в частности, публичное образование никак не окрашено в конфессиональные тона.

— А я светский человек?

— А вы светский человек?

— Я светский человек, да. Но тут важна формулировка: в свое время даже Владимир Путин сказал, что не нужно светскость употреблять в пошлом виде, в значении «антиклерикальность».

— Не антиклерикальная, а просто не клерикальная. «Не» и «анти» — разные вещи.

— Согласен. Но тем не менее к сожалению, зачастую вот эту приставку «не» используют как «анти». Но стоп: вот очень важная вещь. Мы все граждане России, имеем свои права и не должны их реализовывать за счет других граждан. Вот, допустим, я, православный христианин, не должен реализовывать свои права за счет атеиста или мусульманина. Но мне, общественнику в общественном пространстве, не нравится, как в школах преподают курс дарвинизма. Потому что я не согласен с эволюционной теорией происхождения видов. Если мне не нравится, что в школах девочкам разрешают ходить в джинсах и они потом болеют и страдают бесплодием, я могу бороться за то, чтобы православные христиане имели право ходить в школу, где девочки не ходят в джинсах и где обучают их на уроке биологии точно так же, только говорят, что человек был создан Господом.

— Вы хотите отдельную школу для православных или чтобы повсеместно в школе говорили, что человек был создан Господом?

— А что значит отдельная школа? Смотрите, это очень важные вещи, это остатки от Советского Союза перешли в нашу школу, и мы их транслируем.

Почему мои дети, которые с детства ходят в храм и являются православными христианами, должны изучать биологию на основе того, что противоречит их мировоззрению?

Кто им навязывает? Почему права того, так скажем, общества, которое разделяет теорию эволюции, должны наступать на права моих детей или их одноклассников, которые эту теорию не разделяют? Почему они в светском демократическом государстве не имеют права учиться в школах, где этот курс преподается по-другому, я имею в виду биологии?

— Какой выход вы предлагаете?

— Я предлагаю обществу садиться за стол и вести переговоры на эту тему. В этом нет ничего страшного. Пусть в каких-то школах курс биологии эволюционный берется за основу, а курс о божественном происхождении преподается факультативно, в каких-то наоборот. Это то, что пыталась предложить церковь, и ей ударили по рукам, хотя дискриминируют нас, православных христиан.

— Но если представить себе противоположную ситуацию, то получится, что будут дискриминировать тех, кто хочет, чтобы их детям преподавали эволюционный курс.

— А никто не говорит о том, что эволюционный курс надо изъять вообще из учебной программы. Давайте договоримся, чтобы не получалось так, чтобы не дискриминировали православных. Вот это как раз тот случай, когда «неклерикальный» подход превращается в «антиклерикальный». Вот не хотят мои дети изучать эволюционный! Почему же их должны дискриминировать в демократическом светском государстве?

— Вы принципиально за демократическое светское государство?

— Я не могу быть против Конституции, по которой источником власти является народ. Народ проголосовал за эту Конституцию, я гражданин своей страны, России, я ее люблю, поэтому если на сегодняшний день такая Конституция, значит, я ее буду соблюдать.

«"Торфянка" окутана сплошной ложью»

— Как получилось, что организация связана со спортивным и околоспортивным миром?

— Не было такого, я к спорту сейчас вообще никакого отношения не имею.

— Известно, что в движение входит много футбольных фанатов.

— У нас футбольные фанаты появились, наверное, через год после возникновения «Сорока сороков». Многим появление у православных светской демократической общественной силы и правозащитной организации не понравилось — это нарушило антиклерикальную монополию. Соответственно, открылась информационная война, и ничего в этом плохого нет. Естественно, стали искать, за что нас зацепить. Первая статья, которая появилась по поводу «Сорока сороков», была про то, как мы организовали велопробег и молебен на Ходынском поле. Там было сопротивление строительству храма. Вышла статья о том, как пришли бритоголовые качки, от которых шарахались бабушки с детьми. Но если вы посмотрите на фотографии того молебна — они есть в интернете, то увидите, что там было 1,5 тыс. человек. Из них, дай бог, набрать с десяток, которые могут подойти под признак бритоголовых качков. И рядом с ними стояли бабушки с детьми. Вот тогда началась первая информационная атака, и с тех пор ложь сопровождает все существование движения. Естественно, к нам стали тянуться разные люди. Православие означает, что мы не должны отталкивать людей, которые к нам приходят: «Возлюби ближнего…» Нам говорят: вот у вас там есть люди, которые имеют судимость. Простите, а они что, изгои общества? Если человек когда-то оступился, если он пришел в храм, если он ходит к духовнику, молится, причащается, если он пришел в движение, чтобы вести социальную работу, он что, должен быть лишен статуса гражданина России или статуса православного христианина? Или футбольный фанат.

