Почему героев Собибора вспоминали в Москве, а не в Польше

29 января президент России Владимир Путин приехал в Еврейский музей и центр толерантности и там вместе с премьер-министром Израиля Биньямином Нетаньяху и послом США в России Джоном Хантсманом-младшим встретил День памяти жертв холокоста. О том, почему лейтенант Александр Печерский стал героем Израиля и так и не стал героем Польши,— специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников.

Утром на территории Еврейского музея открывали мемориальный камень героям сопротивления холокосту в гетто и концлагерях. Если уж на то пошло, говорили прежде всего об одном человеке — лейтенанте Красной армии Александре Печерском, который поднял восстание в лагере Собибор и совершил не укладывающийся в голове побег, вырвав из плена около 400 заключенных, которых привозили в Собибор только для того, чтобы уничтожить, чаще всего на следующий же день.

А Печерский собрал еще десятерых, тоже офицеров Красной армии, расправился с 12 охранниками и ушел с другими военнопленными в лес. И дошел до белорусских партизан. Когда он рассказывал своим, что натворил, ему, конечно, никто не верил.

— Эти люди, которых привозили в концлагеря со всей Европы, казалось, были сломлены,— говорил мне потом Виктор Вексельберг, глава попечительского совета музея.— Казалось, и в Собиборе так. Казалось, они никогда не смогут встать. А они такое сделали.

Огромный камень, привезенный из Любавичей, был накрыт серой тканью. Несколько свечей стояли в длинных стеклянных сосудах — чтобы, как я понимаю, заслонить свечи от ветра. Послу США в России, послам Польши, Нидерландов, Франции, главному раввину России Берлу Лазару, внучке Александра Печерского выдали длинные пьезозажигалки, а то бы они не дотянулись, конечно, никакими спичками до свечек, а дотянулись бы, так пальцы обожгли бы.

И вот они стояли на морозе с этими пьезозажигалками в руках (выглядели вообще-то необычно, если присмотреться: что такое они держали, а вернее, прятали, что ли, в рукавах, было не понятно, пока они не стали зажигать свечи) и слушали президента Федерации еврейских общин России Александра Бороду, который говорил, что освобождение Европы и ее немецких концлагерей — «это пример невероятного мужества солдат Красной армии и армии союзников», и армию союзников он ставил на второе место, и не было это случайностью, так как Александр Борода хотел подчеркнуть именно это, потому что в последнее время это все чаще не подчеркивается вообще никак.

— А как же люди, которые каждый день видели дым из труб концлагерей в Аушвице и Треблинке и молчали, и делали вид, что не замечают его? — говорил Александр Борода, не склонный обычно к лирике, но ведь разве это была лирика.— Они знали и молчали. И этот вопрос до сих пор остается без ответа. И некоторые страны до сих пор хотят остаться в стороне от этого вопроса и не отвечают на него. И делают вид, что им это безразлично. Но это не будет безразлично.

О ком сейчас говорил Александр Борода? Он никого не назвал, во всяком случае. Но, видимо, это было понятно.

Выступил посол Польши в России Влодзимеж Марчиняк. И речь его продолжалась не меньше получаса. Это, конечно, сыграло роковую роль в самочувствии участников церемонии, среди которых преобладали журналисты. В конце концов, послы, которые стояли возле свечей, на самом деле находились поблизости от обогревателей, которыми организаторы предусмотрительно обложили сцену и стойку с микрофонами, так что посол Польши мог ни в чем себе не отказывать. И он не отказывал: это была по всем признаками программная речь, с обширными ссылками на письма и размышления известных польских философов, мыслителей и общественных деятелей. И он все больше увлекался и увлекался, а мы все больше и больше замерзали, и вот уже Виктор Вексельберг, до этого деликатно стоявший в сторонке, придвинулся поближе к сцене, и Александр Борода… А Влодзимеж Марчиняк постепенно переходил к главному: к необходимости борьбы с авторитаризмом и тоталитаризмом, которые в конце концов и порождают холокост…

Посол США зато был краток и, между прочим, справедлив во всем, что сказал, и сделал это исчерпывающе. И про роль Красной армии в освобождении Европы (а про союзников и вовсе промолчал), и про героизм Александра Печерского. И вообще, казалось, происходящее производит на него сильное впечатление, с которым он и не собирался бороться.

