Балет Монте-Карло показал постапокалиптическое будущее

В Монте-Карло на сцене Форума Гримальди состоялась мировая премьера балета Жан-Кристофа Майо «Abstract / Life», поставленного им на музыку Брюно Мантовани, написанную специально для этой постановки в рамках фестиваля «Весна искусств». Пару премьере составил «Скрипичный концерт» Стравинского / Баланчина. Из Монте-Карло — Татьяна Кузнецова.

Событие по местным меркам исключительное: глава Балета Монте-Карло Жан-Кристоф Майо впервые в жизни сочинил балет на музыку, которую выбирал не сам. Более того, даже не слышал ее до того, как согласился на постановку. Возможно, хореографа вдохновила сама идея о создании балета специально для него — по примеру исторических постановок Чайковского—Петипа или Стравинского—Баланчина. Для закрепления ассоциативной связи в первой части вечера был показан «Violin Concerto» Стравинского, который, правда, композитор сочинил вовсе не для балета, зато Баланчин ставил дважды — канонической признана версия 1972 года, представленная New York City Ballet (NYCB).

Балет Монте-Карло взялся за Баланчина впервые после 18-летнего перерыва. Довольно смелый шаг: многонациональная труппа, набранная из представителей различных школ и заточенная под хореографию своего худрука, может похвастаться эмоциональностью, пластичностью, но не единообразной выучкой, тем более баланчинской, неоклассической. Артистов спасла жизнерадостность, а также солисты с советской и американской школой: Екатерина Петина, Виктория Ананян, Матей Урбан и Кристиан Творзянски. Последний, чистокровный «баланчинец», учившийся и танцевавший в NYCB, задавал тон. Маленький, шустрый, чрезвычайно активный, он разыгрывал абстракции Баланчина как комические драмбалетные новеллы. В первом дуэте («Aria I», где, по замыслу Баланчина, балерина едва ли не выше своего партнера) он противостоял долговязой Деборе ди Джованни с отвагой Кота в сапогах. Подчеркивал легкую оторопь, когда железный пуант балерины вонзался ему в горло, деятельно поощрял ее акробатические труды в «мостиках», слегка пугался, когда партнерша выстреливала ногой в арабеске в пяти сантиметрах от его лица,— «мистер Би» в его трактовке представал большим шутником. Нежданно вскрывшиеся пикантные подробности абстрактной, казалось бы, хореографии отвлекали от частных несовершенств исполнения.

Хронометраж балета Брюно Мантовани в два раза больше, чем у Стравинского. Его мрачная «Абстракция» накатывает этакими волнами: сольные стоны виолончели, то интимные, то душераздирающие, поглощает оркестр, постепенно повышая свой голос до вопля, его снова сменяет виолончель — и так почти 50 минут, освобожденных от старомодного мелодизма и традиционной метроритмической структуры. Жизнелюб Майо, добавив к «Abstract» слово «Life», поставил спектакль о жизни, хотя бы и после всемирной катастрофы. Художница Эме Морени разбросала по сцене обломки алюминиевых скал, будто оплывших от запредельных температур, свесила с колосников фаллический сталактит, а человечество обрядила в бронзово-прозрачные комбинезоны, обтягивающие, как вторая кожа.

Поначалу это похоже на «Весну священную» все того же Стравинского — только после заката, а не на заре человеческой эры: мужчины меряются силами, женщины проскальзывают стайками, составляются и распадаются эффектные группы, возникает первый разнополый дуэт, обильный сложносочиненными поддержками и взаимным напряжением. Но «Абстракция» Мантовани, похоже, отрицает само движение — и как художественный прием, и как способ жизни. Так что хореографу приходится вновь и вновь сталкивать массы в оркестровых кульминациях и снова отступать под виолончель к медитативным трио, секстетам или монологам солистки (Мимоза Коике), которая тут (в отличие от «Весны священной») отнюдь не жертва, а проповедница всеобщего мира, что отнюдь не вдохновляет автора на яркую хореографию.

Дрейфующая туда-сюда музыка в конце концов порождает и танец, похожий на плавание. Возникают и персонажи будто из подводного царства: в почти полной тьме светятся гребнями какие-то морские коньки, поблескивают щупальцами актинии, группируются светящиеся водоросли. Хореограф, будто жалея свою публику, привычную к увлекательным спектаклям, явно хочет развлечь ее с помощью визуальных эффектов, несмотря на то, что свою локальную хореографическую задачу он уже выполнил: заполнил непрерывным, связным, подчас весьма изобретательным танцем 48 минут чистого времени. Правда, в отличие от Баланчина со Стравинским и Петипа с Чайковским, соавторы «Абстракции / Жизни» явно не сошлись темпераментами.