Уникальность «Сорока сороков» в том, что в нашу организацию пришли люди из фанатской среды, во-первых, православные, которые уже не «зигуют», для них уже это неприемлемо на трибунах, они не являются нацистами.

Кстати, нас часто награждают этим эпитетом, изначально не понимая, что православные не могут быть нацистами. В нашу организацию входят грузины, армяне, евреи, казахи, у нас национальностей, я посчитал, 12 или 13, не говоря о наших отделениях в Сербии, Черногории, Приднестровье. Планируем еще в Румынии, Болгарии, Греции, на Кипре. У нас есть фанаты «Спартака», ЦСКА, «Зенита», «Динамо»: в фанатской жизни они друг с другом рядом не сядут, будут драться, а в движении они братья, которые обнимаются и для общества уже не представляют угрозы. Они, наоборот, абсолютно социализированные люди: у нас вот ребята ездили на Донбасс, возили гуманитарку, детям продукты возили и все остальное.

— Информационная война, видимо, периодически переходит в реальные драки. Во время конфликта в «Торфянке», например, были угрозы, драки, участников движения даже задерживала полиция.

— Задерживали, во-первых, не за драку…

— При попытке разгрузить стройматериалы там, где стройки быть не должно…

— Но это же не драка. Мы часто говорим при этом информационном навале, будто «Сорок сороков» избивали защитников парка, что, во-первых, «Сорок сороков» никогда не будут избивать защитников парка. Если «Сорок сороков» начнут избивать, то это будет для нас очень плохая история. Как говорят у нас, солдат ребенка не обидит. Это просто вот какая-то легенда, потому что нет ни одного уголовного дела на участников движения, никаких административных нарушений. Не последний человек председатель горкома КПРФ, депутат Госдумы Валерий Рашкин делал запрос в ФСБ, МВД по поводу экстремистской деятельности движения. Почему-то ответ он не опубликовал.

— А к вам приходили представители правоохранительных органов, в которые обратился господин Рашкин?

— А что к нам приходить? Мы ведем абсолютно легальную социальную работу. Все эти острые моменты, связанные с «Торфянкой», «Матильдой», составляют единицы процентов из всего, что делает движение. Но в информационной войне цепляют именно это и пытаются раздуть. И связано это именно с тем, о чем я говорю: с церковью легко было бороться, а с общественной организацией уже бороться сложнее, потому что ей не скажешь: «Вы отделены от государства». Приходится договариваться. А общаться не хочется — хочется быть монопольными властителями защиты прав человека.

— Договариваться никто не спешит. Вот вы в «Торфянке» увидели, что довольно большое количество местного населения в принципе против строительства храма в парке. Зачем вы туда пошли? Ну против и против — зачем обострять?

— Объясню, что получилось на «Торфянке». Абсолютно законное строительство храма на «Торфянке» было закреплено а) распоряжением правительства Москвы, б) судом Бабушкинского района от 1 июня 2015 года. «Торфянка» началась 18 июня 2015 года. Патриарх 24 июня заявил, что мы будем ждать решения суда. У меня большие вопросы к префектуре Северо-Восточного округа и к мэрии Москвы: почему церковь не была поставлена в известность о решении суда от 1 июня? Суд исследовал все документы по данному участку и принял решение, что участок выделен законно. Префектура скрыла это решение, обманула патриарха. Истцы подавали два заявления в суд. Первое — о признании выделения участка незаконным, а второе — о признании публичных слушаний незаконными. 1 июня рассмотрели иск по выделению участка. По второму иску заседание должно было состояться 6 июля. Кто был в теме, тем было понятно, что если Бабушкинский суд принял решение 1 июня, то автоматически 6 июля он примет решение в пользу строительства. Там ответчиком была префектура, потому что она выделяет официально землю. Почему от церкви скрыли решение 1 июня? Все было законно. Кому нужен был этот конфликт? А мне кажется, что этот конфликт нужен был потому, что и во властных структурах не все довольны появлением активных православных граждан.

— Вы отказываетесь верить, что горожане просто хотели гулять в этом парке и не хотели, чтобы именно в этом месте был построен храм?

