Экономист Михаил Дмитриев — о новых возможностях роста

С тем, что нынешнюю экономическую модель в России надо менять, согласны все. Но кризис ее связан не только с падением цен на углеводороды и западными санкциями. Перестройка мировой политической и экономической системы не оставляет России пространства для маневра. И — открывает новые возможности роста

Что такое смена экономической модели российской экономики, о чем все сегодня говорят? По сути, речь о поиске новых источников роста. Почему? Потому что старые не работают. В прошлом веке модели экономического роста в нашей стране менялись несколько раз — едва ли не каждое десятилетие. Только в новой России такое было дважды.

Можно предположить, что первый раз это произошло в 90-е — с началом перехода к рыночной экономике. Но в тот период рост экономики просто отсутствовал. Старая модель была разрушена, новая не появилась.

Первой попыткой смены модели я бы назвал программу Центра стратегических разработок в 2000 году, которой занимался Греф. Я был тогда участником ее создания. Цены на нефть в то время держались очень низко — менее 20 долларов, особых надежд на их быстрый рост не было. Поэтому все планы строились с расчетом на диверсификацию экономики, развитие обрабатывающей промышленности и услуг, создание условий для этого. Но жизнь повернулась так, что невероятный золотой поток, обрушившийся на страну в виде заоблачных цен на нефть и газ, изменил все. Верх взяла новая, сырьевая модель, которая в таком радикальном виде в нашей стране до техх пор не возникала. И в общем-то в том, что мы пришли к сырьевой модели, не было какого-то злого умысла со стороны политической и экономической элиты — она просто повела себя реалистически, воспользовалась этой уникальной возможностью. Что называется, счастье само шло в руки. Мы плыли по течению. И говорить, что мы зря потеряли нулевые годы, не совсем правильно. По многим параметрам Россия это время использовала весьма успешно. Уровень жизни населения кардинально изменился. К 2008 году мы почти удвоили ВВП. Собственно, в 2000 году эта задача и ставилась, хотя решать ее тогда предполагалось совсем другими средствами, а не за счет нефти и газа.

Есть немало в мире стран, которым удалось войти в число развитых, не отказываясь от сырьевой модели. Например, Канада и Австралия. В долгосрочной ретроспективе эти страны росли даже быстрее, чем США или Великобритания, куда они поставляли сырье. Другой классический пример — Норвегия, которая никогда не специализировалась на обрабатывающей промышленности. Вначале эта страна продавала селедку, потом в Северном море нашли газ, и на этом ресурсе Норвегия стала развитым государством. И больше того, умудрилась создать гигантский сектор высокотехнологичных сервисов для нефтегазовой промышленности с объемами выпуска свыше 60 млрд долларов. Так что сама по себе сырьевая экономика не противоречит ни инновациям, ни повышению уровня жизни людей.

При определенных условиях и в России модель роста, основанная на сырьевом экспорте, могла бы просуществовать гораздо дольше. Но динамика мировых сырьевых рынков резко затормозилась.

В обозримой перспективе такого быстрого роста выручки от продажи сырья, как это случилось в нулевые годы, ждать не приходится. Благодарить за это, как, впрочем, и за сырьевой бум предыдущего десятилетия, мы должны Китай.

Бегемот не хочет кушать

Наш колоссальный бум роста потребления населением промышленных товаров в нулевые годы (их потребление выросло почти в 3 раза) был зеркально связан с Китаем. Он быстро наращивал выпуск недорогих промышленных товаров на экспорт, прежде всего в развитые страны, а полученные деньги инвестировал внутри страны. Для этого было нужно огромное количество энергетических и других ресурсов, цены на которые в результате стали быстро расти. И в нулевые годы прирост добычи российской нефти зеркально повторял прирост импорта нефти Китаем. Хотя Россия тогда напрямую в Китай ничего не продавала (туда шла нефть с Ближнего Востока), но она отчасти замещала поставки арабских стран на мировом рынке. Если посмотреть цифры, увидим: динамика нашего нефтяного экспорта несколько лет подряд почти точно совпадала с динамикой китайского импорта.

