Как передать письмо в Елисейский дворец

О переписке Бориса Ельцина с Франсуа Митерраном и Жаком Шираком корреспондент “Ъ” Галина Дудина побеседовала с руководителем Центра французских исследований Института Европы РАН Юрием Рубинским. В 1978–1985 и 1987–1997 годах он работал в диппредставительстве СССР, а затем России во Франции в качестве советника, позже — первого советника посольства.

«Тогда казалось, что холодная война закончилась»

— Какие у вас остались воспоминания о временах, в которые происходила переписка?

— Конечно, время было непростое, но когда оно было простым? Во-первых, были достаточно серьезные проблемы, связанные с необходимостью заключения нового договора — уже не СССР, а России с Францией. Его подписание состоялось во время визита Ельцина в 1992 году в Париж. Потом нужно было обновлять весь договорно-правовой инструментарий — это очень большая задача.

Во-вторых, Россия находилась тогда в сложном экономическом, да и политическом положении. И в этих условиях российско-французский диалог омрачали не особенно адекватная реакция французской общественности на первую чеченскую войну, обвинения России в нарушениях прав человека, война в Югославии и в дальнейшем распад страны. С обеих сторон требовались усилия, чтобы найти развязки, и они были найдены. И думаю, что прямые контакты с президентами (причем президентами разного политического профиля — социалистом Миттераном и правоцентристом Шираком) помогли их найти. Тем более что во Франции именно президент отвечает за внешнюю политику.

И в-третьих, тогда казалось, что холодная война закончилась надолго или даже навсегда. И одной из главных проблем был поиск места и будущего в Европе для Германии и обеспечения европейской безопасности. Тем более что и Россия, и Франция были странами, ответственными за судьбу Германии по итогам Второй мировой войны наряду с США и Великобританией.

— Но эта проблема в подобранной в книге переписке не отражена. Вы думаете, туда вошли не все письма?

— Миттеран очень внимательно следил за тем, как происходит процесс воссоединения Германии, и старался его вписать в процесс европейской интеграции. Но, видимо, составители руководствовались желанием показать порядок урегулирования сложных вещей, например проблем Югославии.

— Про резню в Сребренице, кстати, в переписке тоже ничего нет.

— Это был кровавый, болезненный вопрос. Вероятно, при выборе документов исходили из того, чтобы все-таки показать поиск консенсуса, а не разногласия.

«С президентом и премьер-министром выпало работать мне»

— У вас был доступ к переписке президентов в то время?

— Естественно, я был политическим советником посольства, и все политические контакты, включая переписку и визиты, так или иначе проходили через посольство и через меня в частности.

— Как тогда осуществлялась переписка между президентами?

— Это был хорошо налаженный процесс. Текст присылался почтой или чаще всего шифрованной телеграммой. Посольство получало телеграммную почту ежедневно, и среди прочих поручений там могло быть указание посетить президента или, скажем, министра иностранных дел и вручить следующий текст… Перевод обеспечивался или МИДом, или посольством.

— Чем непосредственно вы занимались в посольстве?

— У каждого советника есть своя сфера ответственности, и я отвечал за внутреннюю политику. Это значит, надо было не просто отслеживать, что там происходит и какие есть настроения (в нашу ли пользу или в ущерб нам), но и курировать контакты с французами для ЦК КПСС и позже в 1990-е годы — для всей партийной номенклатуры, молодежных организаций, породненных городов. На мне была ответственность и за визиты высокопоставленных лиц и партийной номенклатуры. Естественно, если советник по внешней политике имел дело главным образом с МИДом, то с администрацией Елисейского дворца, с президентом и премьер-министром, выпало работать мне.

— И как часто вам приходилось бывать в Елисейском дворце?

— Очень часто. В 1990-е годы это перестало быть из ряда вон выходящим. И Миттеран, и Ширак, при всех их политических различиях, очень интересовались Россией, каждый по-своему. На приемах в Елисейском дворце, где присутствовали послы, и Миттеран, и Ширак всегда сами подходили к послу США и к послам России и Китая и беседовали.

— Да, и я обратила внимание на то, что в 1995 году президенты Миттеран и Ельцин приглашают друг друга на празднование 50-летия Победы 8 мая в Париже и 9 мая в Москве.

— Да, крупные мероприятия проводились с гостями из других стран. Я хорошо помню и прием 1994 года по случаю 50-летия освобождения Парижа. На вечер в ресторане «Жюль Верн» на Эйфелевой башне, где потом Эмманюэль Макрон принимал Дональда Трампа, тогда был приглашен в том числе мэр Москвы Юрий Лужков.

— Когда читаешь переписку, складывается впечатление, что у Жака Ширака сложились куда более теплые отношения с Борисом Ельциным, чем у Миттерана. И в письмах Ельцин с Шираком, кстати, быстро переходят на ты. Это так?

— Это действительно так, но преувеличивать не надо. Личные отношения между Шираком и Ельциным установились не сразу. Сперва в связи с реакцией на чеченскую войну было заморожено введение в действие Соглашения о торговле и сотрудничестве с Россией. Это было неприятно.

Я был знаком с обоими президентами и могу сказать, что Миттеран, будучи человеком редкого ума и эрудиции, одним из выдающихся политиков Франции ХХ века, был ко всему прочему холодным и расчетливым, не давал своим чувствам брать верх над рациональными соображениями. Жак Ширак по темпераменту был более контактным, открытым, с нотками провинциальности, мог похлопать по спине и назвать по имени. Для Миттерана это было немыслимо. Ко всему прочему Миттеран в 1981 году стал президентом, и через три месяца у него обнаружили рак. Он очень мужественно держался и превозмогал болезнь, но это, конечно, отражалось на самой манере его общения.

Я вспоминаю такую деталь. Как-то мы были на приеме в Елисейском дворце с послом Юрием Воронцовым (посол СССР во Франции в 1983–1986 годах.— “Ъ”). Подходит Миттеран и с улыбкой говорит: «Я понимаю, меня у вас не любят». Тогда Воронцов улыбнулся — у него была обаятельная улыбка — и говорит: «Господин президент, любовь должна быть взаимной».

Думаю, Миттеран тогда оценил шутку. Он был очень масштабным человеком. И среди западных лидеров в тот момент, когда с Россией во многом перестали считаться (американцы прежде всего), он никогда не относился к Москве с пренебрежением или недооценкой. Как, впрочем, и Ширак. И тот и другой считали, что французской внешней политики без России быть не может — и наоборот.