— Нет, конечно. Слушайте, я прекрасно знаю людей, которые изначально стояли за нагнетанием этой ситуации. Этих людей мы видели на других строительных площадках храмов в Москве. Если бы они были теми самыми горожанами, которые пришли единственный раз в парк «Торфянка» и выступали против строительства храма, я бы в это поверил. Но эти же люди были и в Измайлово, они же активно участвовали в социальных сетях при обсуждении Ходынки. Эти же люди были на Дежнева в Отрадном. Они были замечены со всеми инициативными группами против строительства храмов — и на Федора Полетаева, и в Гагаринском, и в Косино-Ухтомском, и на «Молодежной». Технология одна и та же. Теперь почему в «Торфянке» жители вышли, а потом ушли. Откройте постановление правительства Москвы от 30 апреля 2013 года. Там на схеме под комплексное благоустройство парка «Торфянка» выделено 6,3 га, закрашено зеленым цветом. Под строительство храма из 6,3 га выделено 20 соток, закрашено розовым. Ребята берут, на черно-белом принтере копируют, зеленое сливается с розовым — появляется такой участок 6,3 га, они бегут по дворам и начинают кричать: «У нас отбирают половину парка! Они поставят здесь заборы! Они нас сюда не пустят!» Вот я, обыватель, я не занимаюсь ни храмами, ни парками…

— Вы занимаетесь озеленением…

— Моя фирма прекратила существовать как озеленительная в 2005 году, если уж на то пошло. И я озеленением занимался постольку-поскольку, в основном там занимались подрядами по ремонту подъездов в Москве. Это было 12 лет назад, и эта фирма уже сто лет не существует. Поэтому вот эти все рассказы, как Кормухин получает подряды у Патриархии на озеленение,— такой бред. Так вот 6,3 га, я обыватель, мне показывают, что у меня парк отнимают. Естественно, я иду. Я ж не буду разбираться, что такое комплексное благоустройство. По распоряжению это строительство храма, но в рамках строительства храма людям предлагали 6,3 га благоустроить: детские площадки там, посадки — все это сделать. Людей храмоборцы обманывают. И на Ходынке была эта технология.

— А зачем это?

— Слушайте. Там были четыре федеральные партии: КПРФ, «Яблоко», ПАРНАС и Партия прогресса господина Навального. Там были группы, которые явно не дружат с РПЦ, то бишь сатанисты, активисты ЛГБТ-движений, активисты антифа. В один из первых дней «Торфянки» нам позвонили из Патриархии и сказали, что им пришел сигнал из силовых структур, будто туда едут 40 боевиков с травматами. Их там задержали, это можно поднять в прессе. А мы там стояли без оружия, без всего, в нас кидали, плевали — это к разговору, что мы якобы кого-то избивали. Мы стояли, потому что мы знаем, что это такие информационные войны. Мы прекрасно понимаем: та информационная буча, которая была поднята вокруг «Торфянки», поднята потому, что оператору нужен один кадр: как участник движения «Сорок сороков» наносит удар защитнику парка. Найдите мне такой кадр, хотя бы один, найдите. Там дежурили кучи телеоператоров. Придумали какие-то сакральные жертвы, какую-то девушку якобы избили ночью, кого-то еще… Ну детский сад! «Сорок сороков» не будет девушку никогда никакую избивать, это бред! Там вся история была срежиссирована, чисто по технологии разыграна, и драйвером ее, к сожалению, оказались депутаты КПРФ, потому что на них держалась вся легитимность протеста: они якобы проводили «встречи с депутатами». Чтобы понимать всю глубину атаки на «Сорок сороков»: в Москве восемь месяцев существовал палаточный лагерь. Вы можете себе представить, чтобы это никак не было связано ни с властями города, ни с префектурой — в городе, в котором все борются с «оранжевой революцией», с Майданом? Палаточный лагерь стоит восемь месяцев с нарушением всех законов, с плакатами, с флагами движения «За парк "Торфянка"» — и тишина. Ребята-силовики, которые туда приезжали, говорили: Андрей, мы сами православные, мы не понимаем, что здесь происходит. И я не понимаю, что там происходило. Нет, я где-то догадывался, что православная активность как бы не устраивала определенные силы и во властных структурах. У нас властные структуры тоже неоднородные. «Торфянка» окутана сплошной ложью. Мы-то находились в гуще, все отслеживали. Понятно, что история, когда выходит куча людей, она не совсем для церкви, так скажем, презентабельна. И для федеральных властей это тоже не очень хорошо. Поэтому федеральными каналами была выбрана позиция молчания. У нас были запросы на интервью от всех иностранных телекомпаний, «Франс Пресс», Би-би-си, CNN, «Аль-Джазира» — все, какие были… Эти люди и либеральные СМИ формировали информационное поле: якобы происходит захват парка, «Сорок сороков» избивают защитников, РПЦ неправильно провела выделение участка и все остальное. Был парадокс: на запрос о «Торфянке» в самые жаркие дни выходили в «Яндекс.Новостях» на первом месте «Газета.Ру», на втором — Lenta.ru, а на третьем — группа «Сорока сороков» «ВКонтакте»: люди хотели альтернативную точку узнать, но не могли нигде, кроме как в группе движения.

— А чем в итоге закончилось все в «Торфянке»?