Затухание нашей нынешней модели тоже началось с Китая. Глобальный финансово-экономический кризис, начавшийся в США в 2008-м, ознаменовал невозможность для Китая поддерживать свои сверхвысокие экономические темпы, опираясь на рост экспорта. В развитых странах спрос на китайские товары сократился, а вклад экспорта в китайский экономический рост резко упал. Тогда Китай сменил свою экономическую модель — начал наращивать внутренние инвестиции. Иногда деньги вкладывались в совершенно бессмысленные проекты жилищного и инфраструктурного строительства, которые просто никому не были нужны. Поэтому сейчас китайцы переходят к другой модели роста, основанной на внутреннем потребительском спросе и развитии сферы услуг.

Интенсивность импорта в такой модели роста намного ниже, чем в предыдущей. За последние несколько лет доля импорта в китайской экономике упала в 2 раза, с 30 до 15 процентов. И все. Никаких перспектив. Китай больше не является мотором сырьевых рынков. Цены на них неустойчивые или очень низкие. Объемы сбыта растут весьма медленно, потому что больше никто не в состоянии купить такие объемы, которые покупал на этом рынке Китай.

Для России это реально означает только одно: наше сырье в растущих количествах становится не нужно. Китайцы ускоренно развивают услуги, это означает: им надо гораздо меньше нефти, меньше металлов и прочих ресурсов, которые они раньше закупали в растущих объемах. Достаточно сказать, что Китай потреблял около половины всей стали в мире. И если он перестанет ее потреблять из-за падения инвестиций, значит, ее станет трудно пристроить и во всем остальном мире.

Поэтому исчерпание нашей экономической модели — следствие перемен, происходящих в Китае, поскольку Китай — это гигантский бегемот, который определяет развитие всей мировой экономики. Сейчас его аппетит резко уменьшился. И это проблема не только для России, но и для всего мира.

С широко закрытыми глазами

То, что происходит в мире сейчас, очень напоминает десятилетие накануне Второй мировой войны, которая имела не только политические, но и экономические причины. Глобальный экономический кризис 1929 года, начавшийся в США, затем перекинулся на другие страны (современная параллель — кризис 2008 года). Резкое ухудшение жизни населения в Америке и Европе породило цепочку политических и военных последствий. Началась дезинтеграция международных экономических связей (что мы сейчас и наблюдаем), возникли торговые войны (это вообще повестка сегодняшнего дня в отношениях Китая и США). Глобальная экономическая агония породила кризис демократических режимов, и все ведущие демократии столкнулись с давлением популизма (именно он и стал главным событием нынешнего политического сезона). Народы делали ставку на сильных и часто авторитарных лидеров. Это относится не только к Германии, отказавшейся от Веймарской республики в пользу нацистского режима. В Великобритании в течение всей войны Черчилль был полновластным и весьма авторитарным лидером. В США трижды избирали президента Рузвельта, что случилось единственный раз в истории страны. Непрерывно менялись коалиции и союзы. Каждая крупная держава играла сама за себя и все против всех. Страны то дружили, то воевали друг с другом. Сейчас мало кто помнит, что Великобритания, еще за несколько месяцев до того бывшая главным союзником Франции, в 1940 году внезапно разгромила в Средиземном море французский флот (операция «Катапульта»). Мир начал быстро фрагментироваться, и лишь в ходе войны он сложился в две глобальные коалиции. Неопределенность возросла, и никто не знал, что может случиться завтра. Страны как бы играли в жмурки, но глаза были завязаны у всех.

Я все это перечисляю, чтобы напомнить, что между той эпохой и событиями сегодняшнего дня есть много общего. Но ничто не ново в нашем мире. События накануне Второй мировой во многом развивались по модели тридцатилетней Пелопоннесской войны, в деталях описанной древнегреческим историком Фукидидом. В маленькой Греции V века до нашей эры соперничество «великих держав» — демократических Афин и милитаристской Спарты — привело к эскалации конфликта и к всегреческой войне, поражение в которой потерпели Афины. Последние исследования показывают: аналогичные истории противостояния великих держав в последние несколько столетий более чем в половине случаев порождали «ловушку Фукидида», то есть приводили к войне на уничтожение, как и в классическом кейсе Пелопоннесской войны. Сейчас, во время глобального кризиса, фрагментации мировой экономики и политики, когда все начинают играть против всех, Фукидид снова становится настольной книгой у политиков и военных.

