Петр Авен о русском модерне, писательстве и мечтах о кино

В конце прошлого года во Всероссийском музее декоративно-прикладного и народного искусства при личном патронаже и поддержке Петра Авена открылась постоянная экспозиция "Русский стиль. От историзма к модерну". Ксения Соколова поговорила с коллекционером и главой группы "Альфа-банк" о его собственном собрании русского искусства, о перспективах открытия частного музея, о новой книге, посвященной Борису Березовскому, и об интересе к телесериалам.

— Почему вы решили поддержать экспозицию "Русский стиль" в Музее декоративно-прикладного искусства?

— Я сам собираю похожее искусство, у меня большая коллекция. Мне кажется, каждый коллекционер испытывает естественное желание пропагандировать то, что он сам собирает. Вообще русский модерн — тема мало исследованная, мало обсуждаемая, почти неизвестная в мире. Врубель — один из очень немногих оригинальных русских художников мирового класса, главная фигура русского модерна — совершенно неизвестен на Западе. Мне, как и каждому коллекционеру, хочется, чтобы то, чем он увлечен, стало известно в мире. "Русский стиль" в музее ДПИ — замечательное собрание.

— Вы поддерживаете еще какие-нибудь просветительские проекты в этой области?

— Конечно. Я сделал уже несколько книг по моим коллекциям, мы создали вместе с моими коллегами фонд Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова, занимаемся сейчас оцифровкой архива. Одна из целей этого проекта — борьба с фальшивками. Как только мы начали этим заниматься, поток фальшивок по Гончаровой и Ларионову резко уменьшился. Вообще я увлечен большим количеством разных проектов вокруг моего собирательства.

— Это собирательство имеет конечную цель? Например, создание собственного музея?

— Безусловно. Я хочу сделать частный музей, даже не один, а несколько в разных местах.

— В России?

— Возможно, и в России, и за рубежом. В России есть одна большая проблема: моя коллекция живописи сильно уступает собраниям Русского музея и Третьяковки, так что делать еще один музей подобной живописи не имеет смысла. Наверное, имеет смысл заниматься пропагандой русского искусства за рубежом, а не в Москве.

— Почему речь не идет о создании музея в каком-то провинциальном русском городе?

— Я не связан эмоционально ни с одним провинциальным городом, я нигде, кроме Москвы, не жил. Трудно создать музей там, где вы никогда не жили, нужна эмоциональная привязанность. Но есть города в мире, к которым я эмоционально привязан. Прежде всего это Рига, куда в свое время уехал мой дед. Моя семья долго жила в Лондоне, там жила моя покойная жена, и у меня, безусловно, есть эмоциональная связь с этим городом. Кроме того, это культурная столица Европы, так что создание музея в Лондоне вполне естественный шаг. Третий важный для меня город — это Вена, где я жил и где у меня родились дети. Это тоже культурная столица Европы, огромная столица модерна, который очень повлиял на русских. Вне России я бы назвал эти три точки: Рига, Лондон, Вена. Но это все пока теоретический разговор.

— Сейчас, помимо вашей основной профессии, ваше любимое занятие — это коллекционирование? Или, возможно, писательство, которым вы серьезно занялись?

— Меня увлекает и то и другое. Я вообще делаю то, что мне интересно, и на работе тоже. Меня все спрашивают, зачем я написал книжку о Березовском. Мой ответ: только потому, что мне это было интересно, никакого другого объяснения нет. Мне просто было интересно говорить о Березовском, о времени, о поколении с разными людьми.

— Мы недавно обсуждали фильм о моей погибшей подруге Лизе Глинке, и Валера Тодоровский сказал, что прошло слишком мало времени, мы еще не можем это все осмыслить. Набегут люди, которые будут говорить, что она была не такая, все было не так, и все будут только недовольны. Вам не кажется, что с вашей книжкой могло произойти примерно то же самое?

— Я с этим совершенно не согласен. На самом деле с каждым годом сознание все сильнее искажает правду. Люди даже не столько врут, сколько сама картинка у них в сознании искажается со временем, и чем больше прошло времени, тем сильнее аберрация. Наиболее адекватную картину можно создать именно по горячим следам, не пытаясь осмыслить, не пытаясь делать выводы. Это, кстати, абсолютно западная практика — моментальное реагирование на историю.

— Мне Березовский в интервью сказал одну фразу, я ее очень хорошо запомнила и сама ею оперирую: "Кто умер, тот проиграл".

— Он примерно то же самое сказал Абрамовичу: "Тебя убили — значит, ты проиграл".

— Не выглядит ли это так, что он проиграл, а вы имеете возможность теперь описать все так, как видите это вы?

— Да, это правда, но никакого злорадства по поводу моей победы у меня точно нет.

— Вы пытались ему как-то помогать, поддерживать в последние годы?

— Он перестал со мной общаться после процесса с Фридманом, который мы проиграли. Разрыв отношений произошел по его инициативе, и главная причина была в том, что он считал, что мы сотрудничаем с Путиным, мы конформисты и нечего иметь с нами дело.

— Вы согласны с тем, что вы конформист?

— В какой-то степени согласен, но считаю, что это не повод прерывать личные отношения.

— Каково конформисту Петру Авену живется сейчас? Вы счастливый человек?

— Да, я счастливый человек. Счастье определяется генетической предрасположенностью к нему, у меня она, безусловно, есть. Кстати, это мешает литературному творчеству. Сложно заниматься литературой, не имея такого серьезного трагического мироощущения.

— Поверьте, оно очень мешает жить!

— Но помогает творчеству.

— Одно другого не стоит совершенно! Скажите, а в дальнейшем вы собираетесь писать книги?

— Сейчас сделаю паузу. Мне было бы интересно сделать сериал, например. Я смотрю американские сериалы — "Карточный домик", "Миллиарды" — и могу сказать, что у нас все намного интереснее. Мне было бы сейчас интересно сделать художественный проект на самом деле...

— То есть вы оседлали этого конька — тему 90-х — и теперь намерены ее эксплуатировать?

— Не только 90-х, в 2000-х тоже произошло и происходит немало интересного. Это уже некоторая история. Но, конечно, как и в случае Бориса Березовского, я знаю значительно больше, чем могу рассказать, и мои собеседники не рассказывают многие истории. Мне кажется, что в художественном произведении можно было бы рассказать гораздо больше. Но художественные книжки я писать, к сожалению, не умею.

— Наймите кого-нибудь.

— Это не моя стилистика, я всегда все делал сам. А вот кино вместе с профессиональной командой было бы сделать интересно.

— Итак, ваши планы — это музей и сериал?

— Ну музей у меня в планах точно есть, а остальное только мечты и фантазии.

— Вас, как уже далеко не начинающего писателя, волнует реакция публики?

— Меня волнует и задевает идиотизм. Когда я слышу идиотские упреки, они меня сильно выводят из себя, к сожалению.

— Даже упреки вне референтной группы?

— Даже когда плохо и глупо, то есть заведомо вне референтной группы. Я быстро успокаиваюсь, но меня это бесит, к сожалению. Внутри референтной группы пока я не услышал каких-то серьезных упреков.

— Как велика эта группа? Много ли людей, к мнению которых вы прислушиваетесь?

— Нет, она невелика, но она, конечно, есть.