Экономист Александр Аузан — об издержках деглобализации

Будущее России, как теперь принято говорить, блестяще, но не безнадежно. Надеясь на инновационное развитие, стоит еще раз понять, кто мы, какие перспективы имеем и перед каким выбором стоим

Географически мы часть Евразии — региона с колоссальными расстояниями, причем не только пространственными, но и культурными. Культурные расстояния очень сказываются на экономике: если они малы, инвестиции и миграция идут хорошо, если велики — плохо. Это один из первых вызовов.

Исторически мы плод разделения Западной и Восточной Римской империи. Византия, которой мы во многом наследуем, прожила на 1000 лет больше Рима, потому что нашла определенный компромисс западных и восточных ценностей. Двести лет уже у нас спорят западники и славянофилы, либералы и социалисты, пытаясь понять: русский человек — он индивидуалист или коллективист?

В 2016 году мы вместе с Российской венчурной компанией проводили исследование ценностей и получили удивительный результат: русские оказались ровно на медиане между Востоком и Западом по соотношению коллективизма/индивидуализма. То есть мы и те, и те. Об этом хорошо говорил еще Киплинг: мол, русские думают, что они самая восточная из западных наций, а на самом деле они самая западная из восточных. Такая двойственность помогла нам выжить в условиях больших культурных расстояний. Заметьте, сколько длилось существование в различных "совместных" государственных образованиях: это и империя Чингисхана, и Российская империя, и СССР.

Экономически мы малозаметная часть мира. Согласно прогнозу Института мировой экономики и международных отношений им. Е.М. Примакова (заметим, предыдущий прогноз этого института на 2015 год оправдался почти полностью), в 2035 году нас ждет биполярный мир, в котором останутся два заметных центра силы — США с 13 процентами мирового ВВП и КНР с 22 процентами. Впрочем, США по уровню ВВП на душу населения еще будут опережать КНР.

Россия при этом сможет надеяться на 3 процента мирового продукта. Честно говоря, это ничто. Но если мы возьмем совокупный потенциал "большой Европы" — от Лиссабона до Владивостока,— он окажется, по крайней мере, сопоставимым с двумя полюсами силы 2035 года. Я бы сказал, что если нас вообще волнует, будем ли мы сколько-нибудь значимы через 15 — 20 лет, то перспективу "большой Европы" надо обсуждать. С моей точки зрения, то, что когда-то разъединилось, может соединиться. Мы вообще-то историческая родня — Западная Европа и ее восточно-римская ветвь. Стоит ли ожидать такого сближения скоро?

Я вынужден сказать, что нет. Потому что мы понимаем, что сегодня живем в мире, который становится все менее единым и все более агрессивным. Завтра сближения не произойдет.

Проблема в том, что мы всегда считали глобализацию линейным процессом, а она оказалась волнообразным. Она прибывает и убывает. Обратите внимание, что самый высокий уровень глобализации был достигнут не в конце ХХ — начале XXI века, а в начале ХХ века, перед Первой мировой войной.

Тогда элиты пришли к убеждению, что все очень тесно связаны, война невозможна, и просто заигрались в военно-дипломатические противоречия. Только спустя пару месяцев войны, перемолов уже миллионы человек, правительства Европы спохватились: как это произошло? Это произошло от непонимания пределов глобализации. Она наткнулась на культурное разнообразие, на тот факт, что невозможно создать по-настоящему эффективную координацию игроков не то что на мировом, но даже на региональном уровне. Когда координация становится крайне трудна или вовсе теряется, начинается период отлива — деглобализация. По-видимому, мы живем как раз в такой период. Простое доказательство — данные о доле международной торговли в мировом валовом продукте. В 2007 году она составляла 60 процентов, в 2016 году — уже 56 процентов. 2018 год, конечно, даст нам еще более печальные результаты, ведь началась торговая война между США и КНР. Снижение продолжается.

Важное замечание в этой связи, касающееся современных правительств, что искусство кораблевождения при приливе и отливе разное. Сейчас колоссально возрастает угроза войн — и не только торговых, и не только в европейском пространстве. Посмотрите, что происходит между КНР и ее соседями — Вьетнамом, Японией: в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях создается узел напряжения. Чтобы при таких центробежных процессах не случилась война, ее нужно бояться. Ее нужно избегать. Нужно понимать, что торговые войны сейчас просто меньшее зло и они не должны перерастать ни во что более тяжелое.

Конечно, могут быть и изменения к лучшему. Если мы посмотрим на динамику ценностей в мире, то обнаружим определенное сближение мировосприятий в Восточной и Западной Европе. Это дает надежду, но она не может быть слишком прочной.

Имея такой спектр возможностей и проблем, что нам делать с самими собой? Прежде всего понять, что блокирует развитие, а что ему способствует. Главным открытием институциональной экономической теории ХХ века стала так называемая теорема Коуза, которая описала силы трения, транзакционные издержки в экономике и обществе, тормозящие развитие. Если издержки слишком велики, даже идеальный проект инновационного рывка не сработает.

Подумайте на секунду, кому нужен инновационный процесс. Понятно, что он не нужен доминирующим группам, потому что инновации могут взорвать существующее соотношение сил и разрушить институты, на которые эти группы привыкли опираться в любой стране. Но он не нужен и широким слоям населения, потому что заставит их учиться чему-то новому, осваивать инструкции, поднимать компетенции... Откровенно говоря, он вообще никому не нужен. И в ХХ веке он шел двумя путями: либо путем угрозы, либо путем обмана. Угрожали известным способом, приговаривая: не хотите кормить свою армию, накормите чужую, нам нужен космос, новые технологии, военный бюджет — чтобы нас не завоевали. Обманывали тоже все время. "Яйцеголовые" придумывают новую и новую технику, продавая потребителю то, что ему реально не нужно, уверяя, что это должно его осчастливить... Никто не хочет инноваций самих по себе, но они появляются с черного входа, преодолевая издержки.

Одна надежда на то, что самому человеку интересно делать новое. Когда человеческий капитал становится продуктивным фактором, дело страны небезнадежно, а силы трения преодолимы.

Александр Аузан, экономист