Что мы имеем сегодня? Помимо конфликта США и России нарастает соперничество США и Китая. Усиливается и вооружается Индия со своим извечным врагом — Пакистаном. Мы пока находимся на ранней стадии развития целого ряда конфликтов, но ситуация очень рискованная.

Россия — относительно слабый игрок из-за небольших размеров экономики. По паритету покупательной способности российский ВВП в 5 с лишним раз ниже ВВП Китая и США. При этом восходящая сверхдержава — Китай уже через 10–15 лет может иметь ВВП, в 2 раза больший, чем заходящая сверхдержава — США. Военный потенциал Китая тоже будет стремительно нарастать по мере дальнейшего усиления экономики. Российская армия сейчас намного сильнее, чем российская экономика, хотя по неядерным вооружениям Россия заметно уступает США. Но новый виток глобального противостояния, как и в эпоху противостояния СССР и США, повышает риск ядерного конфликта, который способен уничтожить все живое на Земле.

Может ли в такой ситуации Россия рассчитывать на быстрый экономический рост? Для нашей экономики такая ситуация отнюдь не безнадежна. Определенную, хотя и далеко не буквальную, аналогию опять-таки можно найти в эпоху между двумя мировыми войнами, когда СССР переключился на новую модель экономического роста.

Как быстро кончаются источники

В 1930-х кризис испытывало большинство стран мира. Но в то время как в других странах экономика падала, в СССР поддерживался экономический рост по 3–5 процентов в год. Этому предшествовали годы нэпа, когда источником роста было товарное сельское хозяйство, позволившее почти восстановить дореволюционную промышленность. Но этот источник быстро иссяк.

Цена сталинской индустриализации была страшной — она основывалась на экспроприации крестьян и инвестировании отобранных средств в тяжелую промышленность. Сколько миллионов человек погибло в лагерях, до сих пор точно неизвестно. Но с точки зрения экономической истории важно, что это развитие, как и во времена нэпа, происходило за счет внутренних источников и мало зависело от экономики остального мира. Важным условием этого роста был импорт промышленных технологий, но в остальном советская экономика полагалась на собственные ресурсы.

Государственные инвестиции в промышленность и производственную инфраструктуру оставались главным источником роста советской экономики и в послевоенный период. Какое-то время эти инвестиции давали неплохую отдачу. Каждое вновь построенное предприятие в разы повышало производительность труда по сравнению с сельским хозяйством, ведь в города переезжали и становились рабочими бывшие сельские жители. Валовый национальный продукт быстро увеличивался.

Эта модель индустриального роста исчерпала себя лишь к началу 1970-х годов. В брежневские времена инвестиций в промышленность было по-прежнему много, но их отдача стремительно падала. Экономический рост замедлился. Но в этот момент источники роста снова поменялись и возникла совсем другая модель экономического роста — второе дыхание брежневская экономика получила за счет роста мировых цен на нефть. Первый раз они подскочили в 1973 году в ходе мирового энергетического кризиса. Затем после иранской революции 1978 года. Доходы от экспорта нефти поддерживали рост советской экономики вплоть до середины 1990-х годов, пока мировые цены на нефть снова не упали.

Фактически в 2000-х годах в России возродились источники роста брежневской сырьевой экономики. Но с большим отличием. В СССР производилось все — от гвоздя до космического корабля. В российской экономике промышленность сравнительно невелика по размерам и совсем не так диверсифицирована. Тем более что значительную часть машиностроения занимает оборонная отрасль. Например, СССР занимал первое место в мире по выпуску станков, а в новой России их производство упало в десятки раз.

К началу нового тысячелетия Россия по существу стала моноспециализированной страной. Кроме сырья и вооружений мы почти ничего не экспортируем. Ну, еще немного зерна.