— Префектура, когда стало уж совсем жарко и она поняла, что «Сорок сороков» оттуда не уйдут, быстро построила храм недалеко, по временной схеме. Как они его там заканчивать будут — я не знаю. Мы пока стоим на «Торфянке». Проект должен быть, вернее, как говорят, он уже есть, храма на 500 человек в хорошем месте. Если там начнется строительство и нам церковь скажет уйти с «Торфянки» — мы как бы оттуда уйдем.

— А вообще вы считаете, что нужна городу эта программа «200 храмов»?

— Безусловно. Все храмы заполнены, посмотрите. Опять информационная война: они приезжают, допустим, в будний день, снимут — действительно, никого нет: «Никому эти храмы не нужны». А вы придите в воскресный день, в праздник, посмотрите: все храмы забиты. Мы на Ходынке, когда начинали, такая же была истерика: «Да кому этот храм нужен! Этих храмов полно!» Вот святейший освящал 22 октября — полный храм, а он огромный! И так по всем районам происходит.

— Два месяца назад депутаты Госдумы Оксана Пушкина и Ирина Роднина направили запрос в ФСБ и МВД с просьбой проверить вашу организацию на предмет экстремизма. Как вы к этому относитесь?

— Это немножко та же рожа, только в профиль. Это второй острый момент — он уже связан с «Матильдой». Как господин Рашкин на «Торфянке», там тоже участвовал, и господин Добрынин, адвокат господина Учителя. Это тоже уникальный случай — к разговору о демонизации «Сорока сороков». Когда поджигают офис Учителя в Санкт-Петербурге, мы выходим с инициативой предоставить Учителю охрану и приглашаем его на чаепитие, чтобы все обсудить.

Мы не собираемся жечь книги, кинотеатры, мы изначально заявляли, что мы против этого, мы вообще не знаем, откуда взялось это «Христианское государство».

Очень попахивает такой же заказухой, как эти 6,3 га на «Торфянке». Наш координатор едет в офис адвоката Учителя и привозит ему официальное письмо от движения с приглашением на чаепитие. Это происходит в четверг. По-моему, в понедельник сжигают эти машины (у офиса юридической фирмы.— “Ъ”), а в прессе выходит сообщение Добрынина, что мы передали приглашение и он подозревает нас. И после этого идет этот запрос об экстремизме, и опять нас через запятую связывают с «Христианским государством». Нам четыре митинга не согласовали в Москве, шесть массовых пикетов по «Матильде», с нарушением всяких законов и 31-й статьи Конституции. Но мы понимали, что должны действовать в рамках закона. Стою всегда на этом принципе — что православные не должны давать повода. Вот этот запрос, он родом оттуда, но пока нас и по этому запросу никуда не вызывали.

— А почему тогда вы в суд не подаете, когда вас обвиняют в экстремизме?

— Мы пытались, разговаривали с юристами. Они говорят, что иски по защите чести и достоинства очень сложно выиграть. Кроме того, это могут быть только частные иски: мы, как общественное движение, имеем право существовать, не регистрируясь в Минюсте. У нас не было задачи регистрироваться — регистрируются те общественные организации, которые ведут финансовую деятельность, а мы финансовой деятельностью не занимались.

— Есть ли у вас планы регистрации партии с опорой на региональные представительства?

— Нет, пока партстроительством заниматься абсолютно не хочется. У нас в движение входят разные люди: и политики, и бизнесмены, и спортсмены, и архитекторы, и художники, и стоматологи.

Мы им говорим: хотите заниматься политикой — занимайтесь, вопросов нет. Но вы должны знать, что для движения «Сорок сороков» Иисус Христос на первом месте и если вы эту заповедь нарушаете, автоматически вы больше не можете быть участником.

Если для вас, допустим, партийные интересы выше евангельских заповедей — ничего страшного в этом нет, это выбор каждого человека. Любая политика предполагает, что ты должен идти на компромиссы, поступаться какими-то ценностями, наоборот, навязывать другим какое-то свое радикальное видение. Я считаю, что участником «Сорок сороков» может быть участник любой партии вплоть до «Яблока», если он честный человек, если он видит свою жизнь со Христом и если он свою деятельность ведет согласно Евангелию. Но пока у нас были только столкновения с партией «Яблоко». Наши региональные отделения про другое: они нужны для всевозможных православных инициатив — например, мы сейчас начинаем проект «Схватка». Это борьба против абортов: пусть лучше женщины испытывают схватки, чем убивают дитя внутри своей утробы. Такие проекты легче реализовывать, когда у тебя региональная сеть: есть возможности для законотворческой инициативы в той или иной области. Сбор подписей лучше вести на всей территории России: это более убедительно.

