На «Золотой маске» станцевали «современники»

Конкурс «Золотой маски» в номинации «Современный танец» завершен: на разных площадках Москвы выступили все претенденты на главную национальную премию. Татьяна Кузнецова считает, что у жюри выбор невелик.

Есть такая закономерность: чем пафоснее и мудренее наш современный хореавтор объясняет свой замысел, тем скромнее (чтобы не сказать — глупее) выглядит сценический результат. Скажем, Ксения Михеева в своей работе «Коллекционер», поставленной для петербургского дома танца «Каннон Данс», задалась почти гамлетовским вопросом: «Что такое человек?». В ее спектакле трое парней 38 минут довольно однообразно плющат друг друга (кидают через бедро на пол, топчут ногами, выламывают руки, перебрасывают через плечо) под зловещий саунд-дизайн Марины Орел, а на заднике кровавые подслеповатые титры объясняют зрителям, чем каждая потасовка («испытание» — в терминологии автора) отличается от другой. Например: «Познай свою суть» — артист в буквальном смысле бьет себя по голове. Или: «Где предел?» — танцовщик, побегав по кромке светового круга, свертывается калачиком на границе света и тьмы. Один вопрос звучит вслух: «Воровал ли ты когда-нибудь?» — на что герой, в предыдущем эпизоде стащивший перстень с пальца коллеги, пытается оторвать собственную греховную руку.

Менее простодушно, но не более увлекательно выглядел «Объект в отдалении» краснодарской компании «Воздух», поставленный Олегом Степановым и Алексеем Торгунаковым. «Вдохновляясь физическим и метафизическим миром, окружающим всех нас», они тоже пытались «понять, что же такое Человек сегодня». К счастью, опыт работы в западных компаниях позволил им подойти к делу формальнее петербуржцев: четыре краснодарские девушки весь спектакль перетаскивали длинные жерди, выстраивая все новые «пространства» — «физического и метафизического мира». Вообще-то бельгийцы исчерпали этот прием еще в 1990-е, но наши авторы обогатили его чисто русской душевностью: девушки кричали, перебрасывались бессвязными словами, иногда дрались, а под конец уселись в углу, огородившись жердями, чтобы порассуждать о трансформациях человека и времени. Час, потребовавшийся на все эти исследования, тянулся как сутки.

Итальянец Риккардо Бускарини в своем спектакле «Шелк» поставил конкретную задачу передать впечатления от поездки на поезде через заснеженную Сибирь и ее выполнил — за что ему честь и хвала. Бесконечные русские снега, окутав, как шелк, сознание путешественника, подсказали ему формальный прием: медленное непрерывное нераздельное передвижение-перекатывание артистов по полу с «вьюжными» взметаниями на средние и верхние поддержки. Это, конечно, тоже не открытие: один китаец сделал себе карьеру, сплетая и катая в разных спектаклях сначала двух, потом трех — и так до восьми артистов. Однако получасовое неторопливое переползание-перетекание десяти человек по часовой стрелке по кромке сцены под медитативную-изобразительную музыку Caroline K атмосферу бескрайней дороги передает адекватно. Правда, артисты челябинского Театра современного танца, одетые в полупрозрачные поблескивающие одежды, двигались не с должной плавностью и непрерывностью: были заметны и силовые рывки поддержек, и разрывы в общем строе, и заминки, вызванные поиском партнерской помощи. Но все же «Шелк» выгодно отличался живописностью, цельностью и — что немаловажно — компактностью, хотя и оставил впечатление скорее умного этюда на заданную тему, чем полноценного спектакля.

На стертом фоне конкурсных танцупражнений Эверестом высится екатеринбургский спектакль «Имаго-ловушка» Татьяны Багановой и ее «Провинциальных танцев». Добавив к говорящему названию («имаго» — взрослая стадия развития насекомых со сложным жизненным циклом) скупое пояснение, что в основе замысла лежит вечный басенный сюжет о беспечной стрекозе и труженике-муравье, хореограф Баганова направила фантазию зрителей в нужное ей русло. Активно поработали и художники: Вера Соколова и Ярослав Францев выстроили на темной дымной сцене подобие котельной с толстыми пересекающимися трубами, с потолка спустили еще несколько ржавых колонн-цилиндров, задник затянули паутиной. Мужчин одели в черные бриджи и рубахи, прикрыв их головы шлемами, а лица — очками и прозрачными мини-противогазами; женщинам позволили преображаться — менять серые шорты с майками на золотистые платья и освобождаться от глухих песочных балаклав.

Постиндустриальное подземелье, равно как и его обитатели, выглядит зловеще, как после ядерной зимы: для публики ловушка состоит в том, что ожидаемых басенных персонажей — жизнерадостных попрыгуний и унылых честных тружеников — в спектакле не будет. «Муравьи» тут агрессивны и воинственны, хищные «стрекозы» далеко не беззаботны, единоборство этих существ в массовых сценах и дуэтных поединках и составляет сюжет спектакля.

И вот тут буксует хореография. Татьяна Баганова, задав «муравьям» и «стрекозам» почти одинаковые — приземистые, партерные, ползучие, силовые — движения, посадила спектакль на сухой паек монотонности. Всплеск общей танцоживленности на шлягер 1970-х «Кто придумал, что тебя я не люблю?» быстро гаснет, отлично придуманная поддержка — когда с плеч партнера партнерша, крутанувшись вертолетным винтом, падает чуть ли не до земли,— оказывается единственной на весь спектакль. Действие вязнет в беспрестанных взаимных атаках: то «стрекозы» ездят на «муравьях», ползающих на четвереньках, то «муравьи» таскают одеревеневших «стрекоз». Действие стимулируют художники: то наденут на «стрекоз» маски, как у фехтовальщиц, подсветив их изнутри, то дадут им покрасоваться в платьицах — что, однако, не меняет их взаимоотношений с «муравьями». Финал, впрочем, эффектный: освобожденные от амуниции светлые «стрекозы», составив живописную вертикальную композицию, увязают в паутине, драпирующей задник. Остальное тонет в темноте. Если знать, что «стрекозы» олицетворяют людей искусства, а «муравьи» — приземленное чиновничество, спектакль получается даже актуальным.