«Греческие пассионы» в Екатеринбургском театре оперы и балета

Екатеринбуржцы завершили постановочную трилогию из опер XX века, объединенных гражданственным звучанием. В «Греческих пассионах» (1957) Богуслава Мартину по роману Никоса Казандзакиса «Христа распинают вновь» кроме конфликта «свой-чужой» затрагивается тема современного христианства. Во избежание проблем театр привлек к работе консультанта от РПЦ — игумена Вениамина (Райникова), и тот все одобрил. Что именно — рассказывает Юлия Бедерова.

Режиссер Тадеуш Штрасбергер — специалист по знакомству публики с неизвестными партитурами. В Екатеринбурге он сценически пересказал «Сатьяграху» Гласса, где речь идет о ненасильственном политическом сопротивлении, потом «Пассажирку» Вайнберга о катастрофе нацизма и непрощении и, наконец, «Греческие пассионы» Мартину — о богатых и бедных, черствых и совестливых, верующих формально и искренне.

Из всех трех опер «Пассионы» самый неочевидный выбор. Если «Сатьяграха» — одна из эмблем оперного минимализма, а «Пассажирка» — опера из серии европейских открытий забытой советской музыки, то «Пассионы» — партитура с незачитанных страниц даже новейших хрестоматий. Ее первую редакцию Дэвид Паунтни реанимировал и вовсе недавно: в 1999 году в Брегенце — там же, где ввел в моду оперного Вайнберга.

Между тем «Пассионы» посвящены теме православия — официального и искреннего, статичного и живого, отделенного от искусства и вшитого в музыку крепкими модальными нитями. По сюжету раз в семь лет в критской деревне разыгрывают пасхальную мистерию, заранее назначив исполнителей. Пока те входят в роль (меняются их чувства, мировоззрение, пастух Манольос чувствует стигматы), в деревню приходят беженцы. Их прогоняют, и в финале пастуха-Христа, проповедующего сочувствие к обездоленным, не дожидаясь назначенного представления, убивают по-библейски разъяренные односельчане.

Мартину смягчил тезис Казандзакиса: в опере перед развязкой Манольоса предают анафеме за ересь, в романе — обвиняют в большевистской пропаганде. Для писателя-националиста, эстета и потом неокоммуниста большевизм и истинное христианство — одно и то же. Но Мартину — парижанин, ученик Альбера Русселя, всю жизнь мечтавший вернуться на родину в Чехословакию,— избегает жесткой прозы, его драматургия по-оперному абстрактна.

Чего не скажешь о музыкальных лекалах — они, напротив, далеки от канонических. Мартину сочиняет монтажную полистилистическую оперу с развернутыми разговорными эпизодами (иногда они накладываются, как двойная экспозиция в кино, на музыкальную ткань). Склейки рельефны, отдельные элементы словно зависают в воздухе, ткань прозрачна, а плетение внутри фрагментов плотно. Встык или внахлест соединяются архаические лады и атональность, фольклор и необарокко, диатоника и хроматическая гармония, «Kirie» (у истинно верующих беженцев) и «Gloria» (у благополучных равнодушных).

Музыку с берегов затонувшей в истории неоклассицистской оперной Атлантиды оркестр Оливера фон Дохнаньи делает с большим изяществом. Исполнители (Евгений Крюков, Михаил Коробейников, Наталья Карлова, Владимир Чеберяк и другие) выпевают роли тщательно и с чувством, в иной момент, правда, по-традиционалистски переигрывая (как Александр Краснов в роли отца Григория). Но, может быть, такой была режиссерская задача.

Режиссер Штрасбергер, каким мы его знаем, обычно компенсирует музыкальную загадочность послоговым стилем сценического изложения с акцентом на локальном колорите. Но здесь режиссерская манера подступает к самой грани некоего наивного театра, когда то, что могло бы показаться детским утренником, уже почти эстетика, иначе невозможно объяснить этот стиль. Фронтальность мизансцен, иллюстративность поз, фанерные овечки, туманная видеопроекция, красная кровь, черные платки, белые фольклорные одежды, статика возвышенности, проза жизни — все устраивается на сцене с праздничной прямолинейностью. Помня про нерв сюжета о противопоставлении истинного и официального христианства, здесь превращенного в безопасный конфликт настоящей веры и безверия с обличением последнего, такой подход, наверное, уместен. Ведь если делать по такому поводу театр сложных чувств и неочевидных идей, неизвестно, куда это может завести — еще обидится кто. А так нет.