«Мы шесть Самар ежегодно под нож отправляем»

— “Ъ” периодически пишет об инициативах церкви, направленных на запрет абортов. Повестка и смысл аргументов ясны. Но любой, кто изучал, например, уголовное право, знает, что, когда в Советском Союзе в определенный период существовал запрет абортов, это давало рост статистики криминальных абортов и, соответственно, женской смертности. Это неизбежные следствия. У вас есть, что возразить?

— Если мы в Конституции, что естественно абсолютно, в качестве момента начала жизни человека определим зачатие, а не рождение… У вас есть дети?

— Есть.

— Ребенок, который находится в утробе жены,— это живой ребенок или нет? Вы понимаете, что аборт — это убийство.

— Существуют аборты по медицинским показаниям. Существуют социальные обстоятельства.

— Про социальные обстоятельства — это отдельная вообще история. Да, есть медицинские показания, есть зачатия в результате насильственных действий и так далее и тому подобное.

— И куда вы все это денете при запрете?

— Давайте жизнь строить по-честному. Почему мы лукавим и, чтобы узаконить аборты, признаем жизнь человека с момента рождения? То есть, пока он в утробе, он потенциальный труп или он потенциальный нечеловек. Давайте вместо этого определим, что жизнь ребенка начинается с момента зачатия, и дальше начнем строить процесс как российское общество. Потому что сейчас оно вымирает. К 2035 году оно в том виде, в котором мы привыкли, перестанет существовать при той демографической яме, которая сейчас, при том коэффициенте рождаемости, который сейчас. Если мы наши демографические пробелы начнем заполнять миграционными потоками, как сейчас, то Россия в том виде, в котором нам ее оставляли тысячелетиями наши предки, перестанет существовать. Мы по 6 млн в год убиваем своих детей. Вернемся к криминальным абортам: если мы определяем, что жизнь человека начинается с момента зачатия — давайте дальше думать, давайте введем мораторий, допустим, на три года и за три года выработаем как общество положение, при котором мы позволим ребенку появиться на свет.

— Мораторий на аборты по медицинским показаниям?

— Давайте обсудим этот вопрос, давайте послушаем специалистов, давайте соберем конференцию.

— Все дело в том, что если мы станем считать, что человек — субъект права с момента зачатия, то получится, что врачи, которые делают аборты по медицинским показаниям, спасая таким образом жизнь женщины, окажутся преступниками — вот и все.

— Давайте обсудим, давайте вместе выработаем это. Почему мы даже не хотим на эту тему говорить, почему мы сразу убираем эту тему из повестки? Мораторий я имею в виду на введение запрета: допустим, сейчас ввели запрет абортов с 2021 года и у нас есть три года на то, чтобы выработать законодательную базу. Я, например, верю очень свято в то, что общественные организации, такие как «Сорок сороков», вместе с РПЦ могут создать какой-то фонд, который бы мог сказать любой женщине: если ты не рожаешь ребенка по социальным показателям, роди и отдай его нам, но не убивай. С медицинскими показаниями давайте специалистов пригласим, давайте с ними поговорим. За фразой о медицинских показаниях легко прячутся эти господа, которые считают, что они пойдут направо и налево походят, потом пошли почистились, пошли еще погуляли — понимаете, вот о чем идет речь.

— Вы не понимаете, что аборт по медицинским показаниям — это такая трагедия, что большинству людей в голову не придет ее использовать для какого-то прикрытия?

— А вот они прикрываются, конечно, прикрываются. Есть люди, которые хотят, чтобы аборты дальше миллионами делались у нас в стране. Они скажут: я сделала аборт, то есть убила ребенка, потому что у меня один есть, а для второго я не смогу создать такого же уровня жизни. Поэтому она взяла и убила второго ребенка. Нам часто говорят: а что вы будете делать с теми, у кого медицинские показания, с теми, кого изнасиловали? Ну давайте сядем, договоримся, ведь их в проценте общих абортов единицы, если не десятые доли процентов, мы о них договоримся. Я думаю, что можно будет по медицинским показаниям. Но надо человеку предоставить право выбора.

— А оно у него и так есть. Оно у него не отнято сейчас, право выбора. А если есть медицинские показания к аборту, значит, выбора не осталось.

— Слушайте, почему вы женщину лишаете права выбрать судьбу своего ребенка? Вот мы опять говорим о светском демократическом обществе. Я знаю кучу примеров, я сам лично точно такой пример — не я, моя супруга: я с ней был рядом, когда нам господа в женских консультациях начиная с третьего ребенка говорили, что, если вы родите ребенка, он будет уродом, надо делать аборт, а родились девять здоровых детей.

— Есть другие обстоятельства. Существует неспособность выносить и целый ряд других трагических диагнозов.