Но менять эту модель необходимо. И для этого есть возможности. Среди крупнейших стран — экспортеров нефти у России доля нефти и газа в экономике и бюджете одна из самых низких. И у нас есть большой внутренний рынок со значительным потенциалом роста несырьевых секторов. Ситуация для смены модели роста благоприятна еще и потому, что ускоренное развитие несырьевых отраслей сейчас мало зависит от состояния мировой экономики. Главные источники этого роста находятся внутри страны.

Темная материя экономики

Как ни покажется парадоксальным, но именно нынешняя ситуация открывает для нашей страны возможности ускорения роста на качественно новой основе. У нас есть возможность использовать другие внутренние ресурсы, особенно те, что связаны с инфраструктурой и новыми технологиями.

Сейчас некоторые экономисты говорят: давайте увеличим инвестиции до 30 процентов ВВП и тогда экономика заработает. Это нереалистичные пожелания, потому что они ориентируют развитие на устаревшую отраслевую структуру, при которой быстрые темпы роста в России уже невозможны. Многие современные технологии, которые в России могут развиваться очень быстрыми темпами, не требуют, как брежневская промышленность, больших вложений в основные материальные фонды. Их важная особенность в том, что они гораздо сильнее зависят от нематериальных активов (например, цифровых алгоритмов, информационных ресурсов и способов обмена информацией), чем от материальных. Такие виды деятельности легко масштабируются, создают эффекты синергии между собой и обладают большим позитивным влиянием на другие отрасли экономики. Поэтому их развитие требует меньших инвестиций, чем развитие традиционных отраслей, а вклад в экономический рост многократно превышает их долю в инвестициях.

У экономистов есть классическая математическая функция, с помощью которой анализируется экономический рост. В ней три компонента: вклад труда, вклад капитала (основных фондов) и своего рода «темная материя» — совокупная факторная производительность, влияние которой нельзя объяснить ни приростом капитала, ни инвестициями. С развитием цифровой экономики и повышением роли нематериальных активов вклад этого фактора в экономический рост возрастает.

Поясню на примере. Строительство метрополитена в городе требует огромных капиталовложений. Надо пробивать тоннели, укладывать рельсы, строить станции, ставить эскалаторы, и пока последний километр не будет обустроен, никто никуда не поедет. Другое дело — технология Uber-такси, работающая в более чем 600 городах мира, в том числе и в Москве. Эта технология не нуждается в миллиардных инвестициях. У нее есть базовая платформа, которую надо лишь адаптировать к условиям каждого города. Она начинает работать мгновенно, как только клиенты узнают адрес сайта или номер телефона. Стоимость поездки в таком такси ниже, суммарная выручка водителей и операторов системы выше, чем в традиционном таксопарке.

Сейчас жителю города, чтобы ездить на работу на автомобиле, нужно покупать автомобиль. То есть автовладелец покупает товар и лично им пользуется. Но уже сейчас в Москве работает каршеринг. В близком будущем появятся беспилотные автомобили. Люди будут покупать не товар, а услугу. По мере распространения этой услуги нагрузка на дороги в городах будет снижаться. Многие специалисты предсказывают, что вместо строительства новых дорог в городах потребуется сокращение площади дорог существующих. Например, их можно будет частично заместить зелеными зонами.

Многие будут работать в удаленном доступе, а в офис приезжать только для коворкинга, заранее бронируя место и время встречи. Это значит, что для экономического роста не нужны будут в прежнем количестве офисные небоскребы, и компании все меньше будут тратиться на содержание коммерческой недвижимости. Уже сейчас в США пустеют огромные торговые центры — свыше 40 процентов продаж электроники, игрушек и офисного оборудования в этой стране приходится на интернет-торговлю.

Именно поэтому многие сектора современной городской экономики не требуют больших инвестиций в основные фонды, но при этом дают высокий рост производительности труда, а значит, высокие зарплаты и рост потребительского спроса. И в основном это все, что связано с услугами. В российской экономике сейчас услуги лишь немногим более половины ВВП. Для сравнения: в Великобритании — 74,5 процента, во Франции — 77,6, в США — 79,6. И в основном это услуги, связанные с городской экономикой. Они развиваются очень быстро, не требуют больших инвестиций и, главное, ориентированы на внутренний спрос.