А впечатление это страшно усилилось и сильнее уже быть не могло, когда внучка Александра Печерского сдернула серую ткань с огромного камня («Этот камень,— говорил Александр Борода,— как будто из псалмов Давида, а на самом деле действительно из Любавичей…»), и заиграла нескучная, даже можно сказать, музыка, это был гимн еврейских партизан со словами «Никогда не говори, что ты идешь в последний путь…».

Горели свечи, зажженные всеми с первого раза, и даже не холодно уже было, хотя стояли мы тут уже не меньше часа, я не видел никаких слез, но они ведь были.

Через четверть часа приехал Владимир Путин, потом Биньямин Нетаньяху, и они вместе посмотрели небольшую выставку, посвященную восстанию в Собиборе. За минуту до их прихода молодой человек, сотрудник музея, закончил оформление экспозиции: подклеил две последних фотографии Собибора, на месте которого сейчас дорога, поле, двор с детскими качелями и горками — нет, тут нет ничего, что напоминало бы о 250 тыс. евреев, уничтоженных здесь за полтора года, просто совсем ничего (крошечный заброшенный музей — где-то в стороне), кроме проржавевшей вывески «Собибор», да она, может, не из того времени, а нынешняя.

Я читал здесь про Александра Печерского: «После возвращения из плена его направили в штрафбат… После войны вернулся в Ростов, где жил до войны… В 1945 написал книгу воспоминаний, в 1948 во время «кампании безродных космополитов» потерял работу и пять лет был на иждивении своей жены. После смерти Сталина смог устроиться на Ростсельмаш»… И может, лучше бы я этого не читал.

Экспозицию показывал сначала Александр Борода, потом Берл Лазар. Они говорили, что сами заключенные тоже считали уничтоженных в Собиборе людей и их было, они были уверены, не 250 тыс., а не меньше 500 тыс.

— Почему у них получилось? — говорил Александр Борода.— Прежде всего — Печерский. Он так уверен был, что надо воевать за свободу. И что можно победить даже тут, в Собиборе. И удача. Группа выбежала из лагеря и бежала всю ночь, вымоталась, люди устали, уснули, а когда проснулись утром, поняли. Что они сделали круг и снова оказались у самого лагеря, а зондеркоманда, которая их преследовала, бежала прямо, не сбиваясь…

Я видел, как слушает Биньямин Нетаньяху: просто, мне казалось, не дыша. Я понимал: он не ожидал, что увидит здесь такое. Увидит, что здесь берегут память о жертвах геноцида по крайней мере не хуже, чем в Израиле.

— Не сдались все-таки,— произнес Владимир Путин.

— Сколько человек выжили? — спрашивал Биньямин Нетаньяху.

— Больше трехсот,— говорил ему Берл Лазар.— Они разделились на три группы: одна под руководством Печерского добралась в полном составе до Белоруссии, другая ушла на Украину, там они пострадали от бандеровцев, третья пошла в Польшу, и почти все они погибли в еврейских погромах после войны…

Александр Борода сказал Владимиру Путину и Биньямину Нетаньяху:

— Наша огромная боль, что там, в Собиборе, ничто не напоминает о том, что погибли сотни тысяч людей и что никого из России нет в составе Международного управляющего комитета, который занимается увековечением памяти Собибора (или, вернее, все-таки не занимается.— А. К.). В этом комитете состоят Польша, Израиль, Словакия и Нидерланды, а России в членстве было отказано в прошлом году, российские власти публично называли это решение аморальным, но к членству в комитете это не приблизило, а на самом деле, конечно, отдалило от него. При этом считается, что решение было принято по инициативе Польши, на территории которой находится Собибор… Там к этому моменту правящая партия сменилась, да и все сменилось.