— Я понимаю это. Но почему мы, как православные христиане, не имеем права надеяться на Божий промысел? Сколько случаев — миллион, когда врачи говорили, что человек бесплоден, а приходили к поясу Богородицы, к дарам волхвов, к целителю Николаю Чудотворцу и забеременели. То же и с медицинскими показаниям: почему вы женщину лишаете права принять решение?

— Зачем что-то менять, если у нее и так есть этот выбор?

— Да потому что за этим маленьким количеством процентов прячутся те, которые делают 6 млн абортов в год, убивают детей только потому, что ведут аморальный образ жизни, потому что считают, что они имеют право ходить направо-налево, а потом убивать детей своих. Нет, я с вами согласен, это важная проблема с медицинскими показаниями — давайте ее обсудим, выведем в отдельную историю, уберем запрет абортов по медицинским показаниям, рассмотрим их отдельным законом.

— Почему вы считаете, что нужен законодательный запрет, когда и у вас, и у церкви есть все возможности вести, например, воспитательную работу, чтобы люди без необходимости не принимали решение об аборте?

— Это очень легко сказать. Мы опять возвращаемся к тому, что, как только церковь предлагала пойти в школу и вести там работу, ей тут же говорят: куда пошла — сиди у себя в ограде, у нас светское демократическое государство, поэтому сиди там и проповедуй, вот придут к тебе люди, вот ты им и расскажешь. Кто-то предложил церкви вести работу с теми людьми, которые приходят на исповедь. А много людей на исповедь в храм придут, которые аборты собираются делать? Ведь это же убийство, почему мы как общество молчим об этом, почему мы стыдливо отворачиваемся, не хотим на эту тему говорить, притом что мы умираем как народ?

— Запрет абортов остановит умирание?

— Это 6 млн в год. Мы шесть Самар или шесть Нижних Новгородов ежегодно под нож отправляем. Конечно, 6 млн не родятся при запрете — я понимаю: женщины станут более избирательны, кто-то контрацептивы будет употреблять.

— А вы представляете, сколько жизней мы потеряем на криминальных абортах?

— Да не будет криминальных абортов. Но они и сейчас есть, когда все разрешено. А государство должно принимать иногда решения жесткие ради того, чтобы самосохраниться. Аборты убивают государство — не только детей, которые умирают в абортариях, но и морально: государство узаконивает этот конвейер, когда человек знает, что он может спокойно убить своего ребенка в своей утробе.

«Николай II был тем государем, который начал осуществлять ГОЭЛРО»

— «Матильда» вышла в прокат, несмотря на протест ваших единомышленников. Даже возникло ощущение, что православная общественность поспособствовала раскрутке фильма.

— Даже либеральные, не замеченные ни в каких симпатиях к православию кинокритики говорят, что православные доказали существование черного пиара: народ на фильм не пошел — раз, фильм не будет показан на телеэкранах — два. Рекламы этого фильма на телевидении не было никакой. Народ наш оказался мудрее, чем кликуши, которые говорили православным, что вы делаете фильму пиар, и просто не пошел на этот фильм.

Мы изначально говорили людям: фильм — дерьмо. Нам говорили: как вы можете рассуждать о фильме, если вы его не смотрели?

Простите, сценарий был опубликован в интернете, его можно было почитать, кто очень хотел. Были трейлеры, в которых государь император, русский мужик, роняет бинокль при виде голой груди балерины — это вообще можно представить?

— Вы довольны достигнутым эффектом?

— Безусловно. Во-первых, народ не пошел на этот фильм. А во-вторых, люди узнали больше правды про Николая II. На фоне такой откровенной лжи, что якобы император из постели в постель бегал, а царица Александра спиритическими сеансами занималась, люди стали выяснять, кто был на самом деле Николай II. А Николай II был тем государем, который начал осуществлять ГОЭЛРО, который Транссиб построил, по которому из Сибири были переброшены войска в 1941 году, что позволило Москву отстоять. Люди стали узнавать правду: оказывается, это не кровавый Николай II, оказывается, при царствовании Николая II население России выросло на 50 млн — это те самые 50 млн, которые мы прожирали весь XX век и, слава богу, сохранились. Не было бы этих 50 млн, не было бы никакой великой Победы в 1945 году, потому что в Великой Отечественной войне как раз воевали те, кто родился в период царствования Николая II.

— Как вы оцениваете события столетней давности?

— Я не скрываю, что очень уважаю советское прошлое. Я рожден и воспитан в Советском Союзе — все моральные принципы, ценности, границы были заложены моими родителями, моей семьей, школой, которые из Советского Союза. Но, прожив все свои годы, я понимаю, что для меня, конечно, 1917 год плавно трансформировался из Великой октябрьской социалистической революции в переворот. Который на тот период был необходим, к сожалению, потому что революция началась не в октябре 1917 года, а в феврале.