Больше того. Как мобильный телефон оброс за короткое время новыми функциями (фото- и видеосъемка, запись голоса, интернет, мессенджеры и т.д.), так и платформы интернет-торговли не ограничиваются только продажами. Alibaba.com, например, выходит в смежные с торговлей сектора. Эта платформа позволяет совершать сделки с недвижимостью, получать ипотечные кредиты, страховать недвижимость и т.д., и все это огромное количество услуг осуществляется в один клик. Такие эффекты сразу взрывают рынки, открывают новые возможности для всех.

Очевидно, мы на пороге перестройки банковской системы. Ее главный принцип сегодня — выдача кредита под залог. Нематериальные активы, которые преобладают в новых высокотехнологичных отраслях экономики, заложить почти невозможно. Здесь необходимы новые механизмы кредитования. Собственно, технология для этого уже есть — облачные цифровые платформы и блок-чейн, позволяющие участникам рынка совершать финансовые транзакции без банковских посредников.

Мы переживаем тот благоприятный момент, когда распространение новых технологий совпадает с возможностью и необходимостью их использования в российской экономике. Большинство из них ориентировано на внутренний рынок. Их развитие не требует того, что в нынешней международной обстановке может быть затруднено — опережающего роста экспорта или масштабного привлечения иностранных инвестиций.

В нашей стране имеются хорошие возможности для развития технологий, о которых я сейчас говорю (и это далеко не полный их перечень). В прошлом году Москва занимала второе место среди мировых столиц по созданию инфраструктуры для реализации инновационных решений в сфере цифровой экономики. Россия занимает хорошие позиции в мировых рейтингах электронного правительства и электронной торговли.

Разумеется, новые цифровые технологии могут стать дополнительными, но далеко не единственными источниками роста в новой экономической модели. Но главное отличие новой модели экономического роста от предыдущей в том, что большинство других важнейших драйверов роста тоже связано не с внешними, а с внутренними возможностями экономики.

Например, новая модель роста потребует создания новой инфраструктуры для несырьевой. Она у нас сегодня настроена в первую очередь на экспорт сырья (нефтепроводы, порты, железные дороги). А нужно будет с растущей скоростью перевозить пассажиров и несырьевые грузы внутри страны, развивать телекоммуникации, коммунальное хозяйство и т.д. На это потребуется дополнительно 1–1,5 трлн рублей в год. Деньги большие, но для нашей экономики вполне подъемные.

Потребуется также значительный рост жилищного строительства, особенно в крупных городах, поскольку по обеспеченности жильем Россия заметно отстает от большинства стран с сопоставимым уровнем дохода.

Наращивание объемов строительства потребует быстрого роста производства стройматериалов, машин и оборудования для жилья, транспорта, энергетики, коммунального хозяйства и других отраслей инфраструктуры. В основном это будет продукция российской промышленности.

Что касается нашей добывающей промышленности и первичной переработки сырья с вертикально интегрированными компаниями, то их продукция будет востребована и на внутреннем, и на внешнем рынке. Потому что топливо, металлы, строительные материалы будут по-прежнему нужны для развития экономики. Они и в будущем сгенерируют для нашей экономики основную часть валютных поступлений, поддерживая курс рубля и возможность импортировать необходимые товары и услуги. Но они уже не будут расти опережающими темпами по отношению к остальной экономике и поэтому не смогут быть драйверами роста в новой модели.

Такой представляется новая модель роста, которая может обеспечить успешное развитие экономики в течение ближайших 10–15 лет. Сегодня в руководстве страны есть понимание необходимости и возможности таких изменений в экономике. Во всяком случае, заметно, как в последние полтора года менялось в этом направлении мышление в верхних эшелонах власти по мере работы над новой стратегией социально-экономического развития. Это значит, что есть надежда не упустить новые возможности для развития страны.

Михаил Дмитриев, президент партнерства «Новый экономический рост»