И, видимо, поэтому Виктор Вексельберг говорил мне, что памятник будет установлен на территории музея, потому что странно было бы пытаться поставить его в Собиборе, когда этого не дают сделать. И он вспоминал про концлагерь на Западной Украине, где были уничтожены 17 его родственников: бабушки, дедушки, дяди… И что спастись удалось только тете, которой тогда было 15 лет: ее укрыли украинцы, которым отец девушки помог вылечить ребенка. И она три года просидела в подвале, потом пришли советские войска…

И что тетя стала помогать этим людям после войны, а они много лет принимали эту помощь и умоляли только об одном: никому не говорить, ни в коем случае… Главное — чтобы об этом не узнали соседи, потому что никто не поймет, и будет только хуже, и даже представить нельзя, насколько…

В это время в музее шли переговоры Владимира Путина и Биньямина Нетаньяху, и видимо, обсуждали ситуацию в Сирии, и проблему Ирана… Тут, в музее была полутьма, здесь всегда была полутьма, я ходил между экспонатов, видел фотографию еврейского танкиста Каплана и его, собственно говоря, танк, и «кукурузник», на котором, может, летала «ночная ведьма», Полина Гельман. И много было здесь ветеранов войны, и бывших заключенных, которые до сих пор живы. Потому что если выжили тогда, значит, должны были потом жить чуть не вечно, ибо были, конечно, самыми стойкими среди всех, иначе как было выжить?

Пришли наконец президент России и премьер Израиля, и Биньямин Нетаньяху и правда казался сильно растроганным, называл Владимира Путина «Мой друг господин президент…» и говорил про то, что «если вовремя не остановить бездонную ненависть к евреям, то она может уничтожить и другие народы» и что «верность правде — это вопрос справедливости по отношению к павшим», и что «до сих пор пытаются отрицать холокост», и что он салютует воинам Советской армии.

— Вы упомянули памятник этим воинам в Нетании,— кивнул он Владимиру Путину.— Вы участвовали в открытии. Я тогда, к сожалению, был со сломанной ногой и не смог приехать… Но на открытии следующего памятника, уверен, будем вместе…

Он говорил, конечно, и про Печерского:

— Ему удалось выжить. Но он готов был погибнуть! То, что он сделал, было против всех шансов! Есть те, кто думал, что после этой войны наступит конец истории евреев. Но вышло наоборот! Благодаря таким людям!.. Это был перелом, какого, может, не было в истории любого другого народа. Погибли 6 млн евреев… Но появилась страна, и теперь это стальная стена, которую невозможно прорвать… И я вам хочу сказать главное: не будет больше еще одного холокоста.

Кажется, первый раз в Москве Биньямин Нетаньяху был таким.

Выступила не старая, казалось, женщина, Тамара Грачева, которая воевала за Ленинград во время его блокады и обращалась, увы, больше всего к Владимиру Путину:

— Вы нам доставили такое большое удовольствие, когда согласились баллотироваться в президенты! И как вы только справляетесь со всеми эти проблемами, я не понимаю!.. Я очень волнуюсь: передо мной сидит президент России…

Она рассказывала, что каждый год их возят в Израиль, относятся к ним очень хорошо, живут они в монастыре в горах со всеми удобствами… И собаку она дарит президенту, но не такую, с которой много хлопот, а такую, какую сделала своими руками… И ничего с этим сделать было нельзя…

Потом у президента России и израильского премьера был обед здесь же, в музее, и по пути Биньямин Нетаньяху остановился с послом США и долго беседовал с ним, а Владимир Путин мимо них уверенно прошел.

Может, проголодался.