И для меня белые предатели более омерзительны, чем откровенные враги Христа и православия коммунисты, которые не скрывали своей вражды и не скрывали, что они будут убивать.

Это честная позиция: на войне как на войне. А вот те предатели, которые пели осанну царю Николаю, «ели с его руки», а потом его предали и ввергли страну в хаос, который привел в итоге к октябрьскому перевороту, они вызывают у меня большее омерзение, чем большевики. Конечно, в рамках всего мира революция или переворот 1917 года, наверное, самое значительное событие XX века: оно дало миру новый строй, новое понимание цивилизации. Но там не было Бога, и эта новая цивилизация трансформировалась, без Бога не смогла существовать. Ведь изначально адепты большевизма ставили перед собой задачу перманентной революции, для них Россия была просто стартовой площадкой, русский народ был для них разменной монетой. Но народ был богоносец. Постепенно возникла тема с построением социализма в отдельно взятой стране, которую успешно реализовал Сталин. Да, русскому народу это стоило миллионов жизней, тем не менее именно православие, именно вот та самая сила духовно-нравственных ценностей позволили Сталину реализовать эту концепцию. Советский Союз развалился, когда к власти ЦК, в Политбюро пришли те, кто был воспитан уже в атеистических семьях. А та старая партноменклатура, которая выросла в православных семьях, которая получила вот этот вот заряд церковный, родительский и основы вот этих евангельских заповедей, она как раз выстроила социализм в отдельно взятой стране.

— Вы сами сказали, что это стоило миллионов жизней.

— Давайте мы будем рассматривать партноменклатуру в качестве убийц. А вообще, элита смогла реализовать (социализм.— “Ъ”) только потому, что народ был такой, который позволил ей это реализовать, потому что не крал народ, не убивал, не прелюбодействовал, потому что он любил Родину. Любая элита хочет самосохраниться. Когда Сталин почувствовал, что в мировой революции ему ловить нечего, он начал искать форму, которая позволила бы сохраниться ему и тем людям, которые окружали его, и он реализовал эту историю, обратившись к народу: «Братья и сестры!» Он открыл в 1943 году храмы. Вся элита Красной армии, воспитанная политруками, пламенными речами о мировой революции, полегла в первые месяцы войны, и вытаскивали нашу страну православные. Мы до сих пор откапываем наших падших воинов, у которых советские награды соседствуют с нательным крестиком. Только благодаря тому, что народ был православный, это удалось. А как только народ православный к 1980-м, 1990-м годам исчез, в партноменклатуру пришли ребята из атеистических семей, стали грабить, убивать, прелюбодействовать, легализовывать свои капиталы. Вот и все. Поэтому, безусловно, 1917 год — это переворот и русская трагедия. Но куда это выведет нас как народ, как нацию — для меня сложно понять. Мы сейчас на пороге, на сломе эпох: наступает цифровая революция, цифровая экономика.

Если у человека изымут понятие о Боге, о божественном происхождении, если для человека святыми станут общество потребления, права сексуальных меньшинств, клонов и искусственного интеллекта, то в итоге человечество перестанет существовать.

Потому что в гонке прибыли и интересов для элитных групп человек обыкновенный гораздо более конкурентно невыгоден, чем робот, который не болеет, который не капризничает, не создает профсоюзов. А Россия весь XX век шла к тому, чтобы сейчас иметь возможность стать тем самым государством, которое божественную историю человечества может сохранить и может сохранить человечность как таковую.

«У нас были диалоги с представителями силовых структур, что греха таить»

— Представители вашего движения общаются с представителями силовых структур и других структур исполнительной власти?

— С администрацией президента у меня лично были контакты два раза. Первый раз я пытался донести до администрации президента опасность, которую таит в себе неоязычество — мы с этим стали сталкиваться, в том числе находясь в Киеве в самый разгар Майдана. Мы туда привезли дары волхвов, которые до этого были в Москве, были там с 24 января по 1 февраля 2014 года, а там самая горячая фаза началась 19 февраля. Когда мы шли в Киево-Печерскую лавру, они нам шли навстречу с этими щитами, с черенками на Майдан. Мы друг на друга смотрели. Второй раз я разговаривал по поводу «Матильды», когда пошла вся эта история с «Христианским государством». Представляете, если бы я имел судимость и возглавлял «Сорок сороков», сколько бы эта организация просуществовала и каким бы я шлейфом потом всех людей, которые за нами пошли и поверили, наградил. Я не верю, что эта организация имеет отношение к православию. Когда нас стали упоминать через запятую с этим «Христианским государством», пошли эти запросы, мы не пытались оправдаться, мы просто хотим защитить православие от спланированной атаки — мол, вот жупел православного экстремизма. Православный не может быть экстремистом. Я не могу себе позволить бросить бутылку с зажигательной смесью в здание, если я предполагаю, что там может находиться человек, потому что я потом перед Богом отвечу за то, что я убил человека, пусть несознательно. И вот я эту историю пытался донести и хотел найти понимание, почему Навальному можно против ограничений интернета митинги устраивать и всем митинги можно устраивать, кроме православных. Мы просили согласовать четыре митинга и шесть пикетов против «Матильды» в любом месте города Москвы, хоть в Бутово. Нам отказали, хотя у нас есть 31-я статья Конституции.

— То есть никого патронажа?

— Мы для них странные. Потому что разные легенды ходят про нас: якобы мы безбашенные и неуправляемые. А мы и башенные, и управляемые, только надо с нами договариваться. Мы не можем торговать Христом, мы не будем движением «Наше», мы не будем «Молодой гвардией». Даже есть легенда, что мы якобы получаем финансирование из-за рубежа, потому что для людей в элитных группах нонсенс, что общественная организация не получает денег ни от администрации президента, ни от олигархов, ни от патриархии. Они не понимают, откуда у движения деньги и почему оно растет.

— А откуда деньги?

— А их нет. За все время существования «Сорок сороков» не могли позволить ни одного человека нанять за зарплату: у нас нет возможности. И сейчас нет. Сейчас, после четырех лет существования организации, мы понимаем, что уже уперлись в определенную рамку: наша региональная сеть растет, мы можем какие-то вещи системные делать, какие-то смыслы доносить, у нас людей стало много, появляется какой-то определенный потенциал. Может, мы в следующем году примем решение регистрироваться, взносы собирать и все остальное.

Нам без финансирования уже как бы сложновато, но мы не хотели брать финансирование у администрации президента.

Либо мы можем с администрацией президента договориться реализовывать какой-то проект. Мы говорим: ребят, многие раздражены от того, что у нас смыслы и ценности транслируются правильные, а за спиной у нас творится фиг поймет чего — это к разговору и о коррупции, это к разговору и о всевозможных развратах и всем остальном, что происходит. И тут появляется организация, которая мало того, что транслирует эти ценности, она еще является носителем этих ценностей. На нашем фоне многие из тех, которые раньше были так называемыми православными, в итоге оказываются королями голыми. Естественно, это тоже раздражает. У нас были диалоги с представителями силовых структур, что греха таить. Понятно, что мы на пике — они хотят знать, кто мы, а мы в принципе не скрываем. Они говорили, что мы должны идти в правовом формате. Мы и идем в правовом формате. Они говорят: вот вы должны, как государство захочет, так себя и вести. Сказано было — «в фарватере государственных задач». Я говорю: нас в принципе много чего не устраивает, но сегодняшнее государство, по крайней мере, с его фасадными ценностями, нас устраивает. Мы можем в этой ситуации вместе с государством реализовывать проекты. Скажем, если администрация президента инициирует какой-то проект помощи инвалидам и предложит нам участвовать — давайте сядем, поговорим. Мы готовы участвовать в этом проекте. Но если завтра у государства изменятся какие-то представления о мироустройстве и оно скажет: «Сорок сороков», вот у нас проект, мы хотим провести в Москве самый лучший, самый массовый гей-парад, а вы встаньте в охрану, поучаствуйте в этом. Тогда мы скажем: нет, ребята, вот здесь стоп — есть вещи, на которые мы никогда не пойдем.

— Вы говорите, что пытались донести до администрации некоторые соображения. Обычный человек едва ли может позвонить куда-то, кроме приемной администрации. У вас там на каком уровне контакт?

— Мы же организация, которая в том числе участвует в патриарших службах. И какие-то контакты у нас происходят: мы общаемся с людьми из администрации президента. Я не буду называть фамилии, но контакты эти есть. Но пока понимания нет, мы не напрашиваемся. Если они нам предложат проект, мы тоже будем думать, и если у нас точки зрения совпадут, мы не будем против. Но Христом мы поступаться не будем.

— Как вы оцениваете риск признания вашей организации экстремистской?

— Одна из любимых поговорок в народе: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Мы стараемся быть честными и не знаем, что и как может измениться.

Может быть, государство сочтет нас опасными для цифровой экономики, может, сочтет нас опасными из-за идеи запрета абортов и примет решение, что «Сорок сороков» нужно зачистить.

Ну, значит, с государством мы бороться не собираемся: мы государственники, а государство имеет право на то, чтобы защищать свои интересы. Если оно сочтет «Сорок сороков» опасными, нас могут признать экстремистами. Какие последствия будут — я не знаю, мы готовы ко всему, ведь свой последний ответ мы будем держать не перед государством и не перед тюремщиком, если нас посадят в тюрьмы, а перед Господом Богом.

Беседовали Павел Коробов и Иван Сухов